Они с трудом протолкались к выходу. Когда все трое уселись в ближайшем кафе на углу Сент-Онорэ, Лапьер улыбаясь, сказал Куаньяру:

– Ты же должен знать Антуана Лавале, брата Жерома, он тоже был агентом Общественной Безопасности.. Так вот, братский привет из Петропавловской крепости! Говорят он там уже полгода …

Норбер удивленно отложил в сторону вилку:

– А это где?

– Российская империя. Санкт-Петербург!, – Лоран раскатисто расхохотался, глядя на озадаченное лицо товарища.

– И что он для этого сделал? Или лучше сказать, какого хрена его вообще туда занесло? Может быть поручение Комитета?, – и подумав добавил, – а какого чёрта нам нужно в России..?

– Какая-то глупейшая история страсти, надумал вернуть из эмиграции свою любовницу из бывших, видимо, русское «сюртэ» работает не хуже нашего..Схватили нелепейшим образом, в театре один из посетителей, из наших эмигрантов, аристократ, узнал в нём агента Общественной Безопасности! Ха! Бедняга, он наверное замучился доказывать, что не шпион Комитета и не собирался убивать императрицу или обучать русских революционным принципам! Впрочем.., – Лапьер помрачнел, – если к нему решили применить пытки он скажет всё, что хотят услышать, чтобы избежать боли человек сознается даже в колдовстве и в полёте на Луну!

Норбер хмуро поднял бокал:

– Давайте выпьем за его удачу и спасение! Это всё, что мы можем..дипломатических отношений между нами и Россией нет со времени штурма Тюильри. Если они приговорят его к смерти, еще одним мучеником Революции будет больше…

– Но эта история действительно какая-то глупая, – пожал плечами Жюсом, – скорее всего эта любовная история прикрыла реальную причину его появления в Петербурге. Ну, убейте, не верю я, что он так рисковал из-за припадка страсти, к тому же, по слухам, эта актриса сама бросила его из-за аристократа, именно с ним она уехала в эмиграцию в Россию…

– Эй, что я слышу, любимец женщин не верит в любовь?, – с добродушной насмешкой отозвался Норбер, – скептицизм больше подходит мне…

– Ты знаешь, у него был такой больной и несчастный вид, стало быть, он по-настоящему любил эту женщину.. и всё возможно.. Только следователи в Петербурге вряд ли окажутся в состоянии поверить в эту историю…, – добавил Лапьер.

– Завтра мы соберемся у Кретьена, там будут все, нужно выработать план совместных действий. Сегодняшнее бешенство лишь пробная атака на нас.. Ну всё, до завтра!, – Норбер кивнул друзьям и вышел из кафе.

– Гражданин Куаньяр… Норбер! – его окликнул молодой женский голос.

Он обернулся. Светловолосая молодая женщина улыбаясь, смотрела на него.

– Гражданка Робер! Я рад видеть вас. Вы все-таки решились приехать в Париж!

– Я уже здесь с августа. Да, ведь сейчас стало безопаснее.., – она осеклась, наткнувшись на полный горечи взгляд Куаньяра.

– Для кого безопаснее? Вы бы видели, как меня здесь встретили.. Вы собрались защищать меня в Клубе, я очень благодарен вам, но не стоит уже этого делать.. Я уже был там и выслушал в свой адрес всё, что можно…

– Давайте присядем, – гражданка Робер взяла его под руку, показывая на ближайшее открытое кафе, – а я очень хотела увидеть вас.. вы не против идеи познакомиться с моим братом, с дядей и его семьей, они уже наслышаны о вас…

Норбер встретился с ней взглядом, мягко взял её руки в свои, поднося их к губам. Анриэтта Робер вызывала в нём самые тёплые чувства и всё же..Миловидная и очень добрая, она была в него влюблена, глаза выдавали всё, что она напрасно пыталась скрыть.. Если бы они встретились еще полгода назад.. но не сейчас.. не сейчас..

Запинаясь, стыдясь того, в чём ничуть не виноват:

– Анриэтта.. я бы с удовольствием принял ваше предложение и пришёл в ваш дом.. но это будет не слишком удобно.. есть женщина, которую я… люблю больше жизни и.. она этого не поймет и не простит.. Я не одинок, Анриэтта… я собираюсь в скором времени жениться. Знаю, что большинство мужчин не смутило бы это обстоятельство, но.. я не из их числа, к тому же…именно с вами.. с тобой я не могу так обойтись…

Норбер с жалостью наблюдал, как медленно гасли искорки в больших и добрых глазах и проклинал себя за то, что не мог сказать ей ничего другого.

Некоторое время Анриэтта молчала, пытаясь примириться с тайной мечтой, разрушившейся за одну минуту..

– Это даже хорошо.. что вы сказали мне правду… Она должно быть очень счастливая женщина и достойна своего счастья.. И всё же, вы знаете, что в этом доме вас всегда примут, если вам будет трудно или понадобится помощь…

Норбер на доли секунды прикрыл глаза, глотая комки и думая, неужели можно быть виновным в том, что счастлив? Или в том, что не встретились раньше?

– Я провожу вас?, – это всё, что он смог сказать.

–Спасибо, этого не нужно, Норбер. Меня проводит кузен, он сидит в ближайшем кафе…Прощайте.. и будьте счастливы, вы этого заслуживаете…

В оцепенении Куаньяр долго смотрел ей вслед…

А утром 12-го ноября в дверь его квартиры на улице Сен-Флорантэн колотился взбешенный Жюсом, его лицо было перекошено гневом, задыхаясь, он зарычал с порога:

– Эти уроды закрыли клуб! Они всё-таки решились открыто напасть на нас! Понимаешь ли ты, это начало конца? Они уничтожат отлаженную годами сеть «народного контроля» по всей стране! Можешь не торопиться, тебе вообще лучше не показываться там. Вокруг собралась бешеная улюлюкающая толпа мюскаденов, этих агрессивных контрреволюционных «ультра», уже начались погромы, кого-то бьют…

А после собрания в кафе Кретьена, где якобинцы обсуждали проблемы и опасности сложившегося положения, к Куаньяру подошёл Фредерик Ламар, они были знакомы давно, но никогда не были друзьями.

– Норбер, можно тебя на минуту!

Они вышли на открытую веранду.

– Норбер, я не знаю, как лучше это сказать, при всех я не решаюсь это сказать…, – Ламар запинался, его взгляд блуждал, он явно боялся встретиться с ним взглядом. Вытер влажный лоб.

– Говори короче и проще, – Норбер прикурил от свечи, стоящей на одном из столиков.

– Да? Наверное, так действительно будет лучше. Норбер, я больше не приду на наши собрания…стало слишком опасно… Пойми, ситуация вышла из под нашего контроля, от закрытия клуба один шаг до арестов. Я не трус, Норбер, и не предатель, но я должен думать о семье, у меня ребёнок! Я хочу совсем отойти от политики и жить, как частное лицо. Будет лучше, если товарищи не будут искать встреч со мной. Почему ты молчишь? Конечно же, ты осуждаешь меня?…

Куаньяр, откинувшись на спинку стула, мерил Ламара холодными глазами и молчал, стыд и крайняя неловкость заставили того перейти в позицию защиты, резко повысив голос:

– Можешь жечь меня взглядом сколько угодно! Наверное, гордишься своей непреклонностью, бесстрашием, считаешь себя мучеником при жизни?! Ты всего лишь одинокий волк, над трупом которого никто не станет рыдать и вправе распоряжаться своей жизнью, а у меня престарелая мать, жена и 6-летний сын!, – последние слова Ламар выкрикнул, не сдерживаясь более.

Чем больше он чувствовал неловкость и стыд, тем больше повышал голос, запутавшись в оправданиях, он сам не сознавал всей жестокости своих слов.

Но этот крик услышал Лапьер, он тут же появился на веранде.

Норбер сделал глубокую затяжку и глухо произнёс:

– А у тех людей, что сидят в этом кафе, по-твоему, нет жён и детей или другие тысячи наших братьев по всей стране одиноки и их смерть никому не причинит боли? Почему нужно из семьи делать щит, маскирующий собственный страх? Убирайся, мы тебя не держим. Это всего лишь дело чести и совести… всего лишь, – на Ламара глядели расширенные темные глаза с остановившимися зрачками, – но запомни мои слова, Ламар, ты слишком много знаешь о каждом из нас, если с кем-либо из нас выйдет в скором времени неприятность, вроде ареста и увеселительной прогулки до площади Революции, я найду тебя и убью… Убью своими руками…

– Ты сошёл с ума, Норбер.. я не предатель, я сказал всё честно.., – Ламар побледнел и отшатнулся, он был нешуточно напуган, встретив взгляд Куаньяра, он словно наткнулся на дуло пистолета.

И всё же зло, закусив губы, Ламар решился продолжать:

– А ты не думал, что не всё тут так просто. А вот меня последнее время посещает нечто… Если же ты искренне считаешь себя невиновным, то жестоко ошибаешься. Мы с тобой невинны?! На мне, хотя бы, нет крови, я бывший секретарь Комитета Общественной Безопасности, но сейчас и таких отправляют в тюрьму и на эшафот! А ты сам?! Вспомни август-сентябрь 92-го года, член парижской Коммуны, вспомни 93-й год, комиссар Конвента. Вспомни последние месяцы до 9 Термидора, агент Общественной Безопасности… Чистый, безвинный… разве посреди всего этого ты сам не заслужил гильотины, к которой присуждал, там, в Майенне, печатью и росписью,… сколько их было, Норбер? Человек семьсот? Тысяча? Больше? Ты никогда о них не вспоминаешь? Знаю-знаю, считаешь, что тогда так было нужно и всё-таки?!

Растерянность на мрачном лице Куаньяра сменилась отвращением, сквозь зубы вырвалось со злобой, но как обычно, холодно и четко:

– И как давно тебя посещает «нечто»? И как называется это «нечто»? Не плети мне здесь про внезапную вспышку христианских чувств, да и к кому вдруг? К роялистам, к врагам Республики? Не говори о чудесном нравственном прозрении, которое теперь принято понимать как ненависть к Революции, прикрытую её же именем и флагом! Я не медик, но поставлю единственно верный диагноз этой бабьей истерике, это твой липкий страх, животный ужас! Ты уже готов унижаться, лизать, кому потребуется руки и даже задницы, наконец, даже послушно каяться, в чём прикажут! У меня положение иное, слышишь меня, вчерашний товарищ, мне не в чем каяться перед этими выкидышами Термидора! Лично я виновен лишь в глазах аристократов- роялистов, врагов Республики и этих, новых выродков, но перед Революцией, перед народом Франции я чист! С меня этого сознания достаточно!

– Что у вас происходит, Норбер?, – Лоран растерянно нахмурился.