– В общем, должна признаться честно: ты очень заинтересовала меня, заинтересовала с того самого момента, когда я узнала, что Джолион встречается с молодой вдовой, у которой есть ребенок. И не просто ребенок, а маленькая девочка! Откровенно говоря, мне не верилось, что Джолион сможет стать для девочки нормальным отцом. Да и для мальчика, если на то пошло… С ним вообще довольно трудно – с самого начала он жил только ради самого себя. Этот его крайний эгоизм… Похоже, Джолион все-таки пошел в меня. – Арлетта сухо усмехнулась. – Но, как ни странно, он очень к тебе привязался, и меня разобрало любопытство. И вот ты здесь, в моем доме… Должна признаться, что ты понравилась мне чуть не с той самой минуты, когда я тебя увидела. – Она улыбнулась и окинула Элизабет внимательным взглядом. В ее глазах плясали какие-то непонятные искорки. – Можно я буду звать тебя Бетти? Ты не против?

– Бетти?

– Да. Когда я была молодой, всех Элизабет называли Бетти. Или Бет. Сокращенно. Но чаще – Бетти… – Она покачала головой. – Мне почему-то кажется, что имя Бетти очень тебе подходит.

Бетти?.. Элизабет попыталась мысленно примерить новое имя к себе и в конце концов пришла к выводу, что оно ей, пожалуй, нравится. Оно казалось более веселым, чем официальное Элизабет, и в то же время было куда лучше, чем Лиззи (в ее представлениях так могли звать только совсем маленьких, шести-восьмилетних девчонок, а ей уже исполнилось десять).

– Хотела задать тебе еще один вопрос… – Арлетта поднялась на ноги и двинулась куда-то в угол комнаты. – Как ты относишься к старым фотографиям? Тебе нравится их рассматривать?

Элизабет кивнула. Она действительно очень любила старые фото.

– Я почему-то так и подумала. – Арлетта привстала на цыпочки и сняла с полки несколько переплетенных в кожу альбомов. – Вот здесь я храню свои старые снимки. Взгляни…

Элизабет послушно раскрыла первый альбом, а Арлетта тем временем поставила на патефон большую черную пластинку и осторожно опустила на нее иглу. Раздалось негромкое шипение, потом зазвучало фортепиано, в жаровне стрельнул уголек, а от раскрытого альбома поднялся легкий запах сухого старого картона. В воздухе витал густой аромат восковых свечей, а на горле Арлетты таинственно поблескивала старинная брошь в форме раскинувшей крылья бабочки, и Элизабет вдруг почувствовала, как ее наполняет нечто незнакомое и необычное, такое, с чем она еще никогда не сталкивалась. И это было очень приятно, хотя голова у нее слегка кружилась, а мускулы непроизвольно подергивались, точно наэлектризованные. Так произошло ее первое знакомство с роскошью, или, точнее, с тем, что в разные годы называли «шик», «глянец», «гламур» и другими подобными словами.

Дом, в котором Элизабет жила в Суррее, был современным и совсем обыкновенным. Ее мать ходила на работу в джинсах и блузках поло. И даже по праздникам, когда Элисон и Джолион отправлялись в хороший ресторан, она просто меняла джинсы на брюки, а на шею надевала золотую цепочку. Косметикой Элисон почти не пользовалась, делала перманент (как она говорила – для экономии времени), слушала по вечерам «Радио-1» и обожала футбол. Элисон была красива, но никто бы не назвал ее шикарной женщиной. И до сегодняшнего дня Элизабет тоже не представляла, что такое настоящая роскошь. Она восхищалась платьями Одри Хепберн в фильме «Моя прекрасная леди», любила бывать в ювелирном отделе универмага в Гилфорде и притворяться, будто выбирает бриллиантовое колье или еще что-то в этом роде, но то, с чем она столкнулась сейчас, было другим. В этой комнате, где таяли короткие январские сумерки и звучали аккорды Третьей симфонии Чайковского, Элизабет медленно переворачивала листы старого фотоальбома, словно страницы жизни пожилой леди, и сама не заметила, как погрузилась в ностальгию по временам, которых никогда не видела.

В этой комнате Элизабет Дин превратилась в Бетти.

3

1987

Бетти стояла на паромном причале. Пар, вырывавшийся у нее изо рта при каждом вздохе, обволакивал голову и, разорванный в клочья холодным ветром, улетал в море, словно торопясь вернуться назад: так ищет дорогу домой потерявшаяся кошка.

Бетти была одета не по погоде легко. Как и многие пятнадцатилетние девчонки, она была куда больше озабочена своей внешностью, нежели соображениями здоровья, к тому же Бетти знала, что дальше им предстоит ехать на поезде, который идет в Лондон. Там рядом с ней могли оказаться Самые Настоящие Лондонцы, и ей очень не хотелось выглядеть в их глазах как человек, который живет со старой-престарой женщиной в старом-престаром доме, стоящем на вершине утеса на берегу затерянного в море островка – такого крошечного, что там даже нет шоссейных дорог. Именно по этой причине Бетти была одета в толстые черные колготки, очень короткую джинсовую юбочку, голубые замшевые мокасины и темно-синий, поношенный и растянутый свитер из овечьей шерсти с V-образным вырезом. Под свитером на ней была отделанная кружевом кофточка без рукавов. Коротко подстриженные волосы Бетти были выкрашены в иссиня-черный цвет, а губы она накрасила темно-красной помадой и подвела более темным лайнером оттенка запекшейся крови. Как ей казалось, – нет, она была совершенно в этом уверена! – она просто ни капельки не походила на девчонку, которая приехала с Гернси.

А Бетти иногда и впрямь забывала, что на острове она была чем-то вроде самой большой рыбы в крошечном пруду. На Гернси они с Беллой правили словно две некоронованные королевы. Они были самыми модными, самыми красивыми, самыми известными и пользовались бешеным успехом. Можно было без преувеличения сказать, что повседневная жизнь всех пятнадцатилетних подростков на Гернси вращалась вокруг них двоих. И Бетти совершенно искренне верила, что она – особенная. На всем острове больше ни у кого не было таких шелковистых волос, таких больших дымчато-карих глаз и таких длинных и стройных ног, какие можно увидеть разве что на изображающих идеальных женщин рисунках в журналах с выкройками модных платьев. Одевалась она тоже не как все: ее гардероб выглядел (а по местным меркам и был) стильным, оригинальным и даже экстравагантным, поскольку свои наряды Бетти либо отыскивала в самых дальних уголках благотворительных лавок, либо потихоньку от Арлетты вынимала из ее многочисленных шкафов. Неудивительно, что на острове Бетти была чем-то вроде знаменитости.

Но здесь, в нескольких десятках миль от Гернси, все это не имело значения. Здесь Бетти была самой обычной девчонкой. Довольно симпатичной, правда, но ненамного симпатичнее большинства.

Сегодня они с матерью приехали в Англию в первый раз за последние пять лет. Да, целых пять лет прошло с тех пор, как туманным январским утром их семья снялась с насиженного места и отправилась на Гернси. Поначалу они планировали прожить у Арлетты не больше трех месяцев, но три месяца как-то незаметно превратились в шесть, шесть месяцев стали годом, а потом… потом мать Бетти обнаружила, что на острове ей очень нравится. Сама Бетти тоже чувствовала себя в местной школе очень неплохо и уже не стремилась вернуться в Суррей. Через полтора года после их отъезда какой-то «придурок, у которого денег куры не клюют» (так охарактеризовал его Джолион), позарился на их фарнемский дом, а поскольку он давал хорошую цену, дом был продан, и они остались на острове. Бетти это решение нисколько не огорчило. Напротив, она была в полном восторге. С тех самых пор, когда она впервые перешагнула порог спальни Арлетты, ей было совершенно ясно: она хотела бы жить только здесь. Транспортная компания доставила из Англии остававшиеся в Фарнеме вещи, в том числе – белую кровать с украшениями из прозрачного перспекса, и Бетти окончательно поселилась в старом доме на краю утеса.

На это Рождество Бетти и ее мать решили навестить свою вторую бабушку, мать Элисон, которая по-прежнему жила в Суррее. Они собирались провести у нее два дня, а по пути заехать в Лондон, чтобы купить рождественские подарки. К тому времени, когда Бетти вступила в подростковый возраст, единственной точкой соприкосновения между ней и матерью оказался шопинг, поэтому, шагая вдоль Оксфорд-стрит по направлению к магазинам модной одежды, она и Элисон крепко держали друг друга за руки, но уже не как мать и дочь, а, скорее, как подруги и единомышленницы.

Было почти пять часов. Хмурое декабрьское небо казалось темным, словно уже наступила глубокая ночь, но улица впереди была залита манящим мигающим светом рождественских гирлянд, которыми были украшены фасады домов и витрины магазинов. До поезда, который должен был увезти их к бабушке в Суррей, оставалось еще более часа.

Бетти давно мечтала об этой поездке в Лондон, но сейчас ей казалось, будто что-то глубоко внутри мешает ей в полной мере насладиться видом оживленной торговой улицы и монотонно вспыхивающих реклам с названиями самых известных торговых марок. Это что-то словно толкало ее вперед, и она чуть не силком тащила мать за собой, не задержав шага даже возле сказочного замка «Либерти»[2]. Бетти приходилось нелегко: Элисон то и дело останавливалась, чтобы полюбоваться роскошно убранной витриной, повосхищаться афишей музыкального шоу или порассуждать о какой-то мелочи, которую она забыла купить, но Бетти ее почти не слушала. Она шла все вперед и вперед, словно ее влекла к себе какая-то невидимая цель.

– Ну идем же!.. – почти канючила она, ненадолго остановившись и обернувшись на мать. – Идем скорее!

– Что стряслось? – спрашивала Элисон. – Куда ты так летишь?

– Я не знаю, – отвечала Бетти и нервно озиралась, чувствуя, как одна за другой летят драгоценные минуты. – Нам сюда! Идем!

Куда – сюда? Этого она и сама не знала. Ей было ясно только одно: день летит к концу, надвигается ночь, оставшийся до поезда час стремительно тает, а ей очень нужно успеть… Словно огромный магнит притягивал ее к себе, и Бетти, не оглядываясь по сторонам, мчалась по Карнаби-стрит мимо чванливых бутиков и мрачных пабов, ввинчивалась в толпы туристов, зевак и пятнадцатилетних девчонок, которые были такими же, как она: приехавшими ниоткуда, но до краев полными идеями о собственной исключительности, – девчонок, воспитанных провинциальными матерями и занудными отцами; девчонок, уже пообедавших в салат-баре «Гарфанкел» и прячущих билеты на шоу в Уэст-Энде в сумках-«бананках», вышедших из моды лет пять назад. Для них приезд в Лондон был величайшим событием в жизни, но Бетти все, что она видела вокруг, казалось подделкой. Или, на худой конец, театральной постановкой. За пластиковым фасадом улицы, увешанной Юнион-Джеками и плакатами «битлов», ей чудилось что-то мишурно-фальшивое, почти болезненное. Вся эта суета, бурление жизни, неверный неоновый свет – все это просто скарлатина, которую только глупец способен принять за здоровый румянец, думала она, втайне гордясь пришедшим ей на ум сравнением. И в то же время ей очень хотелось прикоснуться, попробовать на вкус то, что она считала столичной жизнью, пока еще есть время, пока не истекли последние минуты, оставшиеся до поезда, который на целых два дня унесет ее в крошечный домик в Суррее.