Елисеевы и Бодун жили на одной лестничной площадке окраинной пятиэтажной хрущобы. Когда-то здесь была деревня Фунниково, где заливались соловьи, цвели одуванчики и кудахтали куры. Потом зарычали бульдозеры, затарахтели самосвалы, желтые поляны застроили серыми коробками, куда со своим скарбом въезжали гордые новоселы. Среди счастливчиков оказалась и учительница Ангелина Елисеева с сыном-двухлеткой. Поселилась в начале лета, к концу все никак не могла пристроить ребенка, начиная впадать в тихую панику. А за стеной, в маленькой двушке маялась от тоски и одиночества соседка-старушка. Месяц назад, сразу после новоселья, ее зять с дочерью укатили к черту на рога за длинным рублем, пожелав немолодым родителям счастливой жизни в новых хоромах. Через две недели после отъезда детей у мужа Ольги Трофимовны случился инфаркт, и старик в одночасье сделал свою старуху вдовой. Видно, так надорвался на пути к заветной цели прилично пожить на старости лет, что, когда мечта реализовалась, перетружденное сердце не выдержало счастья, разорвалось. Бедную Ольгу Трофимовну спас соседский Митенька, за которым она охотно согласилась приглядывать. Когда в молодой семье, жившей по соседству, сбоку от бабули, родилась дочка Машенька, баба Оля стала заботливой нянькой и второму ребенку. В общем, все обрели покой и ощущали себя дружным семейством, где у каждого есть собственный кров. Вместе встречали Новый год, отмечали дни рождения, делились рецептами, а молодые мамы повадились шушукаться вечерами, обсуждая проблемы каждой. Вот в такой большой семье, разделенной панельными стенами, и выросла Маша. Митю Елисеева она знала ровно столько, сколько помнила себя. Ушастый мальчик, старательно делавший Маняше козу, шпингалет, стоявший за Маньку горой, подросток, терпеливо сносивший приставшую хвостом настырную малявку, шафер на первой свадьбе и единственный гость на второй, пылкие объятия с «макаронником» в Риме и обалдевшая физиономия меньше часа назад – это все Димка. Мальчишка с окраины, безотцовщина, сорвиголова, математик, делец – заботливый, искренний, преданный друг. Единственный, других нет и не было никогда. Она, вообще, в отличие от родителей росла дикаркой. Мать, хрупкая красавица-блондинка, в ком смешалась немецкая кровь со славянской, и отец, смуглый высокий цыган, сотворили нечто, не подобное себе. Каждый из них, конечно, отметился в дочери генами, но сделал это вроде впопыхах, на бегу. В итоге при красивой родительской паре вылупилась дурнушка. Толстогубая, с вечно угрюмым взглядом исподлобья и смуглой, почти до черноты, кожей, белобрысая до неприличия, с длинными ногами и руками, готовыми укоротить все четыре конечности разом, – с такой внешностью можно запросто сделаться невротичкой. Да еще фамилия Бодун, какая у всех вызывала насмешки. Ну как тут не тронуться умом? От психопатии спасали книги. Читала Маша запоем: все, что подсовывала тетя Геля, что сама могла нарыть в школьной библиотеке или откопать в районной, что пряталось от юной книгоедки дома, на самых высоких книжных полках. К первому классу она перечитала пушкинские сказки, в третьем знала всего Гоголя, в четвертом познакомилась с Куприным, в седьмом наслаждалась Бальзаком. Замкнутый долговязый подросток, она научилась пропускать мимо ушей насмешки и ехидные подколы, перестала стесняться роста, пугаться взросления, заливаться краской при каждом чужом взгляде. Воображала себя то Спящей царевной, то капризной чернобровой Оксаной, неприступной Татьяной, трепетной Суламифь. Ее большие черные глаза затягивались при этом дымкой, влажнели, в зрачках вспыхивал таинственный огонек, который завораживал и заставлял заткнуться самого отъявленного нахала. Последней школьной осенью в десятый «Б» вошла незнакомая красотка, в какой только по фамилии признали Бодун. Через месяц в нее влюбились одноклассники, через три – старшеклассники школы. А в конце послешкольного лета, когда они впятером смотались на недельку в Афон и Маша чудом там уцелела, провалившись в пещеру, ей объяснился в любви сосед по парте Генка Белов, по ком сохло девчоночье население всего фунниковского околотка. Ребята звали его Беленьким, и эта кличка не обижала, скорее, ласкала и грела. В августе они оба стали студентами, в сентябре им стукнуло по восемнадцать, в октябре расписались в ЗАГСе, в марте по-доброму расстались, насытившись друг другом до отвала. Два года она наслаждалась покоем, на третьем случилась беда. Прямо за кафедрой, во время лекции скоропостижно скончался кумир, на которого молились студенты искфака. Старый профессор называл будущих искусствоведов «сударями» и «сударынями» (последних было несравнимо больше), гордился своими питомцами и открывал перед ними такие кладовые познаний, от которых захватывало дух. Его преемника восприняли в штыки априори, как будто не могли простить молодому доценту профессорской кончины. Невзлюбили все, кроме одной. Студентка Белова втрескалась в нового преподавателя по уши, с первого взгляда. Каким-то чудом Маша повадилась угадывать мысли педагога, какие частенько крутились вокруг черноглазой блондинки. Тогда она припомнила пушкинскую Татьяну и решила открыться, от души надеясь, что Евгений Далеков окажется не таким дураком, как Евгений Онегин. Чутье не обмануло. На третий вечер после объяснения в пустой аудитории Машенька уже переступала порог запущенной берлоги, а еще через месяц обосновалась наводить там уют. Спустя полгода влюбленный доцент с радостью поставил крест на своей холостяцкой жизни. Спустя год с небольшим доцентша сбежала, не выдержав ночного храпа над ухом, овсянки по утрам и абсолютной беспомощности мужа в быту. От злости на собственное неумение выбирать спутника жизни она записалась на курсы английского, где учили по новой методе, и уже через полгода вполне сносно трепалась на чужом языке. Когда одна из маминых пациенток, благодарная за омоложенное лет на десять лицо, узнала, что у хирурга-косметолога дочь сутками твердит английские фразы, тут же предложила разговорную практику, оплаченную твердой валютой.

– Не сомневаюсь, Любовь Аркадьевна, что у вас умная и красивая дочь, – льстила дама, подставляя опухшее лицо чутким пальцам хирурга. – Думаю, ей будет несложно поработать переводчицей. Деньги никому не бывают лишними, а для молодой девушки это еще и шанс неплохо устроить судьбу. Сами знаете, какая у нас страна, бежать отсюда надо, бежать без оглядки! У меня вот дочка в Стамбуле живет, за турка вышла. Турок, конечно, не француз, – со вздохом признала османская теща, – но я за нее все равно спокойна: муж неплохой, живут как белые люди. А что вы хотите, – риторически вопросила она, – граждане мира! Да и климат прекрасный, хоть и мусульмане.

Так Маша перешла от теории к практике и познакомилась с Пьетро Корелли, сорокалетним адвокатом из Рима. Спустя десять месяцев получила на руки диплом и принялась за копейки трубить научным сотрудником в Пушкинском музее, облизываясь на недоступные шедевры. Чтобы не разбазаривать свободное время и выбросить из головы канувшего как в воду закордонного юриста, молодой специалист всерьез занялась языками, к чему неожиданно оказалась способной. Основательно подчистила английский, принялась за немецкий, а когда соблазнилась французским, в Москву нагрянул Пьетро. После ужина в «Национале» они поднялись в его номер, а утром Маша Белова согласилась стать Марией Корелли. Фамилия звучная, будущее заманчиво, секс приводит в восторг обоих – она воспарила в небеса и поверила, что третий – это последний и на всю оставшуюся жизнь. Дома объявила, что Бог любит троицу, и пригласила родителей в ресторан для знакомства с будущим зятем.

В тот февральский вечер падал снег и серебристым покрывалом укутывал землю. Было безветренно, морозно. Договорились встретиться в семь. За Машей обещал подъехать потерявший голову итальянский жених. Родители добирались своим ходом: мать – с Красносельской, отец – с Беговой, где тренировал своих неуемных жокеев. Влюбленные проторчали на морозе сорок минут, и окончательно окоченевший от русского холода Пьетро предложил, наконец, сесть за столик и ждать будущую родню в тепле. Они выпили по бокалу красного вина, не притронулись к шампанскому, перекурили, строя грандиозные планы, а к исходу второго часа Маша забеспокоилась не на шутку. Вяло поклевала закуски и после трех часов ожидания поняла, что родители не объявятся вовсе. Извинилась за необязательных родственников, попросила отвезти домой. Сердце сжимало предчувствие беды.

В комнатах было темно и тихо. Она щелкнула выключателем, сбросила шубку из серого козлика, прошла в гостиную, включила телевизор. По московской программе выдавали городские новости, какой-то гаишник возмущался безответственностью пьяных водителей, ведущей к авариям на дорогах, в кадре показывали битую «Волгу». И вдруг Машенька увидела на экране лицо матери, залитое кровью, а рядом, на снегу – дубленку отца и что-то бесформенно темное под ней.


– Мань, просыпайся, приехали!

– Я не сплю.

– Неужели? А я решил, что ты бессовестно дрыхнешь.

Она молча открыла дверцу и вышла из машины, следом вывалился довольный Елисеев.

– Надо же, – беззаботно удивился он, – а здесь почти ничего не изменилось, ты посмотри!

– Еще насмотрюсь.

– Слушай, да что с тобой сотворили эти макаронники?! Ты хоть оглянись вокруг, мы же выросли тут! Неужто в тебе ничего не дрогнуло?

– Все мы, Димка, родом из детства, – она взяла чемодан из рук водителя, – но это совсем не означает, что надо дрожать. Спасибо, что подвез. Позвони, если будет желание. Телефон, надеюсь, помнишь. А сейчас, извини, я устала, – и невозмутимо направилась к подъезду.

Поднялась на третий этаж, долго копалась в сумке, отыскивая ключ, вставила, наконец, в замочную скважину, распахнула дверь, переступила порог, стараясь крепче держаться на ногах, поставила чемодан под вешалку. Медленно прошла в кухню, опустилась на плетеный стул, бездумно уставилась в замызганное окно. Над ухом противно жужжала здоровенная черная муха. Хозяйка вспомнила «Делос», вытащила из сумки сигареты и начала обкуривать мерзкое насекомое, кружившее по чужой кухне как по своей. После бесплодных усилий выкурить нахалку Мария раздавила в пепельнице окурок и принялась внимательно разглядывать гладкую поверхность стола, тупо рисуя круги. Через пару минут на серый пластик шлепнулась крупная соленая капля, ставшая центром все новых и новых геометрических фигур, старательно выводимых указательным пальцем...