— Хэнк, подожди! Как насчёт Томми? Мне нужно забрать его?

Он оборачивается:

— Разве Ида не звонила тебе? Лиззи и Ким хотят устроить пижамную вечеринку с ночёвкой. Томми провёл у нас достаточно времени, чтобы привыкнуть ночевать без тебя, поэтому всё будет в порядке. И у тебя будет возможность закончить свой выходной день свободным вечером.

Его мальчики уже бегут по полю, дурачась и буяня, как всякие подростки.

Хэнк делает пару шагов мне навстречу:

— Рейган, милая. Я был в том состоянии, в каком этот парень сейчас — достаточно близко к этому. И моя Ида точно была в том состоянии, в котором ты сейчас. И скажу тебе одно: жизнь не предназначена для того, чтобы прожить её в одиночестве. Ты никогда не забудешь прошлое. Не целиком, — Хэнк бессознательным жестом трогает левый бицепс; я видела на нём татуировку I.D. – батальона, роты, взвода – в окружении шести серийных армейских номеров. — Это верно для него, и так же верно для тебя.

— Но что, если…

Он качает головой, прерывая меня:

— Нет. Это ещё ни у кого и никогда не получалось. Ты можешь до посинения спрашивать себя «а что, если». Этим ты ничего не добьёшься. Либо ты рискуешь – либо нет. Тебе решать, — он обнимает меня медвежьей хваткой, увлекая за собой. — Никто не скажет тебе, чего Том хотел тогда и захотел бы сейчас. Никто не сможет указать тебе, что тебе делать или не делать. Ты не отвечаешь ни перед кем, кроме самой себя. И, может ещё, перед маленьким Томми, когда он подрастёт. Он любим. Ты любима.

— Спасибо, Хэнк. За все эти годы… за всё. Спасибо тебе.

Он откашливается и грубовато отвечает:

— В семье заботятся друг о друге, — отпускает меня, нежно гладит по руке. — Теперь иди.

Я возвращаюсь в дом. Дерек сидит за столом на кухне, перед ним – последняя коробка с пиццей, в руке – два ломтика, сложенные вместе. Я сажусь напротив и тоже беру кусок пиццы. Мы едим в тишине, делясь друг с другом кока-колой. Когда коробка пустеет, Дерек отправляет её к остальной порожней таре, моет руки. Расправляет посудное полотенце. Нервничает.

Он в ожидании, а я боюсь снова поднимать эту тему.

Дерек ждёт ещё несколько мгновений, пока я трушу, и потом делает это за меня.

— Я должен был все рассказать Тому. Знаю, что должен. И вина за это гложет меня постоянно, — он трёт большим пальцем лоб, не глядя на меня. — Всё, что я могу сказать по этому поводу – я сожалею. Это ничего не меняет, но мне действительно жаль.  

— Никто не может винить тебя за это, Дерек. И я тоже не буду, — он смотрит на меня с удивлением. — Мне больно и я злюсь. Но я не сержусь на тебя. Скорее – на весь мир. И больше всего я злюсь на Тома, за то, что он сам не прочитал это чёртово письмо сразу, когда я вручила его ему. Мы разговаривали по телефону, писали друг другу ещё письма, и он никогда не спрашивал меня об… этом, никогда не ссылался на содержание ЭТОГО письма. Я боялась, что Том… не знаю. Рассердился на меня из-за беременности? Она была незапланированная. Мы договорились, что подождём, пока не кончится срок его командировки. Мне было так больно, мне было непонятно, почему он никогда не спрашивал, как протекает беременность, как я себя чувствую – ничего об этом. Ни слова. И поэтому я тоже никогда об этом не заговаривала. Не хотела усугублять ситуацию, не хотела говорить ему, как я расстроена. Я не хотела отвлекать его, понимаешь? Думала, он вернётся домой, и мы со всем разберёмся. Я любила его, он любил меня, а всё остальное можно преодолеть. Я пыталась быть женой, которая поддерживает своего солдата. А потом я получила известие о том, что вы попали в засаду и оба пропали без вести, а потом… нашли его тело, — я пожала плечами, потому как остальное было очевидно.

— Солдаты… Мы суеверны. Том носил твоё письмо как талисман. На удачу. Я носил с собой любимую бейсбольную карточку. У Хантера был маленький ножик. У каждого из ребят что-то такое было. Для Барретта это были твои письма. Особенно одно, — Дерек опирается на плиту, наблюдая за мной, но его пристальный взгляд всё ещё замкнутый, настороженный.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — я встаю, делаю к нему шаг. Не дотрагиваюсь до него, потому что это попросту опасно. — У меня нет других слов, кроме этих. Я не могу ответить ни на одно «что, если». Я боюсь, что будет больно. Всего этого так много, и так всё запутанно и пугающе, но единственное, что кажется мне очевидным – что ты сейчас здесь, и что я чувствую себя лучше, когда ты рядом.

Дерек и я – мы стоим лицом к лицу, не касаясь друг друга.

— И куда нам тогда двигаться? — наконец спрашивает он.

— Не знаю, — я так усердно размышляла, переваривала, сортировала свои чувства, думая о Томми, Томе, о ферме, о том, что правильно и неправильно, и что хорошо и что плохо, сравнивая свои желания и то, как лучше поступить, что я просто перегорела. Я не хочу ничего решать.

Я хочу, чтобы он решил. Чтобы кто-нибудь сказал мне, что делать, вместо этой необходимости быть сильной, принимающей решения и ответственной.

— Пойдём, — говорит Дерек. — Прогуляемся.

Он берёт меня за руку, и я с охотой иду за Дереком. Позволяю провести себя по двору до конюшни, где стоят Генрих Восьмой и Мирабель. Он усаживает меня на Генриха, сам садится на Мирабель, и неспешно трусит в сторону Северного пастбища, а я отправляюсь следом. Когда мы выезжаем за ограду, он пускает Мирабель в галоп. Я не отстаю, и понимаю, что это именно то, что мне нужно. Ветер в волосах, Генри топчет подо мной траву. Солнце, Дерек, чувство освобождения. Мы галопом пересекаем пастбище, спешиваемся, и, чтобы перейти на другую сторону, проводим лошадей под уздцы через малые ворота, которые отделяют мои владения от территории Ловитцев. Земли Ловитцев поистине обширны: четыреста акров сельхозугодий и еще двести акров лесов. Время от времени я езжу через их леса, и сейчас следую за Дереком вдоль растущих деревьев к тропе, бегущей сквозь лес на северо-восток. Под сенью деревьев мы пускаем лошадей шагом. Слова не нужны.

Через тридцать минут тропа выводит нас на поляну. Дерек спешивается, помогает слезть мне. Мы рассёдлываем Генри и Мирабель, привязываем их к дереву, подвешивая каждому торбу с зерном. Дерек раскладывает под солнцем посреди поляны лошадиные попоны, одну рядом с другой.

Моё сердце начинает бешено колотиться.

Он лежит на попонах, скрестив под головой руки и глядя на облака – как они крутятся, сталкиваются и уплывают вдаль.

— Иди сюда, — он протягивает мне руку, приглашая. — Перестань думать. Перестать волноваться. Просто ляг рядом со мной и посмотри на облака.

Я ложусь, и его рука, изогнувшись, прижимает меня к его левому боку. Моя голова покоится на груди Дерека, и я слышу его сердцебиение, ровное и приглушённое.

— У тебя очень красивая стрижка, — Дерек берёт мою руку, рассматривает ногти. — И маникюр тоже.

Я пожимаю плечами, всё ещё чувствуя себя абсурдно нервничающей:

— Спасибо. Я получила столько удовольствия в спа-салоне. Я так расслабилась! Благодарю тебя.

— Я просто подал идею. Всё сделали Хэнк и Ида.

— Томми остался у них на всю ночь, — невпопад сообщаю я. Или, может, к месту? Может быть, это важно? Я стараюсь не думать об этом слишком упорно, потому что, похоже, я опять начинаю загоняться. Или снова себя накручиваю.

— Рейган?

— А?

— Прекрати думать.

Я смеюсь, тихо фыркая:

— Я не могу. Я пытаюсь, но не получается.

Дерек поворачивается, и внезапно я оказываюсь слегка им придавлена. Он смотрит на меня сверху своими зеленющими глазами, пристально вглядываясь, пронзая, проникая вглубь меня. Его волосы, густые и светлые, падают вниз, закрывая слишком длинным локоном один глаз. Его мускулы напряглись; рукава футболки снова натягиваются под давлением мышц, широких плеч и накачанной груди. Одна его рука – под моей шеей, ладонь держит меня за плечо, а весь вес его тела – на локте. Другая его ладонь прикасается к моей щеке, большой палец ласкает уголок моего рта. Дерек обводит пальцем контур моих губ.

По каким-то неясным мне мотивам я прикусываю его палец.

— Ай! — он отдёргивает палец и прячет его в маленькой ложбинке под моей нижней губой.

— Неженка, — это скорее, выдох, нежели слово.

— Рейган?

Шёпотом в ответ:

— Да?

Его лицо опускается, губы, прежде чем коснуться моих губ, мурлычат:

— Ты умопомрачительная.

— Я…

Он обрывает мои слова поцелуем, который крадёт моё дыхание. Отстраняется, произносит прежде, чем я могу вымолвить хоть слово:

— Всё в тебе, вся ты. Потрясающая.

— Ты тоже.

Он усмехается и качает головой. Но глаза Дерека, темные и проницательные, видят, что я до сих пор сомневаюсь, по-прежнему переживаю, и его улыбка исчезает.

— Скажи мне, чего ты хочешь. Лично для себя. Не для Томми. Не для Тома. Не для меня. Не для Хэнка или Иды, или для фермы. Только для себя. Рейган… какое твоё второе имя? Я ведь даже не знаю.

— Оливия.

— Рейган Оливия Барретт. Чего ты хочешь для себя?

Я отвечаю мгновенно:

— Ни о чём не помнить. Не быть во всём главной и не нести ответственность. Поддаться желаниям и не думать о последствиях. И просто… хотя бы час… ни о чём не беспокоиться.

Его рука держит, как в колыбели, мой затылок, кончики пальцев массируют голову:

— Ты хочешь просто чувствовать. Забыться в ощущениях.

— Да, — выдыхаю я.

— Думаю, я знаю, как это устроить.

— А как же… — его губы прерывают меня. Поцелуй крадёт моё дыхание, проглатывая мои слова и заставляя голову кружиться. Он длится и длится. Поцелуй не углубляется, просто длится. Губы трутся друг о друга, перемещаются, пробуют на вкус, требуют друг друга, отдавая и получая. Я дарю Дереку своё дыхание, взамен принимаю его. Перемещаю ладони на его плечи, поглаживая твёрдые мускулы Дерека. Интересно, сколько времени можно целоваться и не идти дальше поцелуя?