Когда Рита убежала из дома, то почему-то сразу позвонила именно ему. Ей нужно было выговориться кому-то, поплакаться в чью-то жилетку. Держать всё в себе не было никаких сил. Приехала к нему домой и рассказала всё-всё, не таясь. Пушкин слушал не перебивая, лишь иногда вставляя словечки: «вот это да», «офигеть», «жесть», не забывая при этом подливать подруге горючее.

Сегодня всё святое, что ещё хоть как-то худо-бедно зиждилось в семье Риты — рухнуло. Нет никакой красивой сказки о любви до гроба, и клятвы верности — это тоже полная чушь. И семьи у них никакой теперь тоже нет. Мать изменяет отцу, отец — матери. Все друг другу врут, строят за спиной козни. И она, Рита, не лучше…

Зато она решила для себя, что с этого дня перестанет плясать под дудку родителей. Туда не ходи, это не делай, то некрасиво… Тоже мне, моралисты! Пусть для начала разберутся в своих головах, а потом её воспитывают. И вообще, она уже давно не ребёнок, и хоть терпеть не может алкоголь, назло им напьётся до чёртиков. И домой не придет ночевать — будет слоняться всю ночь по скверам, распевая матерные песни. Она представила лицо своего чопорного папочки, когда ему позвонят из отдела полиции и расскажут, что задержали его единственную дочь, в нетрезвом состоянии спящую на лавочке.

Рита не удержалась и хихикнула.

— Чего хохочешь? — улыбнулся Пушкин и распечатал пачку Мальборо.

— Да так. А дай-ка и мне тоже одну.

— Так ты же не куришь, — хмыкнул парень, но сигарету всё-таки протянул.

Рита вставила в рот фильтр и неумело затянулась. Лёгкие словно опалило жаром, горло зачесалось, а голова словно куда-то поплыла, похлеще чем от алкоголя.

Надсадно кашляя, она всё-таки повторила попытку и втянула ядкий дым снова.

Да уж, видели бы ее сейчас родители, а отца бы уж так точно удар стукнул, если бы он только знал, с кем она сейчас всё это вытворяет. Её папенька на дух не переносил этого «бездельника чернокожего», и вообще не выносил всех, кто не соответствовал его требованиям. Строил из себя примерного гражданина, мужа, отца, а сам… В нём Марго разочаровалась даже больше, чем в матери когда-то. Она ему верила, ставила в пример другим, считала его идеальным, а он передал её, разрушил детские иллюзии.

— Ох, Маргоша, ну ты даёшь, — в очередной раз покачал головой Пушкин и откинулся на спинку широкого дивана. На фоне светлой обивки его кожа казалась шоколадной, а по сравнению с белоснежной её — вообще чёрной. — Я думал, что у меня семейка с прибабахом, но твоя мою точно переплюнула.

— Презираешь меня теперь, да?

— Конечно, твой поступок нельзя назвать красивым, но понять тебя можно… Если честно, я тоже увидел сегодня в кафе твоего батю с той тёткой — картина малоприятная. Если бы мой отец гулял от матери, и я бы вот так увидел его с другой — я бы не мелочился и прямо там дал ему в табло. Но мой отец сбежал ещё до моего рождения, так что… — он широко улыбнулся и легонько толкнул Риту локтем в бок. — Хрень это всё, Маргоша, переживём. И предки твои ещё помирятся.

— Не-не-не, — быстро замотала головой Рита. — Я своего отца знаю, он подобное не простит, да и мать по ходу втюрилась в Яна Романовича по уши…

— А ты?

— Что — я?

— А ты втюрилась? — серьезно спросил он, прожигая её угольно-чёрными глазами.

— В босса? Нет. Вернее, я сначала думала, что влюбилась, а потом поняла, что придумала себе эту любовь. Увидела красивую картинку, захотела доказать себе, да и что уж — вам всем, что могу закадрить любого… Ну а что из этого вышло, ты знаешь. Лоханулась я по полной, и перед самой теперь ужасно стыдно, — Рита вздохнула и неумело затушила окурок в прозрачной пепельнице. Перед глазами всё плыло, кажется, она действительно здорово наклюкалась, но на достигнутом останавливаться не собиралась. Протянула руку и, цепляясь за стакан, свалила со столика тарелку с закуской. — Вот блин, по-моему, мне всё-таки хватит.

Покачиваясь, сползла на колени и принялась поднимать с пола кусочки сыра и салями. Пушкин пришел ей на подмогу, и они, хохоча, принялись лепить куски колбасы на глаза, кидаться оливками и бегать друг за другом по просторной гостиной, отвешивая шуточные пинки.

Насмеявшись и перепортив все продукты, они обессиленно упали на пушистый белый ковёр, при этом продолжая щипать друг друга и подкалывать.

— Кошма-ар, твоя маменька нас убьёт, когда вернётся, — выковыривая из волос кусок сыра, хохотала Марго.

— Да она только послезавтра приедет, так что успею всё убрать. Дай сюда, горе луковое, — он повернулся на бок и принялся вытягивать из её густой шевелюры остатки «ламбера».

А дальше Рита сама не поняла, как всё произошло. Он неожиданно наклонился и поцеловал её прямо в губы. Страстно, умело, не оставляя ни единого шанса на сопротивление. Но она и не хотела его отталкивать, наоборот, обхватила затылок руками и притянула к себе ближе.

Было так странно ощущать его блуждающий язык у себя во рту, но тем не менее это было чертовски приятно и очень волнующе. Теперь-то Рита поняла, почему он так нравился девчонкам — Пушкин обалденно целовался, а ещё он искусно шарил руками по её телу, не раздражая навязчивостью, а наоборот, распаляя.

Это было абсолютно новое для неё ощущение, и ей хотелось ещё, хотелось продолжения, узнать, что следует за всем этим после…

Подняв руки вверх, она позволила ему стянуть с себя футболку…

Часть 145. Тимур

Тимур

Сука! Чёртова сука!

Тоже мне — собрала вещи, ушла! Да скатертью дорога! Прибежит ещё, в ноги упадёт, будет вымаливать прощение! А он не простит! Пусть она с голоду подыхает — не простит!

Тимур бродил по пустующей квартире и, вымещая злость, пинал ни в чём не повинную мебель.

Дочь совсем от рук отбилась — убежала куда-то в истерике; жена завела любовника и, собрав вещи, ушла; замужняя любовница ждёт от него ребёнка.

Больше всего на свете он любил порядок, режим, размеренность, и меньше всего — сюрпризы и хаос. Сейчас же его жизнь напоминала армагеддон, всё перевернулось с ног на голову. Порядки, нерушимые устои, взгляды — всё это рухнуло в одночасье. Сейчас он остался совсем один в большой пустой квартире и не знал, куда себя деть.

Это было странно, но когда Яна ушла, у него не возникло мысли её остановить. Впервые за совместно прожитые девятнадцать лет он не боялся её потерять.

Она не любит его, не хочет, она предала его, изменяла с другим! Зачем она ему? Для чего?

Да, можно было бы проучить её, начать мстить, устраивать подлость за подлостью — именно этого он жаждал, когда только узнал о появлении в её жизни ублюдка Набиева. Но сейчас он словно перегорел. Зачем тратить свои моральные силы на шлюху? Пусть катится! Он оставит её ни с чем — нищенкой, а когда этот мажор пнёт её коленом под зад, и она прибежит вымаливать у мужа прощения — он только посмеётся ей в лицо. Так ей и надо, заслужила!

Больше волновало его сейчас другое — Полина. Её беременность. Его будущий сын. А то, что это будет сын, он нисколько не сомневался.

Эта новость его словно обухом по голове шарахнула — на пятом десятке стать отцом, это даже волнительнее, чем в восемнадцать. В молодости вся жизнь впереди и такие вещи, как продолжение рода, кажутся естественными, но он в свои сорок шесть уже даже не помышлял о подобном и если планировал нянчить детей, то только уже внуков. И тут такое! Это же вся жизнь изменится в корне! Нужно успеть дать ему достойное воспитание, образование, научить всему, что знает он сам. И имя он хотел дать ему достойное — Святослав, в честь деда.

Размышляя о будущем ребенке, Тимур даже расцвел, и мысли о сбежавшей жене отошли на второй план.

Его сын. Его кровь. Он вырастит из него настоящего человека!

И тут его осенило, словно черная грозовая туча закрыла собой ясный небосвод: а что если Полина улетит с ребенком обратно во Францию или куда-нибудь ещё? Что если не позволит принимать участие в воспитании? Вон она какая своенравная — палец в рот не клади, это не мягкотелая Яна. Полина запросто может его отбрить и вообще ни разу не показать сына.

От одной только подобной мысли Тимуру сразу стало не по себе. Да и терять саму Полину он не хотел — он словно к ней прикипел за эти недели, и дело даже было вовсе не в прекрасной совместимости в постели. Ему нравилась эта её заносчивость, её уверенность в себе, нравилось, что она держала его яйца в своём крошечном кулаке. Именно такой женщины ему не хватало — властной, горячей, темпераментной. Жизнь с ней будет как на пороховой бочке, но зато не унылое болото, как с его уже практически бывшей. Нужно ехать к Полине, спокойно поговорить, теперь-то его уже ничего не держит.

Натягивая пиджак, Тимур схватил со стола ключи от машины и, перешагивая рассыпанные лекарства, спешно покинул брошенную всеми квартиру.

Часть 146. Яна

Яна

Обняв ладонями горячую чашку чая, благодарно взглянула на хлопочущую возле плиты подругу. Ася, повязав вокруг талии фривольный фартук с изображением обнаженного мужского торса, решила во что бы то ни стало накормить меня своей фирменной пастой с соусом карбонара.

— Тимур твой — форменный козёл! Я давно это говорила, и наконец-то он открыл своё истинное лицо! — помешивая на сковороде кусочки мяса, ворчала она. — Давно надо было от него уходить. Вон ты какая красотка: я четыре пластические операции сделала, но до тебя мне далеко.

— Да брось ты! Не наговаривай… — смутилась, как и всегда от её комплиментов.

— Да точно тебе говорю! Выглядишь как девчонка, не спорь! — нахмурилась Ася. — С ума сойти, почти двадцать лет потратила своей жизни, и на кого? На брюзгу! Ещё и в штанах всё не слава богу, иначе не ходила бы такая грустная.

— Да разве в этом счастье, Ася…