Виктория Мальцева - За мгновения до…

Мои ноги и шея затекли, в желудке отчаянно крякает голод, безумно мучает жажда и желание посетить уборную.

Я сижу в шкафу. Это ниша в стене, закрытая двумя деревянными створками на роликах и предназначенная для хранения хлама, не поместившегося во все остальные чуланы в доме. Над моей головой висят страшные на вид тряпки, бывшие в далёком прошлом жёлтой и голубой и, очевидно, оставленные сушиться после уборки. Перевёрнутое пластиковое ведро служит мне троном, но даже при таких удобствах ноги уже немеют, спину ломит, а руки чешутся.

Руки чешутся мстить. Мой план прост, но коварен: деревянная лестница, покрытая толстым слоем лака и скользкая до безобразия — собственная костлявая задница уже не раз пересчитала её ступеньки. Сложность проекта заключается в том, что ОН — сильнее, поэтому вся надежда на элемент неожиданности.

Сегодня я твёрдо намерена проявить насилие в его адрес, воздать кару за содеянное, и самое страшное — выглядеть смешной и бестолковой, если ничего не выйдет. Я прямо вижу его смех, прищур и руки, придерживающие надорванный свирепым хохотом живот.

Сволочь, он будто чувствует подвох, будто знает, что я в засаде, и не идёт. Какого чёрта можно делать так долго внизу?

Может, это придурок Рон к нему явился, или овечка Молли с соседней улицы? Я даже не знаю, кто из них хуже: дружок с препарированным мозгом или шлюшка-подружка.

Они… целуются! С закрытыми глазами! Прижимаются губами, как взрослые, и даже открывают рты, чтобы обменяться слюной и кариесом. Меня мучает только один вопрос: ну неужели же не противно? Очевидно, нет, потому что в последнее время мой крысо-брат не на шутку увлёкся этим делом. Если так и дальше пойдёт, они и сексом займутся! Идиоты.

Выдержка трещит по швам, мою двенадцатилетнюю душу терзают десятки желаний, большее из которых — жажда в более интересном времяпрепровождении, нежели засада в шкафу, а меньшее — потребность бросить что-нибудь съестное в уже отчаявшийся желудок.

Я на грани дезертирства и вынуждена призвать память, дабы подбросить дров в пламя ненависти: ехидная рожа этого скунса — раз; мои дорогие куклы, полыхающие в его адском костре — два; дыра в любимом платье — три; тысячи гадостей и мерзостей, извергнутые его никогда не мытым ртом — четыре; ну и чёртова Молли — тренажёр для слюнявых поцелуев — пять. Пожалуй, достаточно, хотя можно было бы продолжать до бесконечности.

Моя рука методично чешет зудящие от нервозности ноги, как вдруг, наконец, я слышу долгожданные шаги по лестнице вверх: мне даже не нужно проверять, брат ли это — так шустро, с грохотом перепрыгивая ступени, носится только он один.

Моё тело — атлет на старте, моё внимание — пик сосредоточенности. Теперь самое главное выбрать верный момент.

Как только голова лузера появляется в поле моего ограниченного щелью зрения, я одним резким движением раздвигаю двери и бросаюсь вперёд.

Неожиданность — она такая неожиданность. Дамиен успевает увидеть и осознать, но предпринимать меры по самозащите уже поздно: я со всей доступной мощью врезаюсь в него. От удара мне настолько больно, что на мгновение темнеет в глазах, и только слух доносит до сознания глухие удары падающего мальчишеского тела о скользкое дерево лестницы.

Инерция оказывается неучтённым побочным эффектом, и я обнаруживаю себя на одной из нижних ступеней первого пролёта. Руку саднит, лоб вещает болью о столкновении с чем-то твёрже Дамиена, в ногах, в районе коленей, подозрительная по силе боль, и тишина в доме.

Полнейшая, гробовая тишина.

Я долго тру ушибленные во время падения места и пытаюсь собраться с мыслями. Самое странное то, что Дамиен не спешит с ругательствами и ответным насилием. Не сразу, но мой взгляд всё же замечает его неподвижное тело на полу холла, метрах в двух от последней ступеньки лестницы. Он лежит лицом вниз, смешно изогнув руки и ноги.

Но мне не до веселья: подозреваю, что отмороженный брат прикидывается потерявшим сознание, чтобы заставить меня приблизиться, и ответит со всей своей неординарной жестокостью. Надо отметить, до этого момента он не избивал меня путём прямого рукоприкладства, только косвенно, в виде неудачно запущенного мяча, чашки, вилки, ложки, тряпки для вытирания школьной доски или пола, что тоже подходяще. Но сегодня, я знаю, особенный день. Сегодня он попытается меня убить, прикончить, как того кривого котёнка, которого они с Роном хоронили в саду. Ублюдки.

Когда мои глаза замечают лужу крови на тёмном дубовом полу, кровожадная в своей мести амазонка резко превращается в перепуганного до чёртиков ребёнка.

Первое, что я делаю — это бросаюсь к брату и начинаю истошно орать его имя, но Дамиен не отвечает. Я тормошу его плечо и, кажется, даже выдаю словесное позволение меня ударить, но он не двигается и никак не проявляет заинтересованности. И только тогда, наконец, мои мозги рисуют зловещее 911. Я звоню им, говорю, что брат упал с лестницы и не дышит (хотя не проверяла), что на полу много его крови, и что меня сильно тошнит и вот-вот вырвет. И это происходит почти сразу же.

Следующее, что я делаю — это звонок отчиму:

— Дэвид… кажется, я убила твоего сына…

Шесть лет спустя.

Ben Howard — Time Is Dancing

Michael Kiwanuka — Cold Little Heart

Под моими ногами чёрный резиновый пол шлюза, соединяющего трансокеанический авиалайнер с современным аэропортом Ванкувера.

Сквозь стыки конструкции прорывается прохладный воздух, и мне даже кажется, я могу уловить в нём запах хвои, морскую соль, свежесть заснеженных горных вершин, окружающих мегаполис.

В незнакомом аэропорту сразу теряюсь, но пока меня несёт поток людей, ставших за долгие часы перелёта уже не чужими, я говорю себе, что всё идёт по плану, я не потеряюсь, не забреду «не туда», и уж точно не улечу в неизвестном направлении.

Лабиринты коридоров, досмотр документов и каменные лица офицеров вынимают из пыльных закромов памяти кадры фильма «Терминал», резвое воображение тут же рисует картины моей жизни в этом бесконечном здании, и я улыбаюсь собственной глупости.

В огромном стеклянном зале, открывающем панораму на взлётное поле и тёмные воды залива, меня останавливает внезапный шок от увиденного: лилово-розовое предзакатное небо, бесконечная водная гладь — невероятное, потрясающее, сказочно красивое зрелище!

Я не впервые в этом городе: когда-то, много лет назад, мне даже довелось в нём жить, но память не сохранила ни лиц, ни городских красот: это место прочно ассоциируется в сознании с ненавистью. Такой жгучей, что иногда мне самой становится страшно от её силы и упорства.

Дамиен…

Сын нового мужа моей матери. Мой ровесник, оторвыш, почти всю жизнь росший без матери, агрессивный психопат и полный придурок. Те дни, что я провела в ЕГО доме, ибо это был именно ЕГО дом, стали моим кошмаром наяву, забыть который я не смогу до самой старости.

Канадский офицер внимательно рассматривает моё лицо, и я считаю своим долгом скривить физиономию в припадочной улыбке.

Темнокожий серьёзный блюститель иммиграционного порядка поднимает брови и обречённо вздыхает: на фото у меня волосы зелёного цвета, а в реальности — каштановые.

А что делать? Разве я виновата, что паспортным процедурам пришлось попасть на эпоху экспериментов? Я и оранжевой была, и синей, и розовой. А бритой мне понравилось быть больше всего.

Сейчас я — как все, и это — дань не то, чтобы обществу, а, скорее, матери, которую я не уважаю, местами презираю, но всё равно бесконечно люблю.

Мой зеленоволосый паспорт получает грубый штамп и невнятную фразу:

— Добро пожаловать в Канаду!

У карусели с чемоданами долго жду свой предмет багажа и уже начинаю беспокоиться, как вдруг слышу диалог своих бывших попутчиков:

— О! Да мы прибыли на 40 минут раньше!

— Серьёзно?

— Ну конечно! Смотри, по расписанию в 19:30, а сейчас только 18:50…

— Может быть время неверное?

Ищу глазами часы с местным временем: действительно, 18:50. Вот чёрт, ещё и ждать придётся.

Мать должна забрать меня из аэропорта в восемь вечера, и главное, о чём я прошу Провидение в данную минуту — чтобы она не прихватила своего муженька.

Дэвид, на самом деле, наверное, даже неплох. Не могу сказать, что у меня есть основания и поводы за что-либо на него обижаться, ненавидеть, злиться, и так далее, просто парню не повезло — он не мог мне понравиться даже в теории, потому что слишком быстро явился на замену моему отцу.

А отца я любила.

Отец был частью меня, моей жизни, моего мировоззрения. Моей силы, моей воли, моей мудрости. Он был половиной моего мира.

«40 минут кайфа!!!» — внезапная мысль. И план уже готов: журнал со знаменитостями, уютный столик у окна с видом на всё ещё тонущий в лиловом зареве залив и самый большой стакан латте из Старбакса. С сиропом. Можно даже кленовым.

Обложки журналов вызывают во мне дебаты: новый парень Дженнифер Энистон или подробности жизни королевской четы? Может оба? Нет, мир страдает от перепотребления — нужно ограничивать свои желания.

Внезапный лёгкий толчок в плечо заставляет резко взглянуть на стоящего рядом. Это парень. Темноволосый. Сосредоточенный. В руках журнал с красным сверкающим авто на фоне петляющего горного серпантина.

«Боже! Как предсказуемо!» — мысль. «Боже! Как предсказуемо!» — мысль.

Он раскрывает журнал на странице с оглавлением и, нахмурившись, ищет нужную ему рубрику.

Губы…

Его губы — это всё, что я вижу.

Они красивы. Нет, не так: они притягательны. Даже в профиль, изгиб бледно-малиновых линий влечёт своей мужественностью и нежностью одновременно. Мой взгляд, словно намертво, приклеен к ним суперклеем, и только мозг успевает дать голове команду отвернуться и не разглядывать так явно незнакомца, как вдруг он поворачивается в мою сторону, и наши глаза встречаются.