Чтобы дискредитировать республиканцев в глазах общественного мнения бонапартисты придумали объявлять их «сумасшедшими» и запирать в психиатрические лечебницы, в известном смысле это хуже тюрьмы, даже хуже казни.

В тюрьме или на эшафоте человек приобретет ореол «мученика за идею», его пример способен вдохновить республиканцев или роялистов, но побывав в такой лечебнице, получит унизительное клеймо, обрекающее его на пренебрежение и недоверие людей: «Что взять с сумасшедшего, он же содержался в клинике Дюбюиссона?»

Но, по счастью, это действовало не всегда. К примеру, умственные способности генерала Мале не могли подвергнуться сомнению…

Либо объявляли представителей якобинской оппозиции союзниками роялистов, купленными на английское золото. Этот вариант дискредитировать противника работал еще лучше первого. Но он же и самый бредовый и бессовестный.

Так, против непокорного Бонапарту генерала-республиканца Моро распространяли клевету такого рода… Якобинец, чья неподкупность и принципиальность известна, союзник роялистов? Банально подкупленный?

Этому отказались верить не только товарищи, реакция представителей «белой» партии тоже характерна, роялисты сами смеялись над столь грубым вымыслом бонапартистов, и они отлично понимали, для чего диктатору нужна эта клевета…ему нужно любой ценой свалить опасного противника…

Что же на самом деле произошло? Бонапартистский агент Меэ де Ла Туш, по заданию прикидывавшийся якобинцем, сумел выманить из Лондона вождя шуанов Кадудаля. Ла Туш, человек с тёмным прошлым, приспособленец без чётких убеждений, без совести и каких-либо принципов, начинал свою «карьеру», как полицейский агент еще при короле, затем тщательно изображал «пламенного революционера», но после трагедии Термидора без колебаний отрекся от прежних товарищей, участвовал даже в репрессиях против них, теперь агент бонапартистской тайной полиции…

Он выманил Кадудаля из Лондона фантастической историей о том, что он действует от имени «тайного якобинского клуба» Парижа и якобинцы «в свете текущих событий согласны отказаться от идеи Республики и демократии и стать союзниками роялистов в борьбе с Бонапартом, согласны даже на установление монархии после победы! Переговоры с Кадудалем должен вести генерал Моро…»

Большей дикости, чем альянс «белых» и «синих» нельзя было придумать, непонятно, как провокатор Ла Туш сумел убедить Кадудаля в физической возможности такого чудовищного альянса революционеров и контрреволюционеров?! Как бы там ни было, вождь шуанов с риском для жизни, приехал в Париж и встретился с Моро, крайне удивленным и сразу категорически отвергшим всё вышеизложенное…

Но провокатор свое грязное дело сделал: Кадудаль и Моро встретились, их встреча зафиксирована агентами, остальное дело техники…

Известно, что куда терпимее относился диктатор к роялистам, активно привлекая аристократов на свою сторону. Его «двор» состоял частью из изменников Революции, научившимися гнуть спины ради орденов, гордившихся обретенными титулами, частью из смирившихся с режимом аристократов!

Эти люди, вчерашние враги в гражданской войне сошлись при дворе самозванного монарха!

«Ни красных колпаков, ни красных каблуков»? О да, при его дворе сошлись только конченые предатели и лизоблюды от обеих, враждующих в недавней гражданской войне партий!

Некоторая часть крайних роялистов отреклась от слабых, не умеющих отстоять свою власть Бурбонов. Их приход ко двору корсиканца вполне объясним, этим был важнее сам принцип жёсткой авторитарной власти в стиле Людовика Четырнадцатого и отказ от всяких уступок простолюдинам. Всё что угодно для них лучше, чем якобинская Республика!

Для предателей Революции, термидорианцев, всё обстояло также, всё лучше, чем возвращение к власти якобинцев!

Оскорбленными в своих лучших чувствах остались либо верные Бурбонам роялисты и их либерально-конституционные собратья, либо уцелевшие якобинцы, "люди 93 года".

Характерны в числе предателей-якобинцев Гюллен, участник штурма Бастилии, о, пардон, теперь он бонапартист и граф Империи, женатый на аристократке, не так удивляют превращения Фуше из сторонника Жиронды в якобинца, притом из крайних ультра, в термидорианца и убийцу вчерашних товарищей, затем бонапартиста и наконец, свершилось чудо, сторонника монархии Бурбонов! Здесь хотя бы всё предельно просто, у Фуше не было никаких принципов и убеждений, интриган и карьерист, такие как он, всегда на стороне победителя, и горе побежденным!

Наполеона откровенно ненавидел якобинцев, тех, кто оставались таковыми вопреки выгоде и личной безопасности, эти отважные непокорные люди, которых ему не удавалось ни подкупить, ни запугать, ни заставить смириться и молчать.

Вспомним расправы над якобинцами после взрыва на улице Сен-Никез. Наполеон сразу же приказал Фуше начать составление проскрипционных списков, предварявшие аресты, казни и ссылки сотен людей. Своих противников с правого фланга – роялистов, сторонников монархии Бурбонов он не тронул. Хотя «адскую машину» применили именно они.

Даже когда расследование выяснило невиновность якобинцев и роялистский след, это не произвело на диктатора ровно никакого впечатления, он приказал Фуше молчать и составить списки самых видных республиканцев, аресты и высылки уцелевших якобинцев на каторгу в Гвиану продолжались.

По поводу арестов, казней и ссылок невиновных людей он сказал:

– Они осуждены за то, что сделали и за то, что еще могут сделать…

Бессудным арестам и казням якобинцев бонапартисты нашли обоснование: «защита существующего строя против мятежников и заговорщиков»…

Но когда примерно также республиканцы обходились с роялистами, «белыми» интервентами и шуанами в 1793-м, аристократы, священники и все сочувствующие монархии называли это «якобинским зверством».

Стенания иных историков и писателей по судьбе дворян и иных крупных собственников это вовсе не оскорбленные «христианские» чувства, а обычная классовая солидарность богатых.

При этом их совершенно не трогала судьба «презренных простолюдинов», их прорывало дикой ненавистью и злорадством, когда речь шла о репрессиях против ненавистных им революционеров, о казнях якобинцев.

Что же это за «христианские» чувства, если они распространяются строго на один класс общества, или только на единоверцев,на одну нацию, одну расу?!

Все привыкли, что веками богатые и их дети «золотая молодежь» безнаказанно убивали бедных несправедливыми, жестокими законами и голодом, развлекаясь, безнаказанно насиловали крестьянок, но всех ужасают санкюлоты, штурмующие королевский дворец и убивающие аристократов.

Солидным и обеспеченным господам вполне безразлична судьба миллионов крестьянских детей и маленьких жителей рабочих кварталов, но нас хотят разжалобить судьбой герцогини, оставшейся без особняка и прислуги или судьбой принца, которого Революция лишила будущего трона и власти.

Горе, унижения и страдания бедных – привычная обыденность, но слезы изнеженной дворянки-эмигрантки, лишившейся роскошного имения, кареты с гербом и лакеев – преподносятся как «ужасная трагедия»…

Что же это иное, как не двойная мораль?

Лето 1804 года.

Куаньяр и Лапьер в это время оказались почти на нелегальном положении, тогда им выпала честь в 1800 году познакомиться с Бернаром Метжем.

Вчерашние якобинцы к тому времени сформировали тайное общество филадельфов – боевую подпольную революционную организацию, основанную товарищем Робеспьера итальянцем Филиппом Буонарроти, лучшим конспиратором начала 19 века. Чуть позднее именно от филадельфов, в первые годы 19 века отделилось новое тайное общество, известные карбонарии…

Но даже слухи о существовании организованной активной оппозиции не должны были проникнуть в печать, общественность должна считать все эти покушения делом рук отдельных личностей, конечно же «дураков» или «фанатиков», будто-бы не имеющих, ни малейшей поддержки. Так поддерживалась иллюзия непоколебимой прочности режима и единодушной «всенародной любви» к самопровозглашенному императору…

Бернар Метж – уникальный человек и "добрый патриот", в том смысле, в каком понимали это "люди 93 года", родом с юга, из Каркассона, до термидора он был членом местной администрации. Люто ненавидимый местными роялистами и дельцами-нуворишами, он бежал из Каркассона в Париж, подобно тому, как парижские якобинцы после термидора торопились выехать из столицы.

При аресте в его портфеле были найдены «крамольные сочинения», в которых автор требовал смерти диктатора… Из под ареста Метж бежал, нанеся при этом полицейскому несколько ударов кинжалом.

Скрывался Метж в нечеловеческих условиях, бонапартистские псы преследовали республиканца так активно, что ночевал он каждую ночь в разных местах, нередко не самых подходящих…

Но он лишь гордился своими страданиями и репрессиями, сравнивая свое положение с положением Марата в 1789-1791 годах!

Но на этот раз сам Метж, осторожный и крайне недоверчивый посоветовал Куаньяру и Лапьеру неожиданное убежище в Сен-Жерменском предместье, населённом аристократами. Что ж, самое темное место – под фонарем!

– Эта женщина из «бывших», молодая вдова, герцогиня д, Аркур, понимаю ваши опасения, но она не от мира сего и я скрывался в её особняке уже много раз. Теперь знаю, не выдаст. Поверьте моей интуиции, другого выбора у нас сегодня нет.

Лапьер согласился охотно, он слишком устал, а безопасный кров предполагал еще сытный ужин и ночлег…

– Мы должны хорошо отдохнуть, учитывая, что ждет нас завтра, «адскую машину» следует испытать где-нибудь на глухом пустыре, чтобы от корсиканского выродка наверняка не осталось целого клочка! Роялисты сделали ценное изобретение, но устроенный ими взрыв на улице Сен-Никез не достиг желаемого, теперь послужит оно нашей святой цели, граждане!

Норбер оказался на удивление хмур и упрям:

– От усталости вы оба сошли с ума! Вы можете доверять проклятой аристократке? Ублюдкам Бонапарта мы поднесем свои головы на золотом блюде!