Робеспьер мрачно и насмешливо отмахнулся:

– А сами как думаете? Разумеется нет, коллеги из Комитета пустили дело на самотек, объявив Лекуантра «сумасшедшим маньяком и не более», однако «сумасшедший» до сих пор заседает в Конвенте и злоумышляет далее..

– Дело не было передано в Трибунал, вы не настояли?!, – Норбер сказал это по инерции и тут же пожалел об этом.

Насмешливая усмешка стала иронической и грустной:

–Неужели и вы туда же? Всё время забываю, что всё в моих руках, и я «диктатор-самодержец», решающий судьбы одним росчерком пера…Страшнее иное…, – Робеспьер умолк, меряя Куаньяра испытующим взглядом, и нервно облизнул губы, решившись на необычную откровенность: «Разумом – не сердцем, я уже начинаю сомневаться в реальности той Республики добродетели, которую намеревался создать…

Лишь на секунды он позволил себе этот всплеск эмоций, тонкое бледное лицо снова стало спокойным и бесстрастным.

– Забудьте мои слова. Это лишь минутная слабость. Человек смертен, но Идеи вечны, ими жив Бог. В этом вся правда…

Но усталость и душевная боль в расширенных зрачках парализовали Норбера липким ужасом. Он был потрясен до глубины души, и, протестующе сжал руки в кулаки, будто защищаясь…

Он, в обычном своем состоянии холодный и мало-эмоциональный, эти идеи воспринимал не только как политическую концепцию умом, но отчасти и сердцем, как религию, поэтому сейчас чувствовал себя, как искренне верующий человек, которому священник признался, что усомнился в существовании Бога…

Домой Куаньяр шёл в совершенно особом расположении духа, не разбирая дороги, тот Робеспьер, каким он увидел его здесь, почти ничем не напоминал знаменитого и грозного трибуна Конвента…

Но важнее другое, реальный и живой, Неподкупный стал ему ещё ближе. «Не идол и не просто Учитель, но друг и брат. Я делил с тобой славу, хочу разделить и твою судьбу»…

Только сейчас он осознал до конца, что так сильно привязало его к Неподкупному, он вспомнил ту сумбурную характеристику, которую Дюбуа дал ему самому еще в 92 году: «Редкий сплав мечтательной души и безупречной логики, скрытые под маской холодного бесстрастия…»


Что там еще говорил обо мне Дюбуа? А, вот. Судьба таких людей печальна, почти никто не понимает их правильно…Верно. Таких проще понять умом , поэтому люди живущие преимущественно сердцем и чувством, считают вас холодными и жестокими и неспособными на живые спонтанные эмоции в принципе!» То есть, Максимильен человек близкий не только по идеям, но по темпераменту и духу? Пожалуй, что так…

«Холодный ум, горячее сердце и… чистые руки?» Да. И это так…

Свое отношение к Неподкупному он не мог изменить в худшую сторону, что ж, если всё так плохо, значит он нужен и ему и другим товарищам как никогда…А теперь дело. Немедленно забрать из тюрьмы де Бресси. Времени больше нет.


Куаньяр и граф де Бресси. Тюрьма Сен-Лазар.

Анри Клерваль, еще весной принадлежавший к фракции Дантона, ровесник Куаньяра, высокий худощавый шатен лет 30 в должности регистратора революционного трибунала, который должен был произвести по спискам вызов осужденных, в это утро явился в стены Сен-Лазар не один, его сопровождал агент Общественной Безопасности Куаньяр.

Внешний вид Клерваля немного удивил Норбера. Красный колпак, из под которого выбивались длинные рыжеватые волосы, на плечи наброшен плащ, из под которого виднелась карманьола. Сам Норбер выглядел вполне официально, чёрный сюртук, трехцветный пояс-шарф, шляпа с кокардой, высокие сапоги.

Начальник охраны, коренастый мужчина в потертой засаленной куртке и в красном колпаке, лихо сдвинутом набок, шел перед ними, звеня связкой ключей и стуча о камни двора деревянными сабо. Предупредительно открыл перед молодыми людьми ржавую решетчатую дверь.

Огромное помещение изнутри выглядело весьма странно, как и большая часть тюрем того времени, наспех переоборудованных из бывших дворцов и монастырей.

Большое количество людей свободно перемещались в разных направлениях, люди сидели, лежали на матрасах, играли в карты, ели, пили вино. Молодые и старые, подростки, мужчины и женщины, нередко с детьми.

Однако при появлении чиновников с роковыми списками оживленный шум голосов сразу прекратился, десятки глаз с ужасом смотрели на них, как на вестников смерти. Все напряженно смотрели на молодого человека в центре зала, в его руках списки вызываемых в трибунал. Чьи имена в списке на этот раз?

Красивая, но жутко бледная молодая девушка чуть старше двадцати, с безуминкой отчаяния в глазах вдруг резким движением упала перед Клервалем на колени и, ухватившись за рукав, умоляла не мучить ожиданием и сказать, в списке ли она.

– Ne me tourmentez pas… Vous savez tout… (фр. «Не мучьте меня… Вы всё знаете…»)


Клерваль резким движением вырвался из ее цепких пальцев и оттолкнул девушку, увидев расширенные зрачки товарища, небрежно пожал плечами:

– Ты просто не привык. Здесь такое бывает часто. У некоторых совсем сдают нервы, не только у женщин. Сам будешь искать своего аристократа или мне назвать фамилию, он сам и выйдет?

– Можно осмотреть зал?

– Только недолго. У меня в списке сегодня пятьдесят человек.

Молодая женщина, не поднимаясь с колен, уцепилась теперь за руку Куаньяра, пытаясь поймать его взгляд.

– Ради Бога, скажите, есть мое имя в сегодняшнем списке?! В списке ли я, вы же все знаете, сжальтесь! Моё имя Анжель де Сен-Мелен!

– Поднимитесь же, – холодно обратился Куаньяр к молодой женщине, – и поколебавшись добавил чуть менее жёстко, – не унижайтесь зря.

Девушка поднялась, шурша юбкой о плиты. Куаньяр обернулся к Клервалю:

– Дай-ка мне свой список. Ну же, ты ничего этим не нарушаешь.

Быстро пробежал глазами длинный перечень фамилий и глухо произнес только одно слово:

– Нет.

Молча подал ей платок, который она машинально поднесла к покрасневшим глазам. Норбер отвернулся, не желая видеть удивления и благодарности в глазах несчастной, не желая видеть насмешливой улыбки спутника.

А Клерваль все же не выдержал:

– А тем временем между нами есть разница, пусть я читаю эти списки, но не я росчерком пера отправляю их под нож. А твоя чувствительная душа подавляла восстание в Вандее и здесь тебе приходится лично руководить арестами…

– Чудовище!, – Норбер резко обернулся, услышав гневный женский голос.

Молодая женщина, лет 30 стояла, прижимаясь спиной к колонне и не спуская с него ненавидящего взгляда.

Недоумение и растерянность Норбера быстро сменились раздражением, вскинув голову, он смерил неизвестную женщину ледяным сумрачным взглядом и отвернулся, не удостоив никакого ответа.

Подняв глаза на Клерваля, Норбер буквально обжёгся об его недобрую кривую усмешку, этому типу ответить стоило:

– Департамент Майенн, а также департаменты Луарэ и Нижняя Луара, но я никогда не был в Вандее.


Клерваль отмахнулся:

– Какая разница! Без пяти минут Вандея. Это тот же запад…те же шуаны… Тебе приходилось подписывать смертные приговоры сотни раз!

– Аристократам, врагам свободы и Республики, схваченным с оружием в руках, изменникам и пособникам интервентов, – резко оборвал его Норбер, – клянусь честью республиканца, невинных мирных людей среди них нет! Мой отчет был принят и Клубом и Комитетами и Конвентом, если ты помнишь!

– Разумеется, – глаза Клерваля зло смеялись, – я помню твой отчет в Якобинском клубе о бурной деятельности в Лавале. Как бенгальский тигр рычал с трибуны: «Если для спасения молодой Республики нам необходимо будет уничтожить всех слуг старого режима, то мы перед этим не остановимся и с честью выполним трудную задачу, возложенную на нас Революцией!» Это от души, ничего не скажешь! Тебе можно верить.

В одном Майенне их было около тысячи, сколько же роялистов всего отправилось на гильотину с твоей легкой руки? Всех отбрила начисто «национальная бритва». А шуанов в Лавале ты вообще приказал не брать живыми. Откуда знаю? Ну как же, этот приказ капитану Жютлэ был приложен к твоему докладу от декабря, ты же сам зачитал его с трибуны Клуба.

– Что же, ты теперь осуждаешь меня?, – сдержанно отозвался Куаньяр, – Я действовал строго в рамках закона и революционной целесообразности. Я готов отвечать за свои решения, на мне нет того, за что отозвали из миссии Карье и Барраса, я только выполнял свой долг. Если меня призовут к ответу, я знаю, что мне сказать. Лучше нам уйти от этой темы, тем более у нас мало времени, – насмешливый тон Клерваля раздражал его.

Нетерпеливо начал он оглядывать зал и не видел, как зло сузились глаза Клерваля за его спиной, не слышал его хриплого шипения:

– Как же! Уверен, что не посмеют призвать к ответу? Проклятое охвостье Робеспьера! Достанет ли у нас сил свернуть вам шеи?

За их спиной перешептывались молодые женщины:

– А это еще кто.. Может с ним повезет больше? Надо привлечь внимание этого красавчика .. Клерваль змея подколодная.. ни одну из тех, с кем он переспал, не только не освободили, они казнены также, как и те, кто ему отказывал…

– Умоляю, не делай этого! Слышала, он человек Робеспьера, эти еще более прочих якобинцев носятся со своей республиканской честью и неподкупностью…

– Пхе! Это всё слова.. чем же они отличаются от других мужчин? А этот якобинец молод и чертовски привлекателен…с ним хотя бы будет приятно заниматься любовью…

– Тсс! Пока он не услышал, говорю тебе, забудь об этом…

Обругавшая Куаньяра женщина всё еще стояла у колонны, она не пряталась, сузившиеся глаза неотступно следили за ним и Клервалем. Норбер подошел к ней близко, некоторое время они в упор мерили друг друга глазами. Заложив руки за широкий трехцветный пояс, он медленно спросил:


– Я вас не знаю. Что вы имеете против меня? За что вы арестованы, гражданка? Я имею какое-либо отношение к вашему аресту? На что или на кого вы жалуетесь?

Красивое бледное лицо по-прежнему выражало лишь отвращение и презрение, стиснутые губы, наконец, разжались: