Его снова прервал тот же голос:

– Он еще будет цитировать нам сдохшего тирана?! Твоя жизнь уж точно не будет долгой, чудовище!

Норбер спокойно и выразительно наклонил черноволосую голову:

– Благодарю вас. Ненависть врагов – лучшее украшение патриота.

И помолчав, продолжал с искренней горечью:

– Это Робеспьера вы окрестили тираном? Но настоящий диктатор пережил бы вас всех, вы сами бы признали его главенство, и возвели в его честь статую или триумфальную арку! Он обвешал бы вас орденами и титулами, закрыл глаза на ваши злоупотребления и вы назвали бы его «гением века!

Лишь через пять лет Норбер понял, насколько оказался прав..

Но сейчас он резко продолжал:

– Ощущаю себя участником завоевания Америки, вот только вижу его глазами обречённых на истребление индейцев, которых американцы оболгали также кровожадными дикарями, не имеющими права на жизнь, …я клянусь вам…, – тут его снова грубо перебили:

– Не поднимай руки для клятвы, с неё, того и гляди, закапает кровь!


От сильнейшего нервного напряжения и ужасной жары Норбер был готов разорвать на себе пышный галстук, пот стекал по шее за воротник, пряди длинных волос слиплись. Он задыхался… И всё же он выскажет здесь всё, что успеет!

Из рядов термидорианцев в его адрес небрежно и насмешливо брошено:

– Якобинцы умеют произносить цветистые речи и приправлять их блестящими афоризмами, но сути это не меняет, мы слышим свирепое рычание зверя, жаждущего крови…

Норбер живо отозвался на этот выпад:

– Якобинцы? Ты говоришь отстранённо, будто уже не считаешь себя членом этого общества? Что ж, это справедливо. Ведь иначе, честным патриотам пришлось бы основать новый клуб, сидеть на одних скамьях с подобными тебе – унизительно…

И не дожидаясь вспышки гнева, жёстко продолжал, отлично сознавая, что это последний шанс публично высказаться на эту тему:

– Это Неподкупный диктатор? У которого не было даже рычагов реальной власти, чтобы уничтожить своих будущих убийц?!

Да настоящий диктатор одним росчерком пера отправил бы всех их на эшафот и ему, безусловно, повиновались бы, с диктаторами не спорят, не кидают оскорблений и обвинений прямо в лицо!

Безусловно одно, для аристократов и всех врагов революции он был опасен, для чиновных воров он деспот, посмевший требовать у них декларацию о происхождении их богатств, как на палача смотрели на него аферисты и военные преступники, отозванные для отчета за вымогательства и дикую жестокость, они четко знали, что их ждёт, для нуворишей и нашей олигархии он был тиран, дерзнувший указать им место.

Для этих негодяев он вправду был опасен, но не для общества в целом, не для французского народа и нашей Республики, ради которых он отдал все силы и время, а сейчас и жизнь..

А теперь все они строчат гнусные опусы, в которых бесчестят убитого ими человека, приписывая ему собственные преступления, ведь из могилы нельзя возразить, им важно лишь одно, чтобы самое имя его вызывало у людей ужас и ненависть! Те же надругательства, впрочем, творятся и над памятью Друга Народа, это звенья одной цепи! Теперь можно сделать себе имя грубым очернительством духовных вождей и истинных героев Революции!

Ответом были дикие крики и свист. Рядом раздалось бешено:

– Хватит!! Заткнись и убирайся с трибуны! Мы устали слушать хвалебные гимны кровожадным фанатикам! Или отвечай по существу, нас интересует миссия в Майенн, точнее резня, которую вы с Лапьером там устроили!

Ах, Майенн.. неужели эта тема никогда не будет закрыта…

– Читайте мой отчет Комитету и Конвенту от декабря 93 года, ничего нового я не смогу добавить! К слову, мой отчет был принят без замечаний, что вы сейчас придумали и что нового надеетесь услышать?!


– Что-то слишком осмелел и разошелся этот «цепной пёс Робеспьера», вам не кажется? Не пора ли отправить бешеного пса на живодёрню?!

– И правда, в негодяя словно вселилась душа диктатора, так похожи были поза, мимика и жесты, что во время его речи я оцепенел от ужаса, словно вернулись мертвецы с заставы Монсо…

– Ничего, скоро он замолчит навсегда, гражданин, мы устроим этим тиграм настоящий отстрел и отомстим за гибель Дантона!

Третий, сидящий рядом, слегка поморщился при упоминании Дантона, он явно был ультра-левым, эбертистом.

Из верхнего ряда вскочил человек:

– Против этого свирепого тигра свидетельствуют все уважаемые жители Лаваля! Жестокость и произвол они могут засвидетельствовать письменно, прочтите письмо респектабельного коммерсанта гражданина Арно! Тот пишет, что они с Лапьером брали под защиту всяких тёмных оборванцев, анархистов и экстремистов, вроде Макэ и Моро и угнетали людей состоятельных, почтенных и мирных! На его совести более тысячи казненных!

Но ему резко возразил хмурый мужчина, обернувшись из нижнего ряда:

– В его защиту тоже писали и немало и это нельзя не учесть. Некий врач, гражданин Розели прислал открытое письмо, а также местный кюре гражданин Фуке, также многие другие жители Лаваля по его настоянию одновременно собрали подписи в защиту бывшего комиссара. А свидетельства депутата Конвента гражданина Масье.. Разве это не говорит в его пользу?

Но человек, потрясая письмом Арно, не унимался и со злобой кричал:

– Отнюдь нет! Он мнит себя ярым патриотом, а его защищают то жирондист, то священник, то какой-то «умеренный», едва не аристократ! Интересно за что ему так благодарен этот Розели, за казнь своей младшей сестры?! Мнит себя чище нас, а сам что? Под сурдинку общается с роялистами, вот что! Смерть охвостью Робеспьера! Вырвать кишки ублюдку!

– Тебе отмеряют по справедливости люди с чистой совестью, сентябрьский убийца! Вам известно, что в сентябре 92-го его видели в Аббатстве рядом с Майяром?!

Норбер обернулся на окрик, он узнал голос Клерваля:

– Может, это твоя совесть кристально чиста? Возможно, но лишь потому, что ты никогда ею не пользовался!

Враждебные выкрики не прекращались:

– Робеспьеристы вечно обвиняют других, но за собой решительно ничего не замечают! Вспомним злодеяния ставленника тирана Карье в Нанте, скоро он ответит за них своей поганой шкурой!

Якобинцы не задержались с ответом:

– Скоро сюда придёт гражданин Робер из Нанта, он утверждает, что Куаньяр спас жизнь его сестре и её ребёнку, о бесчинствах Карье в этом городе мы еще поговорим чуть позднее!

– Неудачный пример! Карье принадлежал к фракции Эбера и отозвали его из Нанта именно по настоянию Робеспьера!

Раздался возмущенный вопль:

– Протестую! Я всегда был врагом Робеспьера и лично участвовал в свержении тирана!», – это вскочил взбешённый и нешуточно озабоченный неожиданным выпадом Карье, бывший комиссар из Нанта, неожиданно он почувствовал угрозу и себе и не мог понять, как это случилось, ведь это он должен здесь быть обвиняющей стороной…

– Значит, предлагаю вспомнить вашего Колло!

На что отозвалось сразу несколько голосов:

– Признаём досадный факт! Вы призываете нас всех отвечать за преступления отдельных негодяев? Разве это Комитет Общественного Спасения давал им приказ топить людей в Луаре, расстреливать арестантов из пушек в Лионе, отправлять на эшафот детей? Разве наша общая вина, что эти разбойники превратили борьбу с контрреволюцией в неразборчивую бойню? Именно Неподкупный больше других настаивал на отзыве Карье, когда его защищал Билло, и лионского «палача-изобретателя» Фуше, хотя этому гаду покровительствовал Колло, только поэтому он всё ещё жив!

– Революция отменила пытки и телесные наказания, у нее есть всего два законных метода исполнения приговора, для преступлений против революции и Отечества – гильотина, для военных преступников – расстрел. Всё, что сделали эти люди лежит только на их совести…

– Граждане! Во имя Разума! Осуждая суровые реалии 1793 года, черня память лучших людей Революции, вы отвергаете и саму Революцию, всё, что произошло с 1789 года, справедливость борьбы с интервентами, установление Республики, отрекаетесь от своего прошлого, от вчерашних боевых товарищей, от остатков совести, чести и достоинства, наконец! Или вы думаете, Бурбоны за эту измену пощадят вас, если сумеют вернуться?

– Если нас враг люто ненавидит и боится, то вас будет презирать! Враг крестит нас «свирепыми тиграми», а вас назовёт «шакалами», трусливыми перед чужой силой и жестокими с побеждёнными! – сильный, резкий, рычащий от страсти и гнева голос принадлежал Куаньяру.

Из рядов термидорианцев бешено неслось:

– Заткни, наконец, глотку, недобитый прихвостень Робеспьера, ублюдок! Граждане! В Конвенте мы поставим на повестку дня вопрос об аресте этого кровожадного выродка, ты встретишь своего любимого героя в аду! Зверьё, вам всем уже недолго осквернять природу своим существованием!

Агрессивные настроения нарастали.

Якобинцы озабоченно и мрачно переглядывались. Нужна ли кукушка, чтобы понять, что многим из них жить осталось недолго…

Люди в бешенстве кричали, шипели, обзывались, зло оглядывались друг на друга, кто-то выразительным жестом хватался за шпагу или пистолет, кто-то уже яростно тряс за воротник соседа.


Караф.. вот это человек… с пистолетом в руке вскочил на трибуну, и встал, рядом с Норбером, возмущенно крича:

– Вы хоть для приличия определитесь, в чём его обвиняете! Он у вас, то тень Робеспьера, а то вдруг защитник священников и аристократов! Нельзя быть то ли чёрным, то ли белым одновременно! Обвиняя Куаньяра, вы разом обвиняете всех нас, не дав труда разбираться, кто виновен персонально, кто нет! Или теперь что, раз якобинец, значит, уже виновен и достоин смертной казни по определению?! Запомните, конец якобинским обществам – конец самой Революции! Вы своими руками убиваете её!

Гул усилился. Вокруг Норбера сгруппировались защитники интересов клуба. Влияние якобинцев всё еще было сильнее, термидорианцы и их приспешники временно отступили, затаив злобу, твердо намеренные отомстить.