Половые отношения в обмен на отличное содержание и безопасность, на уровнеклиентов и великосветских проституток. Это характерная примета пост-термидорианской Франции.

В их числе была и красотка модельной внешности Тереза Кабаррюс, 21 года, дочь банкира из Мадрида и маркиза де Фонтенэ по первому мужу, «богородица Термидора», как теперь её называли, легкомысленная и добродушная любительница развлечений, очень чувственная и циничная молодая дворянка с внешностью модели и манерами сексуально озабоченной кошки.

Любовница бывшего бордосского комиссара Тальена, вошедшего в состав нового правительства и брошенного красоткой сразу и без зазрения совести, стоило ему утратить прежнюю власть, влияние и прежний уровень доходов .

Недаром Кабаррюс метко прозвали в народе «переходящей собственностью» членов правительства. Среди ее очередных любовников будущий глава правительства Директории термидорианец Баррас, банкир Уврар.

В числе женщин этого типа и её подруга, Жозефина Богарнэ, женщина аналогичных нравов, переходящая от одного влиятельного любовника к другому, с откровенным презрением бросая предыдущего, как только он терял прежнее благосостояние, положение в обществе и власть. Любая крестьянка или женщина среднего класса вели себя достойнее и скромнее, чем эти «благородные дворянки».

Последовательные в достижении своих целей, суровые и принципиальные, отважные и непримиримые, которых не удается ни запугать, ни подкупить, ни заставить молчать, якобинцы были этим новым «господам-гражданам» особенно опасны, а потому и особенно ненавистны. Термидорианцы оказались «между двух огней», они боялись одинаково как победоносной реставрации монархии Бурбонов, так и возвращения к власти якобинцев.

Обвинения Робеспьера в диктатуре абсурд еще и потому, что в реальности созревшая олигархия с радостью примет любого диктатора, если он станет их покровителем, не станет доискиваться источника происхождения их богатств, защитит законом их награбленные состояния и оградит их от народа с его идеальным стремлением к «настоящей чистой» демократии, словом даст им почувствовать себя «новым дворянством». Именно поэтому Бонапарт для них «герой и гений».

– «Это я диктатор и тиран?, – с горечью говорил Робеспьер в июле 1794 года, – я был бы им, если бы позволял им безнаказанно совершать преступления, я осыпал бы их почестями и золотом и тогда они были бы благодарны мне…»

Неподкупный решительно преградил нуворишам путь в осуществлении этих надежд, оттого и погиб, оклеветанный до последней крайности, временщики и «прожигатели жизни» Баррасы и Тальены на эту роль и не годилисью

Но через 5 лет в 1799 году нувориши таки накликали себе военного диктатора-покровителя, его они благословляли, объявили «сверх-человеком», курили фимиам и ему они простили всё: свёртывание демократии, военную диктатуру, удушение Республики и провозглашение Империи, тюрьмы и эшафоты (казнили то чаще всего кого? ненавистных нуворишам якобинцев, последних защитников Республики), смерти миллионов французов в ненужных народу агрессивных завоевательных походах. Но что же? В их глазах этот корсиканский конкистадор Бонапарт «герой, гений и сверх-человек, которому позволено всё»…

Аристократы и санкюлоты, якобинцы и роялисты под одной крышей

Вместе с Масье вышли они за ворота тюрьмы. Куаньяр почти не слышал того, что оживленно говорил его спутник, его взгляд рассеянно блуждал по сторонам, словно в окружающем пейзаже,

в прохожих, в домах и тротуарах появилось нечто новое, интересное. Что это, трава стала зеленее или солнце светит ярче? Может быть.

Он уже не рассчитывал покинуть серые стены тюрьмы с иной целью, чем проехаться в телеге палача до площади Революции…Жаркий августовский вечер вернул его к жизни. Подняв голову, Норбер с видимым удовольствием подставил лицо под теплый ветер.

– Как вы себя чувствуете?, – Масье только сейчас заметил его состояние.

– Представителем побеждённого племени среди торжествующих захватчиков…, – мрачно заметил Норбер, оглядывая разряженных в яркие дорогие костюмы самоуверенных молодых людей с тросточками и ухоженных надменных юных особ, одетых в вызывающие полупрозрачные платья в античном стиле, среди бела дня щеголяющих в бриллиантах, словно на придворном балу. Откуда взялись эти новые аристократы? Месяц назад таких господ на улицах Парижа было не увидеть.

– Осторожнее с ними, – Масье опасливо покосился на весёлую компанию, – эти изящные франты легко превращаются в погромщиков и безжалостных убийц, в особенности же люто ненавидят они якобинцев и санкюлотов и хвалятся между собой, кто больше их убил. Их изящные трости имеют свинцовый набалдашник и могут служить оружием. Извините за любопытство, Норбер, но правда ли, что робеспьеристы носят трости, но полые внутри с вложенной в них шпагой или кинжалом?

– Да, бывает и так, – Норбер обернулся в их сторону с новым интересом: – Раз вы не якобинец, тем более не санкюлот, вас они не тронут?

– Не факт, – Масье с сомнением покачал головой, – я же говорил, одни из них кидаются только на якобинцев и санкюлотов, а некоторые, явные роялисты, и ненавидит любого республиканца без различий «оттенка окраски» и отвернитесь же, не привлекайте их внимания. Было бы глупо избежав казни тут же погибнуть в уличной драке.

И помолчав, добавил мягче:

– Мадемуазель де Масийяк ждёт вас. Она и так очень много выстрадала в последнее время, ей стало совсем плохо, она в ужасной депрессии с того дня, когда де Бресси сказал ей, что все защитники Ратуши, до последнего, казнены 10 термидора …ведь все так и думают. Счастливую весть принесла ей мадемуазель де Сен-Мелен, добрая девушка, она в точности исполнила вашу просьбу в день своего освобождения.

Может вам будет интересно, но пришла мадемуазель де Сен-Мелен в сопровождении некоего гражданина Лавале, я видел его в тюрьме, он из ваших, являлся туда вместе с людьми из трибунала. »

– Благодарю вас за всё, что вы сделали для меня, Жером. Я ваш должник. Иду к ней прямо сейчас, – энергично кивнул Норбер, жестом остановив фиакр.

С бешено бьющимся сердцем, затаив дыхание перешагнул Норбер порог квартиры на улице Сен-Флорантэн.

Луиза смертельно бледная, с изменившимся лицом и блестящими от сдерживаемых слёз покрасневшими глазами встала из-за стола и застыла, прижав тонкие руки к груди. Присутствие посторонних стесняло обоих.

Анжель де Сен-Мелен сочувственно улыбалась.

Де Бресси, серьёзный и торжественный, искренне протянул ему руку:

– Я рад видеть вас.. живым…

Юные де Бресси молча и серьезно смотрели на него.

– Парень, чёрт побери, как же тебе повезло!, – из-за штор прихожей высунулась рыжеватая голова Жюсома, – я скрываюсь здесь с самого 10 термидора! Какая злая насмешка судьбы, теперь де Бресси, эти «бывшие», наши домохозяева! Если бы я был мистиком, сказал бы, что тебя спасло чудо, ведь и действительно ты один из защитников Ратуши, кто остался в живых! Кстати, о судьбе Филиппа пока вообще ничего неизвестно, да жив ли он ещё?…

Коренастый брюнет с резкими чертами лицами протянул Норберу руку:

– Жером Жозеф Лавале, гражданин. Ваш коллега по службе… Общественная Безопасность, а теперь и коллега по несчастью!

Куаньяр сжал протянутую руку. И все же… он считал, что убежище семьи де Бресси никому неизвестно, кроме него самого, Жюсома и Дюбуа. Кто его знает, чей это человек?

– Вы то как оказались на этой квартире?

Анжель де Сен-Мелен подошла к ним и слегка коснулась плеча помрачневшего Лавале, голос молодой женщины звучал тихо и мягко:

– Ради Бога, извините, гражданин Куаньяр, это всё я. В тюрьме вы дали мне адрес, чтобы передать весточку мадемуазель де Масийяк. Когда мне грозил вызов в трибунал и смерть, гражданин Лавале…Жером… был добр ко мне, – она бросила неуверенный взгляд на Лавале, но тот отчего-то вообще нахмурился и опустил глаза, – а теперь ему угрожает арест и смерть… теперь я не могу бросить его…

Лавале резким движением натянул красный колпак с трехцветной кокардой.

– Если гражданин Куаньяр против моего присутствия здесь, я немедленно уйду!

Мадемуазель де Сен-Мелен умоляюще коснулась руки Норбера:

– Ради Бога, куда же ему идти, квартиру караулят жандармы… его схватят, бросят в тюрьму и осудят на смерть, куда же еще, на улицу, прямо под ножи мюскадэнов!

Норбера удивил вид Лавале, заметно, что он был искренне тронут вниманием девушки, но в то же время ему явно было неловко принимать ее заботу. Что за странные отношения связывают этого санкюлота и молоденькую аристократку?

Жестом гостеприимного хозяина Куаньяр указал Лавале на кресло:

– Оставайтесь, пожалуйста, гражданин. Мы действительно товарищи по несчастью. Вы не против моего решения, господин де Бресси?

Заметно повеселевший и оживившийся Жюсом оглядел собравшихся, в его глазах заискрилась беззлобная насмешка:

– У нас тут и так Ноев ковчег, всякой твари по паре, санкюлоты и аристократы, якобинцы и роялисты под одной крышей и за одним столом.

Граф встретился взглядом с Куаньяром, но тот лишь слабо улыбнулся и пожал плечами, призывая не обижаться. Пьер как всегда в своем репертуаре.

– Садитесь к столу, граждане, – распорядился де Бресси, – я думаю, теперь нам можно узнать смысл происходящего, что всё это означает, по крайней мере, для нас?

Куаньяр усталым нервным жестом убрал со лба влажные волосы:

– Для вас это означает некоторые послабления, возможно, очень скоро вы сможете покинуть это убежище..Я ничем более не могу помочь ни вам, ни самому себе…

– Что же тогда это означает.. для вас? – нежный голос Луизы дрогнул. Цепкий понимающий взгляд де Бресси заставлял его чувствовать неловкость и не встречаться глазами с Луизой.

– Эти конкистадоры нашей кровью начнут стены красить, – обращался он скорее к другу, Жюсом мрачно пригнул голову в знак согласия. Лавале опустил глаза и задумался.

Синие глаза девушки расширились от ужаса и жалости. Норбер сильно похудел и был совершенно измучен, даже смуглая кожа приобрела пепельно-серый оттенок, милый, несчастный, ей так хотелось обнять его, приласкать, прижаться, но приходилось против воли принимать сдержанный вид.