Виктория Мальцева - За мгновения до…

Дамиен видит меня насквозь, и иногда даже может читать мысли. Приподнимаюсь, чтобы показать ему свои поднятые в изумлении брови, он отвечает:

— Ревность!

И это самый подходящий момент, чтобы задать так давно мучающий меня вопрос.

— Дамиен, я же у тебя не первая, так ведь?

Молчит. Спустя время:

— Не первая… — а в голосе подозрительность.

— Расскажи о своих «любовях»!

— Не было их…

— Ну, ты же спал с девушками!

— Было такое…

Щипаю его руку. Больно.

Он смеётся:

— Ева, если парень в девятнадцать девственник, он либо недоумок, либо конкретно с рожей не повезло! Ты бы первая спросила: «Что с тобой не так, Дамиен?» Разве нет?

Разве да. Он прав, конечно, но все эти… бывшие отношения!

— Я люблю только тебя! — целует кожу за ухом, само ухо, крадётся по щеке к губам.

— Расскажи про свой первый секс! — требую.

— Прекращай!

— Я хочу знать! Как её звали? — разворачиваюсь к нему лицом.

— Не скажу! — хитро щурится.

— Имя! Я требую имя этой сучки!

Дамиен меняется в лице:

— Это было совсем не так, как ты думаешь.

— А как я думаю?

— Фантазируешь себе разврат какой-нибудь, наверняка! — улыбается.

Целую его ямочку на левой щеке:

— Расскажи тогда, как это было, чтобы я не фантазировала!

Он усмехается:

— Да уж, мне не отвертеться, я уже понял!

Долго целует мой лоб, словно настраивается:

— Это была Молли, помнишь её?

— Чёрт! — взрываюсь. — Так я и знала! — ударяю его кулаком в бедро.

— А! Больно! — возмущается, смеясь.

— Ты же врёшь, так ведь? — заражаюсь его смехом.

— Вру, конечно. Мою первую девушку ты не знала. Мы пересеклись однажды на вечеринке уже после того, как ты уехала. Просто дружили, общались. Ездили на озёра в компании многих других. Она была старше меня, но не намного — на год всего. Я не выделял её, и не знаю, были ли у неё ко мне какие-нибудь чувства.

— Всё? — спрашиваю. — Конец истории?

— Нет, не конец. Однажды я увидел её сидящей на полу в школе. Около локеров. Она была жутко бледной, выглядела ужасно подавленной. Я отвёл её в кафетерий, хотя это было не в моих привычках о ком-то заботиться, ну ты помнишь…

Снова улыбается.

- И она повеселела, ей как будто стало легче. Помню, я что-то купил ей из еды, потому что она выглядела тощей, но она пила только воду. Потом сказала, что от еды её тошнит.

— Беременная что ли?

— Подожди! Не перебивай, ладно? И сейчас вот давай без стёба, это важно для меня, окей?

— Хорошо.

Я чувствую его напряжение. И ревную. Уже жутко ревную.

— В тот день она ничего мне не сказала, но позже я стал искать её глазами по школе. Знаешь, что-то внутри болело, тянуло, беспокоилось. Мне казалось, я должен действовать, как если бы от моего шага зависела чья-то жизнь. Нафантазировал себе едва ли не рыцарскую миссию. Глупо так… я жил в сказке, а жизнь — слишком тривиальная штука. И совсем не романтичная.

Moonshine Oscar and The Wolf

Он умолкает на некоторое время, затем совсем другим тоном, мрачным, подавленным, продолжает:

— Она не ходила в школу, я стал искать её в других местах: на гонках, вечеринках, на общих вылазках в клубы — её нигде не было. Пришлось выяснить адрес у подружек и пойти прямиком к ней домой. Я чувствовал, что должен, с ней происходит что-то нехорошее.

Вздыхает.

— Чувствовал не зря: у неё оказалась саркома яичника. В четырнадцать лет. Меня угораздило сблизиться с ней как раз в тот момент, когда её готовили к лечению в госпитале, но она сказала, что это будет бесполезной тратой времени, потому что опухоль разошлась по всему её телу.

Я молчу, потому что у меня шок.

— А дальше?

— А дальше мы общались. Чаще, чем до этого. Говорили обо всём: о жизни, о гонках, о несправедливости, о школе, о боли и болезнях, о мальчиках и девочках.

Спустя довольно длительную паузу добавляет:

— Однажды она сказала, что больше всего жалеет о том, что никогда не узнает, как это — быть с мужчиной. Само собой, я воспринял это как призыв к действию. Она была достаточно привлекательной, даже красивой, если рассуждать именно с этой точки зрения, чего я раньше не делал. В общем, всё случилось спустя неделю — ситуация была одной из тех, когда слишком долго раздумывать равносильно провалу.

Теперь мы долго молчим. Вероятно, он ждёт моей реакции на своё признание, а может и не ждёт вовсе: я давно уже чувствую, что общение между нами как с самим собой — в любой момент можно замолчать, не нарушив при этом комфорта. И можно говорить то, что на душе, о том, что болит, или так и не выболело до конца.

Дамиен… Мне бесконечно жаль его в эту минуту, но думаю я о том, как многого в нём не видела, когда мы были детьми. Какой ранимой и отзывчивой душой он обладал, на самом деле. Характером, который проявляет себя не в мелочах, а в те моменты, когда не до игр и глупостей.

— Тебе понравилось? — наверное, это важный вопрос.

— Не думаю, что можно вести об этом речь. Секс — не гамбургер, его нельзя просто сделать и пойти дальше. У меня была непростая задача, очень сложная: я обязан был сделать всё так, чтобы у неё сохранилось правильное воспоминание об этом. Пусть и недолгое.

— Получилось?

— Точно ответить на этот вопрос, наверное, смогла бы только она. Но, я думаю, что да.

Не будь эта тема так болезненна для него, он, скорее всего, сейчас улыбался бы своим обыкновенным прищуром.

— Что заставляет тебя так думать?

Он тянет с ответом.

— Дамиен!

— Глаза её, наверное. И просьбы это повторить. И мы повторили в тот день, когда ей исполнилось пятнадцать. И вот тогда мне действительно НЕ понравилось.

— Почему?

— Потому что это уже была умирающая девочка. Её худобу я даже описать не смогу — слов таких нет.

— Дамиен… — у меня ком в горле. — Я представляю, каково тебе было!

— Да… Сейчас я и сам не понимаю, как смог это сделать. Особенно теперь, когда знаю, КАК всё должно быть.

Он прижимает меня крепче к себе. Обхватывает обеими руками, укладывая подбородок на мою макушку.

— Я тебя никому и ничему не отдам… Никогда! Слышишь?

— Угу, — киваю головой, проглатывая слёзы.

Я не ревную.

— Ты из-за неё так долго ни с кем не встречался? — выдаю внезапную догадку.

— Нет, не из-за неё. И я встречался. Просто не относился к этому серьёзно.

— Почему?

Дамиен молчит. Проходит время, достаточное, чтобы забыть вопрос, и вдруг я чувствую нежное касание его пальцев на сгибе моей руки: он ведёт долгую линию к плечу и шёпотом сообщает у самого моего уха:

— Я всегда ждал тебя…

Без тени иронии, без намёка на насмешку.

Мы пометили один другого. Да, дошло и до этого. Смешно вспоминать, больно думать.

Наш взаимный росчерк на телах друг друга принял образ красного цветка, и уж не знаю, случайно ли, нет, но им оказался мак.

Сей определённо детский, но одновременно взрослый акт не был спланированным мероприятием: всё вышло спонтанно, как собственно, и происходит большая часть людских безумств.

Июль, жара, лето и День Рождения Рона. Разумеется, именины таких персонажей не отмечаются за столом в окружении дражайших сердцу родственников и близких друзей, не жарятся сосиски на заднем дворе, не надуваются шары и не развешиваются транспаранты.

Дамиен и друзья подарили Рону ночь на яхте. Самая оторванная вечеринка, где больше сотни обкуренных, пьяных героев, вчерашних школьников, ныне юридически взрослых и свободных от надзора людей отмечали девятнадцатилетие своего друга (или не друга, а так пару раз в одной компании пересекались, или: «А! Это тот чувак, который с Блэйдом!») и пробовали на вкус свободу.

В тот вечер святым не был никто: даже те, кто до этого момента никогда не пробовал спиртного, без раздумий бросились в котёл общей истерии. И мы с Дамиеном тоже: танцевали, шутили, пили, обнимались, снова пили, танцевали, шутили и целовались, пока не наступило утро.

А дома, лёжа в постели, уставшие, вымотанные, частично протрезвевшие, но, всё же, не до конца, почти синхронно врезались в идею:

— У тебя есть фантазии? — спрашивает.

— Эротические? — смеюсь, целуя его подбородок.

— Даааа… — тянет, зарываясь носом в моей груди.

— Если я скажу «нет», ты повесишь на меня ярлык «скучно», а если скажу «да»… не знаю, чем это может закончиться! — мурлычу.

— Ты знаешь, чем… сладкая моя, ты всегда знаешь…

Дамиен размяк, отпустил себя, отправил парусник своих желаний в свободное плавание, запретив сценаристу любые препятствия.

Его поцелуи — ткань, одевающая моё нагое тело. Но любимое его место, самое загадочное из всех — точка посередине моей груди. Она доступна ему почти всегда, не важно, в белье я или нет.

— Ты расскажешь мне свои фантазии? — шепчет всё в то же поработившее его место. — Расскажешь, когда захочешь, чтобы я их исполнил, — поднимается выше, чтобы видеть мои глаза.

Только теперь я замечаю, вернее, чувствую его большой палец, поглаживающий цветок на моём запястье.

— Если бы здесь был такой же, — нежно проводит линию между моих грудей, — ты бы исполнила мои!

Я смеюсь в голос, но он ждёт. Улыбается и ждёт.

Татуировка? Легко!

— Только если ты выбьешь себе такой же рисунок! И на том же месте! — провоцирую.

Его глаза сужаются, и мой, хоть и не совсем трезвый мозг читает мелькающие в них мысли: «не мужественно», «не подходящее место», «в раздевалке /на пляже либо «оборжут», либо припишут голубизну».