— Ты ведёшь себя так же, как твоя мать!

— А как ведёт себя моя мать?

Я бы хотела, чтобы мой голос был громче. Чтобы он был увереннее и смелее.

— Ты и сама хорошо это знаешь!

— Нет, не знаю! Скажи мне!

И теперь я, кажется, достигаю желаемого уровня громкости:

— Ну же! Давай! Скажи всё, что думаешь, будь мужиком! — подначиваю.

И он не выдерживает!

— Шлюха! — шипит. — Твоя мать — шлюха, и ты, похоже, тоже! Но я не позволю этого в моем доме! Ясно?! Хочешь творить такое, убирайся вон!

Я не знаю, чего он ждёт в ответ на эти слова, и ждёт ли вообще. Меня душат слёзы, но не от обиды: ничто не сводит с ума так, как правда. Да, моя мать прыгнула в постель к его отцу, когда земля на могиле моего ещё не успела высохнуть. Да, её частые отъезды в Ванкувер говорят только о том, что эти отношения начались ещё при его жизни. Да, она наплевала на своего больного мужа и завела роман на стороне. Она бросила меня, в конце концов! Променяла родную дочь на перспективного мужика! И Дамиен, конечно же, всё это прекрасно знает. Но понимает ли он, насколько больно мне? Да ему плевать! Всегда было, всегда будет.

Я беззвучно рыдаю, потупив взгляд, спрятав его где-то между собственными носками и отчаянно надеясь, что Дамиен каким-то чудом не заметит моих слёз.

Мне нечего ему ответить, потому что он прав почти в каждом своём утверждении, мне нечем крыть, и самое большое желание — чтобы он поскорее ушёл. А я сейчас зайду в свою ванную, наберу воды и утоплюсь…

Но Дамиен не уходит, он даже не медлит, а просто стоит.

Внезапно его агрессия обрушивается одной только фразой:

— Посмотри на меня!

И тут же тает в более тихое:

— Посмотри мне в глаза!

И шёпотом:

— Посмотри!

Мой взгляд тяжёл, в нём паника, граничащая с ужасом. Адреналин, закипающий от страха и… другого чувства. Грёбаного другого чувства, в котором я не признаюсь себе. Никому, ни одной живой душе. И неживой тоже.

Но он знает. Он знает и жарко дышит мне в лицо. Я впервые так близко и чётко вижу каждую его черту: тёмные, почти чёрные глаза, умещающие все до единой отрицательные эмоции и то, в чём он сам, похоже, не готов признаться; едва заметную щетину на его подбородке, совсем не по-мужски, а, скорее, по-детски идеальную кожу на щеках, тонкий нос, и родинку почти у самого его уха. Да, ту самую.

А смотрит он на мои губы. Так долго и так завороженно, как никто до этого.

Freya Ridings — Lost Without You (Live At Hackney Round Chapel)

Наши глаза, наконец, встречаются, как он и хотел, и я не вижу в них того, что должна: нет злости, нет ненависти, нет желания мстить. Это тот же взгляд, который так цепко держал меня в кафе аэропорта, столько раз скользил и прятался в школе, на гонках, на нашей кухне — везде. Мы зависаем в созерцании друг друга, заглядывая в самую глубь, боясь пошевелиться, нарушить то странное поле, которое так плотно обнимает обоих, заставляя приблизиться.

И именно эта томительность, ожидание, неспешность в самом сокровенном уничтожают всю суетливость эмоций, весь их отрицательный накал, всё, лишнее, ненужное тает, рассыпается мелким пеплом. Остаёмся только мы и наши губы:

— Дамиен… — выдыхаю.

— Ева…

Кажется, мы коснулись друг друга… Впервые за всё время, за всю нашу историю коснулись друг друга без ненависти и сделали это губами. Одно невесомое, случайное касание, и вот его лоб уже тяжело упирается в мой.

Мы оба понимаем, что сейчас будет, оба ждём, оттягиваем, но знаем, что неизбежное неизбежно:

— Ева… — и я теперь точно знаю, чьё это имя.

— Ева… — он почти стонет дыханием, одному ему понятной мукой.

— Ева…

Я не сразу понимаю, что происходит. Вернее, понимаю, но…

Он целует. Мои губы своими. Не жёстко и кусая в кровь, как пишут в книжках или показывают в кино, нет! Он целует так, как целовал бы свою девушку, наверное.

Одно единственное захватывающее движение и Дамиен замирает, не отрывая своего рта от моего. Его дыхание — полнейший бардак, несмотря на явные усилия успокоиться и унять лихорадочные вдохи и выдохи. И, конечно, его глаза открыты, как и мои.

Триумф не всегда бывает сладким, и мой, на этот раз, с горечью. Как полынь и клубника. Как шоколад с чёрным перцем. Только вкус у него — мятный. Не знаю, что Дамиен пил на этой вечеринке и пил ли вообще, но во рту у него — мята.

Наконец, он обхватывает обеими ладонями моё лицо и, закрыв глаза, целует мои губы со всем напором, какой только можно себе представить.

Я в ступоре, в полнейшей прострации, в отрыве от Земли и понимания сути происходящего.

Мой спутник ушёл в тень — связь с разумом утеряна.

А он всё целует…

И, чёрт возьми, так меня ещё никто не целовал! С такой экспрессией, с чувством обнимая мои губы своими, прижимаясь и отпуская, едва касаясь языком или давая ощутить его настойчивость. Приглашая открыться, поддаться, впустит его в себя. Это даже не приглашение, это зов: громкий, звонкий, пронзительный. Искренний и отчаянный.

Я не могу дышать, мыслить, существовать в прежних рамках, понятиях и категориях. Моё сердце бьётся о рёбра, отдаваясь гулом в висках, животе, в самой нижней его части, где сладкая тяжесть стекает вибрациями в ноги, подкашивает колени.

И я хочу только одного: чтобы происходящее никогда-никогда не кончалось.

Моя ладонь ложится ему на грудь, и я не пытаюсь его оттолкнуть, нет, мне страшно спугнуть то необычно яркое чувство, которое разливается в моих внутренностях, звенит в ушах, шумит в голове так, будто я могу слышать ток собственной крови.

Из-за этого жеста, совсем небольшого моего шевеления, Дамиен словно просыпается от глубокого волшебного сна, сбрасывает чары и резко отталкивается. Бросает меня…

Именно бросает, потому что одиночество ещё никогда так остро не жгло сердце: в эти мгновения мы были вместе. Пусть недолго, пусть жалкие секунды, стирающиеся вечностью в ничто, но они были. И пока длился наш спонтанный, непредвиденный поцелуй, я впервые в жизни ощутила тепло другой души. И от этого тепла мой контроль расплавился, уступив место головокружительной эйфории.

Но всё так же резко закончилось, как и началось. Мои глаза открываются, чтобы столкнуться с реальностью, увидеть затуманенный чёрный взгляд, ускоренно возвращающееся сознание.

Вернувшись в своё обычное уравновешенное состояние, Дамиен сжимает переносицу, прикрыв глаза:

— Прости…

Он не утруждается закончить фразу, обрывает её и, резко развернувшись, быстро исчезает на лестнице. А я не знаю, за какую из сотен мыслей в собственной, всё ещё пьяной голове, ухватиться.

Простить?

За что? За ласку? За самый невероятный, чувственный, трепетный поцелуй в моей жизни?

Или за звание «шлюхи в его доме»?

Странная вещь: я стою, подперев стенку и… плачу.

Не из-за «шлюхи».

Не из-за расстроенного свидания с Крисом.

Не из-за скандала и уж точно не из-за поруганной своей чести.

Я плачу от тоски по теплу его губ, их ласкам, таким мягким, нежным… и таким мужским… Так отчаянно, оказывается, мне нужным!

— Я больше не испытываю к тебе ненависти… — говорю себе. — Кажется, я люблю тебя, Дамиен…

Смотрю ему вслед, вижу лестничный пролёт, освещённый тусклым светом, слышу смех и вопли вечеринки и повторяю тысячи раз одно только имя:

— Дамиен… Дамиен… Дамиен…

Я словно дышу им, каждый звук в нём полон магии, заставляющей моё сердце биться всё сильнее и сильнее. Грудь давит и распирает одновременно, но боль сладкая и… такая желанная. И с каждым выдохом «Дамиен» мне становится легче.

Дамиен

Слетаю по лестнице, прижимая руку к собственным губам, словно стремлюсь сохранить нечто важное, то, что хочу скрыть от людей.

Перед глазами всё те же лица, те же фигуры.

— Пошли все вон и быстро! — резко сообщаю своё желание.

— Дам… — Мел больше не улыбается, в ней нет ехидства. — Я могу остаться? — спрашивает.

— Нет. Дверь там, — показываю.

— Ты реально придурок, Дамиен! Твоя сестра права, — Рон прикладывает к скуле утащенный из нашего морозильника пакет с голубикой.

— Можешь оставить это себе, и проваливай, — повторяю.

Кое-кто уже понял, что я не шучу и не настроен на уговоры: дверь открывается и закрывается, выпуская моих гостей. Но только не Кристиан: настигаю гада уже на лестнице, хватаю за футболку так, что та возмущённо трещит по швам:

— Ты не охренел ли? — интересуюсь.

— Я проверю, как она! — отвечает без тени беспокойства.

— Она в своём доме, в своей комнате, в полнейшем порядке и безопасности, можешь быть уверен! — цежу сквозь зубы.

Ненавижу его рожу, ненавижу!

— Не уверен, — та же непоколебимость в голосе. — Пока в этом же доме есть ты, Дам…

В этот момент моя выдержка даёт слабину. Да, я давно хотел это сделать, ещё с тех пор, как он впервые приблизился к ней на гонках. Ещё в тот вечер у меня возникло желание размазать его рожу по новому покрытию трека. Он никогда мне не нравился этот, так называемый брат моей так называемой девушки. Бывшей.

Кажется, я врезал ему с такой силой, будто желал избавиться сразу от обоих. И я бы точно отбил ответный удар его кулака, если бы не накинувшийся сзади вопящий Рон:

— Да какая муха тебя укусила, Дам? Успокойся уже!

Жду, пока боль в животе утихнет, и собираюсь с мыслями:

— ЕЁ, — показываю взглядом вверх по лестнице, — не трогайте оба! Это ясно?

— А ты кто такой? Папа её? Или Господь Бог?!

— Крис, не зарывайся, она же — типа его сестра. Братские чувства у чувака взыграли. Тебе не понять, — делает заключение мой лучший друг.