— И коль скоро Всевечный назначил тебя не только нашим наследником, но и участником нашего правосудия, ты должен постигнуть несколько истин. — Конечно, причина, из-за которой отец завёл этот разговор, ужасна, но… как же Гарсиласо не доставало именно отца, не фанатика. Фанатик отравлял радость земной жизни. Отец же отражал стеклянным глазом свет, пуская солнечных зайчиков, и учил, как разобраться в жизни и с честью понести своё новое бремя. — Прежде всего, престол Рекенья для Рекенья. Душа моя холодеет при мысли, что чужак с поганой кровью мог воссесть на него.

— Король, отец мой… — Гарсиласо невольно оглянулся на Пречистую, которую совсем недавно просил о заступничестве для брата. Разве не лила она горючие слёзы под скорбной вуалью? — Что будет с… чужаком? Его убьют, потому что в нём нет нашей крови?

— Да, — роковое слово упало тяжело и глухо. — Это демон в человечьем обличье, Гарсиласо.

— Но он мой брат! — принц отважно вскинул глаза на короля Франциско. За смуглую, пористую и словно бы черневшую в приступах ярости кожу ненавистники прозвали имбирцем[2], но прозвище, скорее, указывало на его жестокость. — Я не хочу, чтобы его убивали! Он же не виноват, что в нём нет крови Рекенья…

— Ты говоришь глупости, потому что ты ещё ребёнок и многого не понимаешь. — Отец наклонился к нему, положил на плечи Гарсиласо ручищи с чёрной порослью, от их тяжести подворачивались коленки. — Ты не боишься за свою жизнь?

— Боюсь… — Луна над ветвями яблони, крупные, скалящиеся зубы, в щетине запуталось несколько капель крови, в глазах плещет гнев. «Вернусь и убью!».

— Оставь демону жизнь, и он заберёт и твою.

— Но я не хочу носить корону, которая будет в крови!

— Престол Рекенья для Рекенья! — Король Франциско встряхнул его за плечи с такой силой, что зубы Гарсиласо клацнули. Пересохшее горло напомнило о себе болью и горечью. — И кровь королей течёт не только по твоим венам!

— Вы и меня убили бы, найдись во мне дурная кровь? — по щекам покатились слёзы. Гарсиласо отступил на шаг, погладил занывшие плечи. Взгляд к отцу не поднимался, запутавшись между рук принца. Соучастие в «правосудие» по локоть зальёт их кровью…

— Я убью любого, кто посягнёт на честь королевской семьи, — слова пробивали себе путь через рокот вдохов и выдохов. — И ублюдка Яльте притащат сюда в поганом мешке лишь с тем, чтобы я подтвердил, что этот выродок действительно когда-то приходился мне сыном!

Прозвучал жуткий звенящий грохот. Гарсиласо канул в звонкий колющий вихрь. Вокруг хрустело, звякало, лопалось, закрывшие лицо руки жалило, жгло! Король взревел. Гарсиласо понял, что его оттолкнули к стене, и осмелился убрать от лица ладони. Кисти были искромсаны кровоточащими царапинами, щеку и лоб саднило. У стены напротив, через кровать, валялся арбалетный болт. Перед наконечником исходила дымком пакля.

— Покушение на принца! Стража! На моего сына! — Франциско по пояс просунул погрузневшее тело в проём разлетевшегося окна. Высматривал стрелявшего.… Только солнце заступалось за негодяя. Гарсиласо был уверен, что отец не видит ничего, кроме разноцветных бликов. — Обыщите замок, достаньте мне ублюдка! Изувечьте его и бросьте мне в ноги, слышите?!

Беснующийся, едва не вываливающийся из окна король был последним, что видел Гарсиласо. Потом его окружили шумные железные люди и, оглушая запахом пота, чеснока и железа, потащили куда-то, где уже поджидала неизбежная Розамунда Морено. У неё оказались мягкие, приглушающие боль пальцы и когда-то красивое и нежное лицо.


[1] Пиетра (эскарл.) — мера длины, равная приблизительно 2,5 см.

[2]Имбирцы или имбиры — уроженцы Имбировых земель, язычники, которые в 600–900 года производили экспансию ряда территорий Восточной Петли и Южного Полукруга. К 1000 годам их царство на Полукруге пало из-за своей раздробленности и ожесточённого сопротивления полукружцев, не желавших делить территорию с чужаками-язычниками и подчиняться им, и имбиры были изгнаны с континента. В землях Восточной Петли они также были свергнуты, но вместо того, чтобы изгнать, «песочники» поработили их. С веками «песочники» и имбиры примирились друг с другом, и к 1526 году в Петле есть ряд областей, где живут имбиры и пользуются почти теми же правами, что «песочники». Но их положение напрямую зависит от лояльности правителей Восточной Петли.

Глава 10

Амплиольские горы

Лавеснорское ущелье

1

Алая с золотом полоска тянулась ровной змейкой, кольцо за кольцом, повинуясь маленькому острому лезвию ножа. Ещё утром он им брился, а теперь чистит яблочко.

— Тони! Хватит сдирать с яблока шкуру, палач.

— Так и скажи, что голоден, Оссори.

— Не настолько, — Берни скривился. Пальцы Аддерли блестели от яблочного сока. Было в этом что-то неприятное, как и в том, до чего медленно он счищал кожуру с яблока. В этом и в кое-чём другом, о чём полковник Неистовых драгун старался не думать.

— А вот я голоден! — подал Джон Далкетт полный страдания голос.

— Не хочешь сочной ящерятины в жестяных горшочках? Чуешь? Я уже почти поджарился. — Хьюго постучал себя по сверкающему на солнце нагруднику.

Голодный Джон только фыркнул в пышные усы и отёр с плоского лба пот. В этот полдень они все заживо жарились в доспехе, хотя и успели поснимать плащи и шлемы. Жарились и проклинали краснолапого Роксбура. Вот уж этого гуся они вечером точно поджарят! Драгуны даже спели по его душу песенку висельника, покуда держалась утренняя прохлада и хватало задора.

Полк Неистовых драгун абсолютно понуро тянулся через Лавеснорское ущелье серебряно-чёрным драконьим хвостом. По три-четыре всадника в ряд, друг за другом, и чем дальше, тем больше Берни тревожило их «шествие». Глупость, дурь, но не подчиниться генералу было нельзя, особенно после сожжения пойманных эскарлотцев. Так что драгунский полк в полном составе отправился на разведку. Воронья армия, прежде стоявшая по ту сторону ущелья в долине Солеад, взмахнула крыльями, снимаясь с места. Ближе к городу или в лесистые горы? Это и предстояло выяснить. Но эскарлотское солнце нещадно пекло, ущелье сужалось, а небо наливалось неимоверно рыжим, и драгуны уже высматривали не возможного врага, а хоть какую-то тень. Пласты глины у подножия скал крошились красным, но чем выше тянулись стены ущелья, тем чернее и острее они становились. Венчал ущелье гребешок леса, где с удобством мог бы спрятаться враг и откуда никак не возвращалась с докладом разведка. Оссори облизнул пересохшие губы, отвёл взгляд от зелёных игольчатых вершин. На такой земле могли расти только сосны.

— А вот вороньё уже чует трапезу… Точит клювы, чтобы добывать мясцо.

— Хьюго! — цыкнул полковник на ухмыляющегося капитана. Только тревоги в полку не хватало. — Давай вперёд. И оставь Джона.

Хьюго весело фыркнул, отсалютовал Берни от виска. Друг даже в такой зной оставался живчиком, подскакивая от нетерпения в седле. Худощавый, обладающий проворством ящерицы и ядовитым языком змия, он искусно разил шпагой там, где оказывался бессилен его насмешливый взгляд. Поговаривали, что в юности он промышлял ремеслом бретера. И только благодаря вступлению в драгунский полк его лютая удаль устремилась по верному руслу.

Аргойл подкрутил усы, что стали короче из-за сноровке Аддерли:

— Будь на то воля баронессы Далкетт, нашему Джону привозили бы всё самое жирное и сочное прямо на поле брани.

— Аргойл, дьявольщина, а ну!

Хью припустил кобылку вперёд. От копыт поднялось облачко золотой пыли, тут же наполнившее тяжёлый, дрожащий воздух солнечным сиянием. Берни сощурился. Песок скрипнул на зубах. Витт недовольно фыркнул, наверняка желая бы почесать слезящиеся от пыли глаза. Оссори ободряюще потрепал коня по шее.

— А вот меня кормят, — высказался Энтони и скривился, будто с такой любовью очищенное яблоко оказалось кислым. — Письмами. На завтрак, обед и ужин мне полагается порция пресных писем от мессиры Кернуолт. Дорогая Изольда, да за что мне это наказание, и без тебя тошно… Но разве ей так ответишь? — Он сокрушённо вздохнул, последнее алое колечко крутанулось, и на острие ножа повисла одинокая спираль. — Поэтому я молчу. Попишет и отстанет, а? Или подумает, что я умер. Так даже лучше.

— Ну и скотина же ты, Тихоня, — ласково укорил несчастного Берни. — Или женись на ней, или не морочь девушке голову. Она достойна лучшего козла, чем ты.

— Скотина? Я? Что-то не припомню от тебя лестных высказываний в адрес графини Оссори.

— А я женился! Мне можно. — Берни свесился с седла, сдёрнул с ножа Энтони яблочную кожуру. Витт благодарно хрумкнул.

Энтони переложил яблоко в другую руку, наверное, подальше от прожорливого друга. Будь на месте Изольды любая другая незнакомая Берни девушка, он бы посочувствовал несчастью Тони. Но именно Оссори два года назад познакомил Аддерли с казначейской дочуркой, очаровательной вдовушкой, так что её честное имя нужно было отстаивать. И ведь капризный Аддерли действительно мог выбирать. Дамы никогда не обделяли вниманием высокого, стройного, неотразимо печального Тихоню, который заламывал брови так страдальчески, что это сошло бы за искусство. Всегда задумчивый, он глядел глазами безобидного морского котика, его улыбка была ясной, заставляющей улыбнуться в ответ, а тёмные волосы драматически вились у висков. Да, его баловали женским вниманием. Он прекрасно знал, какое впечатление производит, и с коварством этим пользовался. Ещё не нашлось той девушки, которая бы хорошенько стукнула по этому надменному выпуклому лбу. Признаться, сейчас Берни бы с удовольствием сделал то за неё.

— Мессир полковник, сир! Вы оставили меня, оставили, но я прорвался! — Мессир полковник едва не взвыл. Некогда оруженосец, а после военных преобразований порученец Эрик Геклейн счастливо поравнялся с Оссори. Мальчишке едва минуло шестнадцать, но тот этим невероятно гордился. — А сзади волнуются. Слишком тихо. Но я, дьявольщина, спокоен!