Узкий, вытянутый в длину зал не оставлял места для манёвров, так что мужчины не двинулись, когда Хенрика прошла между ними туда и обратно. Граф форн Не́пперг держал еретическую стопку на сгибе локтя — как шлем. Фосс не разгибал спину из полупоклона, длинные каштановые волосы падали на лицо, скрывая от Хенрики его чувства. Негодование, разыгранное во имя спасения от Лауритса, вдруг стало искренним.

— Что бы сталось с тобой, бродяга, если бы я не приютила тебя? — Бывшая королева дёрнула «несчастненького» за короткую бороду, что он отрастил из её прихоти. К чести своей, Фосс не раскрыл от боли алых красивых губ. — Кто одел тебя в эту ушитую звёздами мантию? Кто дал тебе место в анатомическом театре в Хи́льме и обустроил лабораторию здесь? Вот, чем ты занимался в ней, подлый безбожник! Пятьсот страниц ереси! Я пущу тебя по миру! Акт о наказании бродяг обрушит плети на твою спину, и это будет милостью! Ты получишь её только если побежишь достаточно быстро, а нет — я вышлю тебя к Лауритсу в клетке как еретика и велю прислать мне клочок дыма, в котором ты угоришь!

— Дым невозможно собрать и закупорить в сосуд, великолепная Яльте, это простой закон природы вещей, я давал вам несколько уроков… — Фосс разгибал спину с предельным уничижением, явно боясь шелестнуть складкой мантии. В жёлтых, с приподнятыми уголками глазах жила только преданность, но от чар этого взгляда Хенрика освободилась больше года назад. Теперь же пришло время наказания за чары.

— Матиас, сжечь! — брат Юлианы бестолково завертел черноволосой головой, на щеках в игольчатой россыпи зацветал румянец. — Багряный Непперг, сжечь эту ересь. Тут! Сейчас!

— Только не огонь! — Фосс, было, потянул руки к своим листочкам, но под взглядом Хенрики отдёрнул их и сложил в жесте мольбы, блеснув рубиновым перстнем, её подарком. — Прошу, позвольте мне исчезнуть! Ни одна книгопечатня не узнает моих трудов, а сам я проведу месяц в молитвах во славу святого Прюмме!

Хенрика отвернулась, зажмурив обожжённые слезами глаза. Брат Юлианы отчеканил шаг от трона до камина, визг досок под его сапогами смешался с воплями «несчастненького». Кажется, Фосс молил поберечь хоть страничку, но когда двое стражников под руки повели его к дверям, разразился угрозами. Мол, сковывайте его самого, жгите его рукописи, но пепел разлетится по ветру, оседая в благодатную почву открытых и пытливых умов.

Хенрика поднялась обратно на возвышение, сделала несколько вздохов, гоня из них судорожность, и повернулась к камину, где в чаду и жаре боролся с ересью граф форн Непперг.

— Мартей, проследите, чтобы эта мерзость сгорела, а пепел велите собрать и утопить в пруду возле замка.

— Точно так.

— Прогоните оставшихся «несчастненьких» и впустите достойных мужей, а сами встаньте справа и как можно ближе к моему тро… креслу.

— Сию минуту.

Восшествие на престол Хенрики Первой Яльте совпало с окончанием Девятнадцатилетней войны. Женишки торопились к молодой королеве со всех уголков Полукруга, но их намерения были ей весьма подозрительны — тянут ли они руку, чтобы помочь ей подняться с колен, на которые опустил проигравшую победитель, или чтобы удержать её на коленях? Не разобравшись, Хенрика сочла достойным её лишь одного претендента — своего победителя. Айрон-Кэдоган Нейдреборн, принц Тимрийский, наследник блаутурской короны. Он не дожил до свадьбы, оставил невесту с покалеченным сердцем и омерзением к замужеству. Конечно, её канцлер, ушлый Никлас форн Урсель с угодливостью кота, ловившего особо завидных мышей, принялся подбрасывать королеве претендентов на руку, сердце и корону принца-консорта. Хенрика прозвала заботливого канцлера Свахой и вместо женишков с ещё большей охотой занялась «несчастненькими». Но вот времена, когда дочь и внучка воителей покровительствовала учёности и искусствам, минули. И что пришло им на смену?

Бывшей королеве хватило одного взгляда на местных лаэрдов, чтобы убедиться в достоверности «Описания провинции Рюнкль», составленного одним из её прошлых «несчастненьких» пару лет назад. Самая глухая и грязная область во всём Блицарде с соответственными обитателями! Бедны, склонны к воровству, пьянству, пиво притом варят просто мерзейшее. Даже за нос их водить не имело смысла — они выращивают зерно практически на болотах и не в состоянии дать затворнице замка Рюнкль больше, чем родовые руины в плесени и мокрицах.

— Я немилосердно обошлась с другом, Морсий, — шепнула Хенрика, чуть повернув голову к форн Неппергу, — и теперь сама не имею права на достойных друзей…

— Не говорите так, — брат Юлианы склонился к её уху, Хенрика рукой подала знак выпрямить спину и отстраниться. — Ведь я…

— Но что мне оставалось делать с бедным Фоссом? Ведь вместо того, чтобы барахтаться, тонуть в песках Восточной петли, мой кузен ступал по ним победоносной войной и уже тогда давал понять мне, что сделает по возвращении с моими «несчастненькими»…

— Что же?

— Из похода он прислал мне… один мумифицированный трофей с припиской «голова песочного лекаря». Мне стало дурно, этот варвар рубил светлые головы там и не намерен терпеть их здесь! Как видите, я спасла моего славного Фосса, изгнав из Блицарда.

— Быть может, теперь пора спасти претендентов на вашу руку, прогнав из Рюнкля?

Бывшая королева испустила возмущённый вздох. В то же время кучка нищих лаэрдов простилась с ней, описав в воздухе полукруг подбоями на плащах. Подбоями из изъеденных бобриков.

— Честно говоря, Маттей, сначала я бы спасла ваше лицо от этой поросли. — Ну зачем она отдала своего оленёночка на потеху блохастому барсу? Юльхе помогла бы справиться с женишками куда искуснее своего безымянного брата и от неё бы не разило, как от кочегара.

На смену лаэрдам заступил посол Иньиго Рекенья, герцога Лаванья, деверя дорогой сестрицы. Нет, Лаванья слал в подарок не портрет, но мешочек ка́хивы и прелестную пару кукол — «дона» и «донну» — одетых по последней эскарлотской моде. И спрашивал, не откажет ли ему в гостеприимстве «сеньорита Яльте». Он как раз любуется фьордами на юге Рокуса, но ключевой достопримечательностью Северного Полукруга почитает её, Королеву Вечных Снегов. Хенрика не отказала. Граф форн Непперг фыркнул, за что немедленно получил выговор:

— Больше почтения, Мауриций, и сбрейте же эту мохнатую гусеницу над своими губами! Хотя вы и так не станете напоминать мою Юльхе… — Тёплых карих глаз и волнистых кудрей цвета кахивы, роднивших брата с сестрой, не хватало, чтобы восполнить утрату.

— Возможно, вам угодно, чтобы я заплёл косы и надел платье? — форн Непперг выпрямился, будто бывшая королева принимала у него вахтпарад.

— Угодно, — шикнула Хенрика и занялась бастардиком, порождённым главой Прюммеанкской церкви, в миру Хе́йлогом А́нглюром.

Разумеется, его святейшество выдавал малютку за племянника, но разве не все церковники так делают? Белая кожа с россыпью веснушек, медные кудри, глаза синевы вешних вод… Вылитый юный Берни Оссори, в самом деле приходившийся племянником его святейшеству! Не выйти ли за малютку, чтобы нянчить, как сына?…

Маленький А́нглюр дарил ей копию Прюммеанского дворца[1], не достигавшего до потолка лишь полутора триттов[2]. Парча, пошедшая на фасады и фронтоны, не уступала наряду самого Англюра и ливреям его слуг, позолота на колоннах сияла вровень с золотом цепей и пряжек на шляпах. Больше того, бастардик привёз с собой лютнистов и с фамильным нахальством пригласил бывшую королеву сплясать бранль. Сквозняк игрался с флагами на шпилях Прюммеанских башенок, Хенрика отплясывала и жалела о чёрно-зелёной гамме в одежде Непперга. Его багряные щёки смотрелись клюквой на мхе. Военная выправка не спасала, вдобавок этот невежа украдкой щупал свои мерзкие усики.

— Ждёте, что гусеница превратится в бабочку? — Около Хенрики Яльте не осталось достойных мужчин — вот с каким мнением женишки отбудут из Рюнкля. — Чуда не произойдёт, Моррий, вас выручит только лезвие!

Не получив ни «да», ни «нет», дитя Святого Престола надуло губы, забило ножками и пригрозило пожаловаться отцу и забрать подарки. Однако после шлепка от почтенного мэтра малыш покорно ткнул доски тульей шляпы, осчастливил Хенрику слюнявым поцелуем в руку и откланялся, оставив, впрочем, лютнистов.

— Он как мой кузен, — усмехнулась Хенрика, воровато вытирая руку о подол. — Обиделся на отказ и принялся отбирать мои игрушки. Вы знаете, что даже этот замок формально мне не принадлежит и я не могу зваться графиней Рюнкль? Не хотите и вы попытать счастья в брачной авантюре, Мауритс?

Братец Юльхе замер изваянием во славу глубокого ступора, только скакнул кадык под мшистым слоем щетины. Хенрика засмеялась, ударив ладонью по гладкому подлокотнику кресла. Брань растопил в ней кровь, ускорил у крови бег. Бросились врассыпную мокрицы, поблекла в углах плесень, стихли сквозняки и чуть улыбнулась с портрета над креслом прабабка, превозмогая скорбь по облупившемуся кончику вздёрнутого фамильного носа. Ла́уритс Я́норе только и ждёт, как она зачахнет в этом замке-тюрьме и попросится за него замуж… Этому не бывать или она не Яльте.

— Граф Я́нник форн Хе́ймер из провинции А́ндрия, — процедил Непперг, впервые исполняя секретарский долг без нарекания.

Болотистая муть зала украсилась соцветиями андрийских ливрей, подёрнулась блестящей рябью самоцветов. Хенрика сузила глаза, пальцы нервно прошлись по подлокотникам, дыхание участилось. Решительно, она здесь дичала, но как можно восседать Королевой Вечных Снегов при сиянии россыпей в бархатных глубинах ларцов, при живительной яркости тканей на серебряной глади подносов? И как можно обжечь яльтийским льдом этого андрийского графа, когда статью, грацией он молодой, солнечный олень, а личиком ангелок с вершины соборного фронтона?

— Андрия пока не в силах отпустить королеву, поэтому я приветствую вас как наивернейший под луною подданный. — Прежде андрийский выговор был наказанием для её слуха. Безбожно приглушённый звук «в» звучал отвратительным «ффф», «с» цыкал, а «чь», несмотря на запрет устно поминать чёрта, произносился с ужасающей, будто натренированной чёткостью. Но с аккуратных, розовеющих губ андрийца слова срывались щелчками стрел с тетивы.