Впрочем, папаша Трегве говорил о второй кровати, которая выдвигается из-под первой, как ящик из комода. По велению постояльцев, камин извергал огонь не хуже, чем пасть дракона. Обычно жар выплавлял в мозгу принца образы короля Франциско и его натопленного кабинета, но сейчас духота и тепло были только в радость. Пол устилало светлое дерево, на стене за спиной Райнеро висело пёстрое тапестри.

Райнеро потянулся, вытянув ноги, уместил их на бортике ванны. Между лопаток неприятно пекло, даже немного тянуло болью, но какое бастарду дело до старых ран, успеть бы зализать новые. Он откинул голову, шумно выдохнул воздух. Не замечать Рамиро невозможно, особенно когда тот развалился в соседней ванне. Либо бывший маршал испытывал сына, либо сердился, раз с купания в Ульк не перебросился с ним и парой слов.

Бастард злился. Злился на эту гостиницу с красной крышей и на её постояльцев, которые устроили пляски в обеденном зале. Злился на папашу Трегве, что откидывал толстые пальцы и выхвалял пивоварню и винный подвал, в то время как постояльцы стучали зубами от холода по пути в комнату. В бочках с живительной влагой хотелось утопиться, но сначала ванна, рассудил Райнеро.

Он первым скинул грязную, мокрую одежду рядом с жавшимся к кровати пузатым сундуком, по привычке плеснул в лицо холодной водой из умывальника и скорее погрузился в жар бадьи. Рамиро смотрел на это, покачивая головой. Он подобрал одежду Райнеро, повесил сушиться на решётку у камина. Рядом, поближе к огню, приставил сапоги и прислонил к стене ножны со шпагой. После неторопливо подошёл к столу у окна, повесил на обитый тканями стул свои плащ и ножны. Чинно разделся и медленно погрузился в ванну. Райнеро сводило зубы от каждого движения бывшего маршала. К тому же он узнал, в кого у него тощие ноги, так что бешенство норовило захлестнуть бастарда с новой силой. Заговаривать первым Райнеро не собирался. Предпочёл уйти под воду с головой, но не терпеть своего губителя и спасителя.

— Райнеро? У тебя всё в порядке?

Бастард чуть не хлебнул воды. Резко сел, тряхнул головой. Вот же, голос папочки настиг даже на дне ванны. Рамиро стоял рядом, обернув одно льняное полотенце вокруг бёдер, а второе накинув на плечи. Волосы он зачесал назад, щёки тщательно выбрил, кожу отскоблил мылом до красноты. Жених или недокормленный поросёнок с невероятно участливым взглядом? С обеспокоившегося герцога-поросёнка капала вода, и от его бадьи тянулась цепь мокрых следов.

— Да. В полном. — Райнеро с сожалением вылез из воды, но не терпеть же рядом эту кислую рожу. Изображает из себя несчастного героя, мученика, того и гляди, объявят блаженным при жизни.

Райнеро повернулся к Рамиро спиной, чтобы не сказать, голым задом. Стянув с ширмы своё полотенце с вышитым по краю синим узором, обернул его вокруг бёдер, провёл рукой по мокрым волосам, сгоняя с них воду. Босыми ногами прошлёпал к кровати, куда бросил сумку. В ней ждали шерстяные носки, брэ и свежая сорочка, купленные в Блаутуре на деньги щедрого папочки. Пришлось признать, что «ящерицы» не только ловко лазают меж камней и лупят хвостами «воронов», но и прядут хороший лён, выращивают завидный хлопок. В комнате становилось душно, но раскрыть окно холодному ветру было невозможно. Райнеро помедлил натягивать сорочку, тело ещё дышало жаром от горячей воды. Вдруг спины коснулось что-то прохладное.

— Подожди, не дёргайся.

Райнеро оглянулся. Рамиро чем-то мазал его шрам между лопаток. Заметив сыновий взгляд, показал маленькую деревянную коробочку.

— Это мазь, на травах, её сделала Оливия. Это от воспаления. Твой шрам…

— Мой шрам не заслуживает такого пристального внимания. Несколько лет назад — да. Сейчас — нет.

Как только папочка убрал руку, непочтительный сын дёрнулся и быстро надел сорочку. Шрам в самом деле немного беспокоил, но такая забота разозлила ещё больше. Показная забота. Не винит ли себя отец в том, что недоглядел, и на своей первой войне наследным принц получил ранение, едва не стоившее ему жизни? Не наследный принц, сын…

Райнеро тряхнул головой, сдёрнул с каминной решётки высохшие, тёплые штаны. Интересно, думал Куэрво о нём раньше как о сыне, или же Райнеро всегда был для него только его высочеством принцем? Чтобы не успеть спросить это, Райнеро быстро натянул сапоги, прихватил колет и выскочил из комнаты «Короля Рейнгхьера».

3

— Откажитесь от лубленой сёмги, — бякнула картавая белобрысая коза, отбившаяся от напропалую отплясывающего козлячьего «стада». — Горчицу вы едва ли почувствуете, а вот уксус выест вам дух. Возьмите свинину в перце и клюкве.

— Пропади. — Принц Рекенья злым прищуром отвадил блудную козу прочь и обратился к хозяину постоялого двора, стараясь говорить медленнее, как принято у северян: — Трег-ве, поме-няй мне за-каз! — Желудок урчал беснующимся котом, предвестием голодного будущего. Именно оно грозило бастарду при попытке распроститься с папочкой и предоставить себя своей судьбе. Метель хлестала по окнам белыми косматыми лохмами, рвалась внутрь, явившись по душу беглеца, неудачника, малявки. Если это новый облик его участи, то возможно ли, чтобы прежде она была полднем, пахшим солнцем, нагретым камнем, бархатом дорожной пыли?

Но всё ли было безоблачно в том солнечном, апельсиновом полдне? Открыто ли светило на семилетнего Райнерито солнце, когда он за руку с сестрой гулял по дворцовому саду?


— Рамиро! Вы стали слишком похожи… — Матушка кладёт поверх круглого живота унизанные перстнями руки, личико становится снеговым.

— Ну, что вы, — дон Рамиро почти смеётся, ох уж ему эти пугливые женские сердца, — он же ещё ребёнок.

— Я уже вижу сходство! — Мать подносит к глазам кружевной платок. Излюбленный жест, если надо бросить мужчину к её ногам. — Ты хочешь дождаться того дня, когда его заметят другие? Когда я с ужасом осознаю, что пропала, что подо мной разверзлась пропасть? Отступись немедля, Рамиро, заклинаю Пречистой девой! Он уже боготворит тебя!

Герцог ви Куэрво падает перед королевой на колени и целует белые безвольные руки.


Тогда он не понял разговора королевы и герцога, но теперь.… С самого его рождения…

Шумная гулянка сотрясала «Козлячью гору» до основания, и Райнеро не мог оставаться в апельсинном, узнавшем ужасную тайну полдне. Он и так-то устроился в дальнем левом углу столовой, у самой стойки, под железными рамками, с которых свисали пустые горшки и ковшики, и за дубовым буфетом, чей бок прикрывал ему спину. Зал же по всей своей немалой длине превратился в луг для выпаса, где козлы и козы стучали копытами в разудалых плясках. Лютни бренчали колокольцами, тромбон вопил дурным селезнем. Принц Рекенья почитал своим присутствием городские и сельские праздники, и раньше он бы вломился благодушным быком в сборище горных козочек. Бастард Яльте уподобился своему прежнему отцу королю Франциско, тот негодовал на веселье с той же силой, что и на ересь.

— Ещё поутру эта свинка нежилась на свежей соломке, — папаша Трегве колыхнул срамящим короля Эскарлоты пузом и прямо на стойку водрузил круглое блюдо, пошедшее свинье в посмертии взамен родимого хлева. — И лишь поутру клюкву благословило первое дыхание зимы. А пена на пиве Трегве пушиста, что снежные хлопья…

— Вина.

— Он ещё не предлагал вам «пушистые пирожки с краюшкой ягнёнка»?

Райнеро оглянулся через плечо, но давешняя картавая козочка уже запрыгнула в один из многих хороводов. Блицардские женщины не носили в волосах цветов, предпочитая украшаться лентами в косах, а мужчины могли спрятать ноги с изъянами в складчатых широких штанах. Мода заслужила его одобрение, в то время как гостиничный тексис раздосадовал. В лексиконе «козлячьих» не было слова «вилка», пришлось обходиться стребованным ножом, но едва первый проперчённый свиной ломоть лёг на язык, бывший сын Заступника Веры простил миру вокруг все прегрешения. Тёплое, мягкое, пряное и сочное, слов не хватало, пожалуй, лишь эпитеты папаши Трегве смогли бы достоверно описать мясо в перце и клюкве. Ягоды выстреливали кислинкой там, где ломоть сильно сластил, подобная гармония досель встречалась принцу Рекенья лишь в вольпефоррской кухне.

— Повар переусердствовал с мёдом, — обласкали правое ухо дуновения низкого, приглушённого голоса.

Райнеро повернулся на стуле, не выпуская ножа. Белобрысая козочка ловко сняла с острия ягоду и положила меж землянично-розовых губок.

— Ам! Дурно наедать пузо, — с хохотком она схватила Райнеро за рукав, потянула в гущу танцующих, в тесноту «стада».

Горько-пряный дух обрушился на него, повёл кругом голову, от духоты выступила на лбу испарина.

— Вы боитесь меня? — хихикнула козочка, и Райнеро опомнился, засунул нож за ремень. — Ох, сударь, я не кусаюсь! Если только вы не будете против…

Дикая музыка ударила по ушам, принцу Рекенья не доводилось плясать под такое. Резвушка уже вилась вокруг, ловко избегая чужих боков и локтей, он быстро поймал ритм. Сердце ускорило бег, поспевая в такт музыке, ручка козочки легла в его руку, белая, нежная — восхитительно открытая до локтя. Девушка весела, покорна любому его движению, теснота обернулась простором, тяжёлый дух пляски обогрел, охватил уютом.

— Откуда к нам? — макушка плясуньи едва ли достигала его подбородка. Пользуясь случаям, Райнеро оценил хитросплетения увитых лентами пшеничных кос, они должны пахнуть мёдом и клевером.

— Так заметно, что я не здешний?

— Сударь, у нас так не танцуют! — девушка запрокинула к нему треугольное личико. Честное слово, на нём едва хватало места этим глазам, этим озёрам, сиявшим на солнце.

— Тогда научи меня.

Игриво подпрыгнув, козочка земляничным поцелуем подсластила его кислый от вина рот. Райнеро хохотнул, подбросил её за узкую талию и ловко схватил. Края алой юбчонки стегнули его по ногам. Расшитая полоска — вместо рукава платью — скользнула с плечика, открывая прозрачную ткань сорочки. Райнеро вернул ослушницу на место, козочка погрозила ему тоненьким пальчиком: