– Ну ты даешь, – сказал он Ленке, – так же и убить можно.

– Извини, – виновато ответила она, – я не думала, что так получится.

Эдик ласково погладил гитару по корпусу, сделал несколько пробных аккордов и вдруг негромко, так, чтоб его могла слышать только Ленка, запел:

Падают яблоки, осень медовая

С вкусом твоих зацелованных губ,

Падают яблоки, осень бедовая,

И далеко до метелей и вьюг.

– Не «с вкусом», а «со вкусом», – прошептала Ленка.

Она поправила его машинально, не желая ни укорить, ни обидеть, но Эдик услышал ее шепот и оборвал песню на полуслове:

– Что еще не так?

Ленка вдруг погрозила ему пальцем:

– Еще «губ» и «вьюг» – не рифма.

– Еще что? – продолжал допытываться Эдик.

– А в остальном все ништяк. Слезу прошибает, – похвалила его Ленка.

– Издеваешься?

– Отнюдь.

– Нет, ты мне скажи, – не унимался Эдик, – если все, как ты говоришь, ништяк, то почему мы с тобой здесь, а они там?

– Кто «они», Эдичка?

– Судьи! И лауреаты так называемые.

– А судьи – кто?

– Хороший вопрос! – обрадовался Эдик. – Я бы даже сказал вечный. «А судьи кто?» Хорошо. Понимаешь!

– Ну и успокойся. – Ленка обняла его за шею. – Как там у тебя? «Падают яблоки... осень медовая...» Нет, правда, так здорово, что я сейчас просто заплачу.

На этот раз Ленка добровольно потянулась за самым красивым красным яблоком, но оно вывернулось из-под ее пальцев и быстро-быстро покатилось на противоположную сторону стола.

– Нажралась, – тихо констатировала Ленка и громко прибавила: – Ну и что?

– Что «ну и что»? – не понял Эдик.

– Нажралась, говорю. Ну и что?

– Действительно, ну и что? – Эдик, чуть отстранившись от Ленки, пристально на нее посмотрел. – Красивая ты баба, Ленка. С таким счастьем – и на свободе. Как тебе это удается, ты знаешь, нет?

– Нет! – честно призналась Ленка.

– Врешь, знаешь!

– Нет! – настаивала Ленка.

– Что «нет»? – засмеялся он. – «Нет» в смысле – «нет», или «нет» в смысле – «да»?

– О Эдик! Я была моложе, я лучше, может, и была. А сейчас уже давно и беспросветно «нет».

– Дура ты и не лечишься.

– А вот это – «да»! – обрадовалась Ленка. – Эдик, я такая дура, что ты даже представить себе не можешь!

– Слушай! Я больше не могу! – не выдержал Эдик. – Я от тебя балдею!

Он взял Ленку за плечи и, развернув к себе, попытался поцеловать.

Ленка виртуозно выкрутилась из его объятий и отвернулась.

– Типа «не дари поцелуя без любви»... – попытался съязвить Эдик.

– Не смеши меня.

– Тогда что? – раздраженно спросил Эдик.

– Я не знаю, – тихо ответила Ленка.

– Ну так пойдем танцевать, – неожиданно предложил он. – Хоть поприжиматься к тебе можно?

– Что ты! – испугалась Ленка и замахала руками. – У меня ноги совсем ватные. Я упаду на самом ровном месте.

– С чего бы это тебя так разморило?

– Сама удивляюсь, водка, наверное, паленая была. Голова работает, как бы все соображаю, а реакция неадекватная. Язык будто сам по себе шевелится, а ноги, наоборот, молчат. То есть стоят. То есть шевелятся, но как-то тоже сами, без меня...

– Бедная моя, тебе надо подвигаться, – посочувствовал ей Эдик, – кровь разогнать. Пойдем хоть потопчемся под музыку.

– Ты так думаешь? – Ленка посмотрела на него с надеждой, но осталась сидеть на месте.

– Я так знаю.

Эдик встал и помог ей подняться. Они постояли немного, тесно прижавшись друг к другу, а потом медленно и как-то неохотно двинулись по направлению к эстраде.

Добравшись до середины круга, они остановились, снова обнялись и попытались было хотя бы покачаться в такт музыке, но она неожиданно оборвалась, и все по-настоящему танцевавшие пары стали расходиться.

– Вот так всегда! – топнула ногой Ленка. – Куда ни кинь – везде западло! А главное... – Она угрожающе затрясла в воздухе указательным пальцем, как будто собиралась кого-то пристыдить или привлечь чье-то внимание... – Очень хочется писать...

– Идем, горе мое, – засмеялся Эдик, – я провожу тебя куда надо.

Они вышли из кафе и прямо по газону двинулись к каким-то дальним кустам.

– Тебе налево, мне направо, встречаемся посередине, – сказал Эдик и скрылся в темноте.

– Говорили люди добрые, не пей неизвестную водку, – ворчала Ленка, устраиваясь поудобнее, – а также шампанское и коньяк.

Издалека доносилась музыка и одинокий, какой-то бесконечный во времени и пространстве истеричный женский смех.

Кому-то весело, думала Ленка, а мне плохо. Так плохо, что я, может быть, прямо здесь и сейчас умру.

– Эдик, мне так нехорошо, спаси меня, Эдик! – застонала она, выбираясь из кустов.

– Давай немого погуляем, – предложил он. – Ты подышишь свежим воздухом, и сразу станет легче.

Ленка постояла немного в нерешительности, потом оперлась на руку Эдика, и они медленно пошли на свет фонарей.

Гуляли молча и неторопливо. Ленкина голова постепенно светлела, а мысли сосредоточивались на происходящем.

К ночи резко похолодало, звезды спрятались за тучи, и стал накрапывать мелкий мерзопакостный дождь. Ленка присмотрелась к нему в свете фонарей и заметила, что дождь на самом-то деле был совсем и не дождь. С неба падали малюсенькие юркие снежинки и тонким слоем пыли ложились на траву. Ленка не могла поверить, что еще утром она лежала на такой же вот траве и грелась на солнышке.

Какая-то нечеловеческая усталость навалилась ей на плечи, и она пожалела, что послушалась Эдика и пошла на этот чертов банкет. Если бы не этот приставучий ковбой, Ленка бы до самого утра не высунула носа из своего номера, а на рассвете благополучно села в автобус и уехала в Москву. А теперь она как дура вынуждена гулять тут по лужам в компании хоть и симпатичного, но совершенно бесполезного кавалера, чтобы наконец понять, до какой степени она вымотана.

Зачем только Эдик после объявления результатов конкурса покинул Курочкину и вернулся к Ленке зализывать раны!

Ясное дело, ему страшно обидно, что его не было ни в одной номинации, даже приз зрительских симпатий и тот достался какому-то светловолосому пареньку из Рязани, но при чем тут Ленка? Набил бы лучше морду всему составу жюри, а заодно и лауреатам... Да только те квасили в другом, закрытом от посторонних глаз помещении...

– Эдик, а хочешь я тебя поцелую? – спросила Ленка, почти по настоящему испытывая к Эдику чувство легкой, не до конца созревшей жалости.

– Не хочу, – сердито ответил Эдик.

– А почему это? – удивилась Ленка.

– Не хочу и все! – отрезал он.

– Ну и дурак! – Ленка сделала вид, что обиделась.

Эдик неожиданно развернулся, ухватился обеими руками за воротник ее куртки и, притянув Ленку к себе, впился ей в губы. Не то кусая ее, не то целуя, он всем телом давил на нее, и она, слабо перебирая ногами, стала отступать куда-то назад, пока не оперлась спиной о широкий ствол неизвестного мрачного дерева.

Да и сам Эдик был как саксаул, твердый и тяжелый. Все сильнее прижимая Ленку к мокрому стволу, он каким-то странным образом ухитрялся выполнять под ее юбкой точные, доведенные до автоматизма движения, продвигаясь к намеченной цели вдумчиво и аккуратно. И чем больше Ленка противилась, тем сильнее он заталкивал ей в рот свой длинный, горячий и какой-то острый на вкус язык. Она медленно слабела и, становясь мягкой и податливой, как тряпичная кукла, почти и не дергалась.

– Хочешь, точно знаю, хочешь, – задыхался Эдик, – хочешь, но молчишь. Давно у тебя мужика не было? Давно?

– Давно, – прошептала Ленка.

– Ну так что же ты... Вымучила меня совсем.

– Я не хочу здесь... Не хочу так... – хватаясь за эту причину как за соломинку, закричала Ленка.

– А как ты хочешь? Как тебе надо? – тоже закричал Эдик.

– Не здесь, Эдик, не сейчас! Не сейчас! Не сейчас! – повторяла она как заведенная, пытаясь высвободиться из его объятий.

– А если завтра, в Москве? Ты придешь ко мне?

– Да!

– Не обманешь?

– Нет.

– Ты хочешь меня?

– Да!

– А если я тебя изнасилую?

– Да!

– А если я тебя изнасилую, а потом убью?

– Да!

– А ты слышишь, что я тебе говорю?

– Да! Да! Да! – заорала Ленка и, воспользовавшись его кратким замешательством, развернулась и что было силы ударила его ладонью по лицу.

Эдик отпрянул от нее и неожиданно расхохотался:

– Так бы сразу и сказала.

Ленка осталась стоять, привалившись спиной к дереву. Она попыталась поправить прическу, но пальцы рук предательски дрожали и никак не могли собрать в узел рассыпавшиеся по плечам волосы.

Лучше бы он сделал это, подумала Ленка. Лучше бы он сделал это сейчас. Как бы было хорошо. Как давно, на самом деле, этого не было. Но я не люблю его! При чем здесь любовь? Если я просто его хочу, а он хочет меня? Прямо здесь на траве. В снегу и в грязи. Пусть бы он вбил меня в землю несколькими ударами и оставил там умирать. Под листьями, под снегом. Пусть бы было так. Но я его не люблю! При чем здесь любовь, когда просто хочется трахаться. Может же человеку хотеться есть, спать, пить? При чем здесь любовь? Что я ношусь с ней как сумасшедшая? Она не нужна мне! Я не нужна ей. Мы сыты друг другом по горло. Навсегда. Но тела пятая подпольная колонна всегда готова и к подрыву склонна моих устоев! Ненавижу! Просто очень хочется! Очень хочется просто. Остро! Ну как же все здорово! Программа минимум сама собой претворяется в жизнь. Бедный, бедный использованный мною Эдик. Ты – number one.

– Ну как ты? В порядке? – спросил Эдик и снова заржал.

– В полном, – ответила Ленка, отряхиваясь.

– И головка не болит, и блевать не хочется?

– И головка не болит, и ничего уже не хочется.

Ленка вдохнула в себя побольше воздуха и окончательно поняла, что хмель растворился в ней почти без остатка, голова перестала болеть, и мысли просветлели. Если бы не противно шуршащая сухость во рту и не совершенно замерзшие ноги, она чувствовала бы себя вполне сносно.