Альда обессилено привалилась к жёсткой спинке кресла, подвинула к животу шлем. Из символа неуязвимости Рональда тот превратился в символ краха его славы и, скорее всего, заката эпохи Неистовых драгун. Её дружба тоже кончилась сегодня. Единственный, кому она доверяла, кого считала другом, кому была готова дать поцелуй и больше, умолчал о беде Берни, умолчал себе в угоду, предал её доверие. Рональд в изгнании. Ей приказано затвориться дома. Кто попросит за них? Кто защитит её, если Лоутеан даст своей неприязни волю?

— Вы знали, что Рональд в опале, знали и пришли ко мне… — ресницы отяжелели от слёз, и образ Рейнольта разнесло на серебряно-чёрные мазки. — Ничего не сказали! Вы целовали меня, вы желали… А я… Как же… Рональд в беде, а я… — Альда обняла себя за озябшие плечи и забралась бы в кресло с ногами, сжимаясь в клубок, но Дисглейрио шагнул к ней, заставил встать, бережно взял за локти.

— Я могу позаботиться о вас, — в глаза заглядывал прежний приручённый волк, а может быть, вовсе пёс. — Вы позволите мне защитить вас от позора, что обрушил на эти хрупкие плечи ваш муж?

— Вам? — Альда попыталась выставить между ними шлем. — Защитить меня?

Дисглейрио обнял её, мягкие горячие губы коснулись её лба, виска, щеки. Альда больше не сопротивлялась, сама прижалась к нему. Пусть защитит, пусть спрячет от всего этого. Он единственный, кто у неё остался, кому можно в её «крепость на дереве»…


[1]Кларет — горячее красное вино со специями, названное так по сорту вина, которое производится в герцогстве Монжуа.

Глава 16

Эскарлота

Айруэла

1

Единорог норовил соскочить с десертной ложки. Хенрика так и не испачкала расписной прибор эскарлотскими сластями. Фрукты испоганили сахарным сиропом. Сдобные колечки, после того, как их обжарили в масле, сами по себе стали несусветной дрянью, а их ещё полагалось макать в топлёный шоколад. В омерзительной скорлупе из карамели, мёда и кунжута изнывал в общем-то приличный миндаль, не подберёшься. Леденцы из яблочного сока и корицы смотрелись пристойней всего прочего, но младшая Яльте уродилась стервой и не любила сладкого. От одного вида кондитерского уродства язык прилипал к нёбу, зубы ныли. Более того, ныла душа.

Хенрика обвела глазами присутствующих. Горло вновь сдавило. Семейный обед, раздери такую семейку Отверженный. Во главе небольшого стола мраморного дерева[1] восседал хряк с вороньим клювом — между прочим, эскарлотский король и попутно зять. На изящного кавалера он не тянул и двадцать лет назад, но отдать замуж за того принцессу Яльте было не стыдно. Судьба сделала из зятя чудище, а из сестры — покойницу. По левую руку его величество усадил сына. Хорошенький мальчик. Жаль только, нос кривой и происхождение внебрачное. Рядом с братцем рядком сидели девочки. Старшенькая — Альмудена, у неё на щёчках ямочки и на затылке повязка, переходящая в узкую ленту для косы. Младшенькая — Бруна, у неё веснушки по всему носику и в волосах соцветие шафранных ленточек.

По правую руку его величества восседала рыжая остроносая особа с обманчиво мирными глазами и роскошными косами, обёрнутыми вокруг головы и перевитыми аквамариновыми капельками на серебряной нити. Породительница приблудной троицы. Её платье было выше всяких похвал. По смарагдово-синему алтабасу юбок и узких рукавов вились золототканые лозы. Над укороченным по вольпефоррской моде лифом морскою пеной вздымалась оборка сорочки. Графиня Морено обладала вкусом, а король Франциско — деньгами. Сочетаясь, чувство прекрасного и золото творили несказанную красоту. При первом же взгляде на неё бывшая королева Блицарда впала в грех зависти.

Неуместным в наряде Хенрики Яльте оказалось всё. Под эскарлотским солнцем бархат заиграл переливами переспелой вишни и придал некогда снеговой коже бледность ядовитых грибов из лесочков Тикты. Треугольный вырез сорочки из-за золотой тесьмы смотрелся рогами оленя, лёгшими над грудью. Сборчатые буфы до локтя будто раздулись до размеров голов, тиктийцы делали себе из них украшения, похваляясь числом убитых. Трубчатые складки юбки выглядели столь острыми и грубыми, что сошли бы за скалистые берега фьордов. Волосы Хенрика завила крупными волнами и оставила распущенными, но вместо свободы от доли замужней дамы их вид отсылал к дикой моде тиктийских женщин, о которой блеял противный Тек.

Всё свое царствование Хенрика Яльте стремилась воплощать собой Блицард, а в его льдах отражать себя, но по отречении она опустилась до положения одичавшей Тикты. Этот повод для печали был смехотворен, но он уводил боль от смерти сестры на некоторое расстояние. Совсем небольшое.

К слову сказать, напротив побочных отпрысков короля, между ним и Хенрикой, в курульном кресле сидел законный ребёнок. Младший сынишка Дианы. Маркиз Дория. Он исподлобья глядел прямо перед собой, на витраж с чудесными похождениями Блозианской Девы. Сестра писала, что для ревностных люцеан это важнейшая, самая дорогая женщина, к чьим стопам они припадают чаще, чем обнимают мать, целуют сестёр, любят жён. Сочетание в одной фигуре трёх главных женских образов отдавало для «дикарки» Яльте чем-то кровосмесительным, но, бесспорно, забавным и по-своему миленьким. Ей-то в силу исповедания и страсти к «несчастненьким» был ближе святой Прюмме. Толстячок в монашеской заплатанной рясе, авантюрист, раскольщик Единой Святой Блозианской церкви, он наверняка любил угоститься дармовой выпивкой и прибрать к рукам имущество упокоившегося брата-монаха, ну разве он не прелесть?

Только Хенрика с нежностью коснулась серебряной луны у себя на груди, как маркиз Дория повернул к ней голову и тут же отвернулся. Хенрика находила косые глазки племянника совершенно очаровательными. На лицо малыш напустил кудряшки. Сквозь чёрные пряди нет-нет да проглядывал яльтийский глаз. Как у Дианы… О Королеве Вечных Снегов поговаривали, что сквозь голубой лед её глаз светят лучики солнца. У сестры же синели озёра, с которых по весне сошёл лёд. Впрочем, в этом обществе никто тех озёр не хватился бы.

Показное благополучие семейства Рекенья отбило бы аппетит, когда б у госпожи Яльте он остался. Венценосный хряк, меченая огнём лисица с выводком лисят, забытый мальчик. Двадцать лет назад в столичном дворце королевские отпрыски трапезничали отдельно от взрослых. Хенрика не забыла своей обиды, когда её не пустили завтракать с молодожёнами. Пусть общество благородного и голодного герцога Лаванья скрасило принцессе Яльте трапезу, потрясение в памяти не изгладилось. Оскорбление усопших начинается с пренебрежения траурным платьем. Заканчивается оно, видимо, обедом, куда пущены любовница и бастарды.

Сия картина показывала: «Мы — Рекенья, мы— счастливы. А вы, госпожа Яльте, с вашей скорбью и северными ветрами совершенно не к месту на торжестве эскарлотского королевского дома». И в картине этой не было ни одного лживого мазка: их величие было сообразно величию Эскарлоты. Во-первых, Франциско унаследовал от своего отца прочные торговые связи. И правда, чего бы не продолжить сбывать Блицарду, Вольпефорре, Монжуа, Равюннской империи и даже замкнутому Рокусу богатство, которое дают плодородные почвы, фруктовые сады, виноградные и оливковые рощи и налаженные выработки в Амплиольских горах. Во-вторых, Франциско занялся завоеваниями и к короне Эскарлоты прибавил ещё одну. И в самом деле, как же ему, любимцу Святочтимого и Стражу Веры, не очистить Эскарлоту от последних имбиров и не пойти на Апаресиду — королевство хоть и люцеанское, но вмещавшее слишком уж, на его вкус, много имбиров-язычников. В-третьих, Франциско на полном серьёзе счёл себя в ответе перед Богом и Пречистой Девой за спасение душ своих подданных. И действительно, чего бы ему было не возложить на себя такое бремя, когда обустройство паломнических путей и подаяния паломников, охрана монастырей на территории боевых действий в войне с Блаутуром, право отбирать кандидатов на церковные должности и часть доходов эскарлотских церквей приносило завидную прибыль в его жирные, благоухающие ладаном руки?

Словом, солнце светило ему и его стране так сильно, боженька улыбался так лучезарно, что коронованный хряк розовел и лоснился от довольства и благодати и был готов милостиво вытерпеть присутствие сестры его покойной неугодной жены и дать полюбоваться собой, своей семьей и величием.

Хенрика решила вернуться на родину как можно скорее. Какая разница, что путь на чужбину был устлан отнюдь не розами. Её странствия начались с неприятного открытия: зима бывает зимой только в Блицарде. Чем ближе к западу ехала госпожа Яльте, тем стремительнее отдалялась зима, а вместе с ней и сносные дороги. Хенрика не на шутку опасалась увязнуть в противном месиве. Примерно до лета. Мариус скрашивал дорожные тяготы как мог. Если их вообще можно было скрасить, ему удалось. Но граф форн Непперг не имел власти над дурными мыслями и дождём. Последний лил, будто оплакивая королеву Эскарлоты, а вместе с той её бедную сестру. Письмо добиралось слишком, слишком долго. Что-то уже случилось. Предчувствие непоправимого отбирало у Хенрики сон, крепло день ото дня, заворачивало душу в сырой туманный саван. Мариус читал ей стихи. С севера, с юга… Она, вот же неблагодарная, не слушала.

Пожалуй, ей повезло только в том, что не пришлось проделывать крюк до столицы — Рекенья обосновались у границ, явно дразня своим присутствием врага по ту сторону Амплиольских гор. Диана же давно отбыла в свой последний путь в усыпальницу столичного собора св. Асофры. Ледяная фигурка, зайчонок со снежной шёрсткой, краса Блицарда, она упокоилась средь эскарлотских правителей… Тех самых, что были огромны, громки и испачканы солнцем. Дурная компания для Яльте, крови от крови льда.

Горе вонзилось в сердце с ненасытностью льдяноклыков, тоже тех самых, нашедших щель поудобнее.

За мыслями о своих скитаниях Хенрика не заметила, когда засмотрелась перед собой. А взгляд её, как назло, пришелся на щеку Розамунды Морено, похожую на расправившийся сыр.