2

Ему помнилось, что на шлеме были вырезаны медвежьи головы.

Некогда они создавали орнамент, полосы сверху вниз, расставленные в нескольких нийях друг от друга. Теперь медвежатки спрятались.

Некогда промежутки между полосами были гладкими, как бочок яблока. Теперь их изрыли вмятины от чиркнувших пуль и ударов стали.

Некогда поля шлема лихо загибались спереди и сзади, уходили вверх выпущенным медвежьим когтем. Теперь коготок покорёжился и больше никого не уколет.

Лавеснор перековал шлем Рональда Оссори по своему образцу, украсил кровью, гарью и пылью. Не оставил он и панцирь, устроив так, чтобы в бою тот не защищал, а мешал, сдавливал живот, бока, грудь. В конце всего Берни снял его и сел сверху, положив на мшистую плиту у входа в долину Солеад. Чудно́, что рог остался висеть на шее, разве что покрылся копотью, а сабля сумела вернуться в ножны. Лавеснор забыл о них, потому что отвлёкся на то, что было Оссори стократно дороже военных игрушек? Его драгуны. Его полк. Его душа. Лавеснор забрал это. Сомкнулся красными глыбами надгробий вокруг павшей тысячи и ждал, пока виновник придёт её оплакать.

Прийти назад в ущелье он должен был давно… Давно насколько? Время забыло счёт. Солнце раскалилось добела и увязло в густой крови закатного неба вместе со стаями воронья. Твари слетались в ущелье с алчными криками, которые Берни угадывал, но не слышал. Стоял в ушах гул отгремевшего боя. Натуживал виски призрачный вой призывающего подмогу рога.

Рог. Стиснуть его. Всё такой же холодный. Холодный, как кости драгун, смертным сном убаюканных между красных десниц ущелья. Поднести ко рту. Солоновато-горький. Как волны моря, из-за которого его привезли? Как волны крови, поднявшиеся из-за его молчания. Затрубить. Скорбный сигнал, призыв к выжившим. Чтоб встали, подали отзвук. Такой далёкий от прославленного драгунского рёва… Протяжный зов разнёсся на много миль вокруг. Он поднял бы умирающего, но едва не лишил чувств живого. Виски и уши порвала такая боль, что пришлось проверить — не лопнули ли те от натуги. На пальцах, коснувшихся ушей, впрямь оказалась кровь. Загустевшая. Значит, от контузии после взрыва, от залпа пушек, на которые в начале боя понесло «самого Неистового» из драгун.

Рог на груди дрожал отзвучавшим воем. Но никто не поспешал на его зов. Берни переложил с колен шлем и, шатаясь, поднялся с мшистой плиты. Ей судьба стать надгробием его офицерам. Вслушался в эхо трубного воя. Где оно разносится, в ущелье или его голове? Сигнал призыва выживших ввёл Кэдоган, но никогда Оссори не приходилось трубить его. Лучше бы он послушал Аддерли и позвал подмогу тогда, чем тревожил мертвецов теперь. А ведь Энтони был среди них. Доблестный Тихоня, до последнего прикрывавший ему спину. Найти его, найти каждого своего офицера, оплакать солдата.

Шаги давались тяжело, казалось, Берни ступал не по твёрдой земле, а по палубе, как много лет назад. Его пошатнуло, нога едва не задела головы солдата. Драгун, лицом вниз, с пробитым пулей наспинником. Спутанные светлые волосы залиты кровью. Оссори насилу отвёл взгляд от не-Энтони. Закатное марево затапливало вход в ущелье, обтекало тела убитых, жадное до крови, вбирало её, сияя всё неистовей. Друзья не в долине, они в Лавесноре. Чернеющее ущелье горело красным только на пиках, а жадную глотку заливала другая краснота.

Шаг, второй, он даст ущелью поглотить себя. Снова. Шёл дождь? Земля сырая… Берни на секунду прижал ладони к глазам, резко отнял. Третий шаг, четвёртый, пятый. Он найдёт всех, найдёт и сдохнет рядом с ними. Израненные, порубленные, они лежали вперемешку с воронами. Как посмели те очернить память драгун своим поганым соседством, оставить в них пули, сталь? Берни остановился над драгуном из эскадрона Аддерли, стащил с него эскарлотца с раскроенным черепом. Нагнувшись, вынул кинжал из залитого кровью горла драгуна, отшвырнул, отёр пальцы о рукав поддоспешника. Дальше он смог сделать только полшага, иначе бы наступил на порученца Аргойла. Пуля разворотила подбородок и рот, когда-то опушенный усами, подражающими усам капитана. Оссори поднял убитого за руки, оттащил в сторону. Не уложила ли схватка капитанов вместе с солдатами? Полковник Неистовых драгун знал в лицо почти каждого, никогда не стоял за наградой, если солдату случалось отличиться, но теперь пришлось лишить их имён и лиц.

Над некоторыми, понуро опустив головы, стояли измазанные кровью лошади. У какой-то съехали, спали сёдла, у какой-то изрезались части сбруи. Драгуны приучали их к боям и смерти, и те пережили хозяев.

Берни оглянулся туда, где послал Витта в его последний прыжок. Верного коня разорвало ядром, и всадник не представлял, как выжил сам. У раскланявшихся в разные стороны пушек начинались кровавые борозды — ровно по следам пушечных выстрелов. Смотри, полковник, смотри, скольких солдат уложило ядрами только потому, что тебе пришла в голову эта блажь со взятием пушек. Смотри, сколько солдат сложило головы за одну только твою спесь.

Берни всмотрелся в место, где в последний раз видел Энтони. Друга там не было, только чужие разорванные пушечными ядрами тела. Берни насилу отвёл взгляд, двинулся дальше. У самый стены ущелья, будто стараясь вжаться в камень, стояла чалая кобыла. Из стремени свисал мёртвый. Берни выпутал его, отнёс к камню скал, зачем-то взглянул в лицо покойника. В уши будто выстрелило из пистолета, он дёрнулся, из-под сапога хлынули камешки, они должны были состукать, но стука не было. Берни выдохнул, но выдоха тоже не было. Лицо убитого оказалось лицом Айрона-Кэдогана, не позабытым, красивым, царственным. Чёрная вьющаяся прядь спадала на глаз под широкой заломленной бровью, кровь на нагруднике, повторяя рельефный узор, стекалась в образ линдворма с крыльями.

Оссори предал, убил не только живых, но и мёртвых. Сюзерен, друг, побратим, Кэдоган сегодня погиб тысячу раз. Погиб вместе с каждым своим драгуном, а драгуны вторили жизни своего создателя. Стремительно набрали величия и так же стремительно вспыхнули и погибли, уложившись в один взмах драконьих крыл.

Берни попятился, морок схлынул, но на новых шагах Кэдоган настигал его, проступая в каждом убитом драгуне. Жив ли он сам, или это муки души, что должна ответить? Если так, он готов. Стиснув зубы, Оссори уставился в сердцевину алого круга солнца. Омытое драгуньей кровью, оно опускалось всё ниже, бесстыдно заглядывая в мёртвые лица. Перед глазами замерцали яркие пятна. Сквозь них Берни различил, что к нему направляется конь. Неуверенно, прихрамывая на одну ногу, но он шёл. Он нёс всадника. Берни всмотрелся в обмякшее в седле тело, сердце ухнуло в ушах, пустилось в сумасшедший бег.

— Эрик? Эрик, мальчик… Эрик! — голос его и не его, охрипший, тихий, но крик будто разорвал горло.

Берни подбежал к мальчику, бережно снял его с седла. Жив, он может быть ещё жив. Но голубые глаза широко распахнуты, а рот омыт кровью. Полковник опустился на землю, всё ещё держа на руках порученца, не желая отпустить. Эрик рвался в бой, ему не терпелось жить. Ещё утром Оссори знал, что скоро доверит Геклейну командование, мальчику было суждено прославить эту слабую фамилию. Он хорошо помнил, как скривился, когда Лоутеан сообщил, что его друг и советник, Тристин Геклейн, редкая размазня, просит за кузена. И он так же хорошо помнил, как удивился, когда вместо ожидаемого нежного юноши с завитыми локонами к нему вышел лихо улыбающийся Эрик. Он и сейчас будто улыбался полковнику.

Берни закрыл мальчику глаза, шатаясь, поднялся с колен и отнёс тело на мшистую плиту. Он шёл обратно в ущелье как в тумане. Не в силах больше думать, Оссори скользил взглядом по отмеченным печатью смерти лицам. Он не знал, что будет делать, когда найдёт Энтони, Хьюго, Джона. Не знал до последнего мига, но когда заметил блеснувший закатным огнём горжет, ноги и руки, казалось, сделали всё сами. Подойти, всмотреться в лицо убитого. Нет, заставить себя посмотреть. Энтони. Берни отступил, потёр лицо ладонями, закусил губу, давя клокочущий в глотке рёв, тряхнул головой.

Энтони лежал рядом с трупом эскарлотца, зажав в руке саблю. Шлем пробит, лоб и висок залиты кровью. Глаза друга остались закрыты. Берни обругал себя скотиной, но так было легче. Смотреть в них сейчас он бы не смог.

— Энтони… ты был прав. Разумен и прав, как всегда. Прости меня.

— Оссори?

Берни бросился к морщащемуся Энтони.

— Аддерли! Сволочь! Живой! — Он отпихнул тело эскарлотца, упал на колени около Тони, обнял его за шею. Тот зашипел, схватил Берни за руку, зачем-то вглядываясь в лицо, будто не мог узнать.

— Оссори? Ты? Ты же умер, я видел, пушка, ты… Оссори! Живой! — Энтони повис у него на шее.

Берни помог другу подняться. Энтони опёрся о его плечо и вдруг обмяк. Осторожно коснулся затылка:

— Ещё немного, и мы с тобой распрощаемся.

— Только посмей, Тихоня!

Оссори не доводилось носить друзей на руках, даже после самых больших пьянок, но Аддерли он вытащил из ущелья с честью. Энтони осторожно сел на плиту. Увидев Эрика, покачал головой:

— Не видел Филиппа?

— Нет.

Энтони взялся за свой шлем, но вскрикнул от боли, отнял руки и тяжело опёрся о нагретый солнцем камень. Ремни, скрепляющие его нагрудник и наспинник, были почти порваны. Берни разорвал крепления окончательно, помог снять доспех. Множество слов вертелось на языке, но Берни молчал, как и Энтони. Оссори взялся за шлем, когда со стороны ущелья показались двое.

— Святой Прюмме, это вы?! Да простит мне наш славнейший Боже, я всегда представлял вас тучным. Но для Залунного края здесь слишком уж жарко, да и слепых красоток я пока не встречал!

— Аргойл, Далкетт!

— Ну вот, сейчас будет выволочка от начальства. Уж лучше святой Прюмме и последняя исповедь!

Хьюго оставил хромающего Джона только для того, чтобы схватить Берни за плечи и расцеловать его в щёки и в лоб. Весь в саже, ссадинах, Оссори не мог найти на друге живого места, даже усы как подпаленные. Но улыбался Хью как всегда, отчаянно и во весь рот.