У нее была, разумеется, платная сиделка – женщина по имени Сандра, которая переворачивала ее с боку на бок, убирала за ней, купала, делала уколы и давала лекарства. И конечно, речь уже не раз заходила о том, чтобы поместить Арлетту в дом престарелых, где ей будет обеспечен нормальный уход. В прошлом году, после того как центральное отопление отказалось работать пятую зиму подряд, Элисон все же настояла на том, чтобы переехать в «нормальный» дом. Теперь она и Джолион жили в небольшой двухкомнатной квартирке, всеми окнами смотревшей на гавань Сент-Питерс-Порта: новенькой, чистой, оборудованной всеми современными удобствами. Мать умоляла Бетти перебраться к ним, но той не хватало совести бросить Арлетту на попечение чужих людей. И она осталась. Правда, мать и Джолион приезжали в особняк на утесе чуть не каждый день, но Арлетта их больше не узнавала.

После школы Бетти решила получить диплом в области изящных искусств, благо это можно было сделать и на Гернси. Но и поступив в колледж, она продолжала жить в большом, холодном доме с девяносточетырехлетней выжившей из ума женщиной, вместо того, чтобы снять в городе квартиру на паях с кем-нибудь из подруг. Это решение Бетти приняла совершенно осознанно и добровольно: ее не смущали ни семьдесят с лишним лет разницы в возрасте, ни раздражительность Арлетты, ни ее мизантропия, ни то, что окружающий мир та видела исключительно в серых тонах. Объяснялось это просто: за прошедшие годы Бетти полюбила свою бабушку, хотя она и была ей не родной.

В доме на Гернси Арлетта прожила семьдесят лет, здесь она родила единственного сына, здесь состарилась, и Бетти считала, что будет только правильно, если она здесь и умрет, окруженная знакомыми и любимыми вещами. Правда, вскоре после уложившего ее в постель удара дала о себе знать болезнь Альцгеймера, но Бетти было на это наплевать. Больше того, потеря памяти в какой-то мере смягчила колючий характер Арлетты, сделав общение с ней более приятным.

Бросив в кружку две ложки растворимого кофе, Бетти поставила на плиту чайник и некоторое время смотрела, как он сначала зашипел, а потом яростно забурлил.

– С добрым утречком! – хрипло сказали у нее за спиной, и Бетти обернулась. В кухню вошла Белла. Ее длинные каштановые волосы были распущены, почти полностью скрывая узкое, как у эльфа, лицо. Одета она была в точности так же, как и вчера: в едва державшиеся на костлявых бедрах мешковатые джинсы, коротко обрезанную пеструю футболку, толстовку с капюшоном и полосатые носки. Между футболкой и поясом джинсов белел плоский живот. Тушь вокруг глаз размазалась, на губе темнела корочка подживающей лихорадки, но, несмотря на это, Белла оставалась одной из самых красивых девчонок, которых Бетти когда-либо видела.

– Ты уже встала?.. Что так рано? Кошмары замучили? – сипло осведомилась Белла, пряча замерзшие руки в рукава толстовки.

Бетти кивнула и сразу же зевнула.

– Кофе будешь? – спросила она, кивком показывая на свою кружку.

– Угу.

Они вышли на заднее крыльцо, сели на ступеньки и, держа кру́жки с кофе на коленях, молча смотрели, как над садами внизу встает новый день.

– Я буду очень скучать по нашим местам, – сказала наконец Белла.

– Я буду скучать по тебе еще больше, – ответила Бетти и глубоко вздохнула, стараясь сдержать подступившие к глазам слезы. Все уезжали. Большинство ее друзей разъехалось еще три года назад, чтобы получить образование в том или ином престижном учебном заведении. Впоследствии кое-кто вернулся, чтобы сэкономить деньги, помочь удержать на плаву семейный бизнес или просто перезарядить батарейки и определиться с планами на будущее, но сейчас «возвращенцы» снова начали разъезжаться. В их числе была и Белла. Она собиралась в Бристоль, чтобы работать там помощником зоотехника в городском зоопарке. Ей обещали пять тысяч в год, бесплатное жилье и субсидии на питание. Ехать надо было уже в будущем месяце. Если бы не Арлетта, Бетти, наверное, отправилась бы с ней, но увы: учитывая нынешнее положение дел, она не могла позволить себе провести вне дома даже одну ночь, не говоря уже о том, чтобы покинуть остров. И теперь, когда уезжала ее лучшая подруга, она чувствовала себя последней сливой на дереве – перезревшей, с начавшей лопаться кожицей.

– Я буду приезжать, – пообещала Белла. – Каждый раз, когда у меня будет отпуск. А когда… – Она не договорила, но обе понимали, что означает это «когда». Когда она умрет…

Арлетта была самой старой жительницей на острове, в этом году ей исполнилось девяносто пять. Насколько было известно Бетти, рекорд долгожительства на Гернси составлял сто одиннадцать лет, и эта фантастическая цифра наполняла ее душу самым настоящим ужасом. Ей вовсе не хотелось жертвовать своей молодостью ради женщины, которая нередко принимала ее за юношу.

– Как она, кстати? – деликатно осведомилась Белла. – Ну, вообще?..

– Довольно неплохо. – Бетти постаралась улыбнуться, но не преуспела. – Все довольно неплохо, – повторила она упавшим голосом. – Я… я справляюсь. Другого выхода все равно нет.

– Не переживай, твое время обязательно придет, – сказала Белла, дружески пожимая ее колено. – Когда-нибудь ты уедешь на Большую Землю и задашь там всем шороху. Я серьезно… Покорить Лондон для такой, как ты, – раз плюнуть!

Солнце поднялось над горизонтом, и небо на востоке окрасилось розовым. Ночной холод отступал, сдаваясь натиску жаркого июльского утра.

– Знаешь, – снова сказала Белла, – я думаю, никто тебя не осудит, если ты уедешь сейчас. Ведь это будет, в общем-то, только естественно.

Бетти покачала головой.

– Я не могу это объяснить… – сказала она. – А если бы и могла, никто меня все равно бы не понял. Я имею в виду – не понял по-настоящему. Понимаешь, я должна остаться с ней до самого конца. Бросить ее я не могу.

Порой Бетти бывало очень трудно не испытывать острого разочарования по поводу того, что Арлетта живет и живет и, похоже, вовсе не собирается умирать. Она ну никак не могла взять в толк, почему ее бабушка все еще жива, хотя тот же Фредди Меркьюри откинул коньки в сорок пять. На ее взгляд, в том, что Арлетта продолжает коптить небо, не было никакого особенного смысла. Напротив, Бетти видела в этом немало проблем, не последняя из которых заключалась в том, что ей приходилось оплачивать услуги сиделки и текущий ремонт дома из своих собственных скромных сбережений, которые таяли с угрожающей быстротой. Она уже продала бо́льшую часть своих украшений. Давно отправились в комиссионный магазин и несколько предметов старинной мебели, антикварный мотоцикл мистера Лафолли и веджвудский чайный сервиз 1825 года. Иными словами, продолжая заботиться об Арлетте, Бетти не получала от этого никакой финансовой выгоды. Дом, как ей было достоверно известно, был завещан отчиму – Арлетта сама сказала ей об этом. «Мне кажется, Джолион должен получить хоть какую-то компенсацию за сомнительное удовольствие быть моим сыном», – пояснила она с печальным вздохом. Нет, после смерти Арлетты должны были остаться кое-какие украшения и старинные безделушки, но Бетти об этом почти не думала. В конце концов, она оставалась в доме не ради денег. Бетти просто не могла никуда уехать, покуда Арлетта в ней нуждалась, а нуждаться в ней она будет до тех пор, пока не настанет конец.

Белла снова сжала ее колено.

– Святая мать Тереза, – сказала она и, душераздирающе зевнув, выдохнула через рот. – Пойду-ка я посплю еще немного. Разбуди меня в одиннадцать, если я до этого сама не встану. Мы сегодня обедаем у тети Джилл, а я обещала маме, что не стану опаздывать.

С этими словами она поднялась со ступенек и вернулась в дом – худая, бледная фигура, двигавшаяся неуверенной поступью человека, страдающего типичным утренним недомоганием. Бетти услышала, как в кухне подруга поставила пустую кружку на кухонный стол, потом наступила тишина. Откинувшись назад, она прислонилась спиной к столбику перил и стала смотреть, как солнце, словно оранжевый воздушный шар, поднимается все выше. Когда оно поднялось настолько высоко, что небо из малиново-розового сделалось голубым, Бетти тоже отправилась досыпать.

Но прежде чем уйти в спальню, она ненадолго заглянула к Арлетте. Старая женщина лежала в той же позе, в какой Бетти оставила ее больше часа назад: руки вытянуты по швам, черты лица спокойны и неподвижны. Только натужное дыхание свидетельствовало о том, что она еще жива, а не умерла и не уложена здесь для последнего прощания.

Бетти уже собиралась уйти, когда за ее спиной зашуршали простыни. Обернувшись, она увидела, что Арлетта глядит на нее и улыбается.

– Это ты, Бетти? – спросила она негромко.

– Да, это я.

Не переставая улыбаться, Арлетта смежила глаза.

– Я очень люблю тебя, Бетти, – прошептала она едва слышно. – Очень-очень… – И Арлетта снова погрузилась в сон.

От этих слов у Бетти сладко заныло сердце. Непроизвольно прижав ладонь к груди, она прошептала в ответ:

– Я тоже тебя люблю, Арлетта…

6

1995

Это завещание, содержащее мою последнюю волю, написано мною, Арлеттой Франсуаз Лафолли, проживающей на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры», 22 сентября 1988 г.

Пребывая в здравом уме и твердой памяти, я назначаю своими душеприказчиками и исполнителями моей последней воли Джолиона Адама Лафолли, проживающего на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры», и Элисон Кэтрин Дин, также проживающую на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры». В случае, если один или оба упомянутых выше лица окажутся не в состоянии или не пожелают выступать от моего имени, соответствующие полномочия по распоряжению моим имуществом должны быть переданы Элизабет Джейн Дин, проживающей на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры».

1. Свой дом (усадьба «Лавры») со всей обстановкой я завещаю моему сыну Джолиону Адаму Лафолли.