Джасинда Уайлдер - Захваченные

Мысль о том, что я должен оставить Рейган, сводит меня с ума. Моё сердце вырывают из груди. Кажется, я дал обещание, которое не смогу сдержать.

— Я отслужил свой срок. Я исполнил свой долг перед страной, черт побери! Разве я не заплатил сполна, Алекс? Нет? Недостаточно того, что я видел, как убили дюжину моих самых близких друзей? Недостаточно, что я держал своего лучшего друга на руках и смотрел, как он умирает? Мало, что я провел три года, терпя пытки, избиения и допросы? Я никогда не называл талибам ничего, кроме имени, звания и серийного номера. Ни слова больше, Алекс. Но всё же этого недостаточно? Я должен вернуться? Ещё одна миссия... Пошел ты, Алекс! Пошёл ты со своим предложением!

Он смотрит на пастбище, на Генри, качающего головой и бегающего вдоль линии забора.

— Мне очень жаль, приятель. Я не предлагаю.

— Я не твой чёртов приятель, капитан.

— Я сожалею. Хотел бы я мочь что-нибудь сделать…

— К чёрту твои извинения. Да пошли вы все! — я кричу мимо него, на подполковника, на двух других, которые выходят вперёд, готовые надрать мне задницу.

Капитан Лафлин останавливает их жестом руки и обращается ко мне. Всё его сочувствие, человечность и дружелюбие исчезли. Теперь в нём не осталось ничего, кроме поведения командира и ожидания послушания.

— Собирай свои манатки, капрал. Самолет взлетит через двенадцать часов. Либо ты летишь на нём, либо ты оказываешься в наручниках.  

Я на мгновение замираю, усмиряя свой гнев. В результате, понимание, что ничего другого, кроме как подчиниться, не остаётся, укладывается в сознании. Лучше выбрать службу, принять предложение. Тюрьма меня убьёт. Я выпрямляю позвоночник. Встаю по стойке смирно. Отдаю честь. Капитан прищуривается, и где-то в глубине его глаз я вижу тень мелькнувшего сожаления. Я поворачиваюсь кругом, каждый мой шаг – жёсткий и злой – и ухожу внутрь дома. И с такой силой хлопаю внутренней дверью-ширмой, что Рейган подпрыгивает, а Томми роняет свои детальки, его маленькое личико сморщивается, готовое расплакаться.

Боже мой, этот мальчик. Такой милый.

Он вскакивает на ноги и подбегает ко мне. Хватает меня за ногу и тянется вверх:

— Дерек.

Я поднимаю его. Держу.

— Все хорошо, малыш. Прости, что напугал тебя.

Он дотрагивается до моего лица.

— Ты грустишь?

Я стираю с лица все отрицательные эмоции, натягиваю улыбку.

— Нет. Мне просто нужно... мне нужно уехать.

— Куда?

Как вообще можно объяснить это трёхлетнему ребенку?

— Мне... мне нужно кое-что сделать. Я должен поработать морским пехотинцем.

Я слышу, как судорожно вздыхает Рейган.

Томми склоняет голову на бок, внимательно глядя мне в глаза. Чёрт возьми, этот парень так похож на Тома, что аж жутко и больно. Через какое-то время он шевелится, и я опускаю его на пол.

— Хорошо, — говорит он взрослым и слишком понимающим для своего возраста голосом. — Пока-пока. Скоро увидимся.

У меня сжимается горло:

— Да. Мы с тобой скоро увидимся. Я вернусь. Ладно?

Томми подходит к деревянному сундуку и роется в нём. Достаёт маленькую пластиковую фигурку, которую протягивает мне. Это персонаж, которого я знаю как Кабби из «Джейка и пиратов Неверленда». Я вспоминаю, что у Кабби всегда есть карта, он всегда знает дорогу домой, и как найти нужный путь. Я беру его у Томми на память.

— Кабби, — говорит он.

— Кабби, — повторяю я, кладя игрушку в карман.

Рейган всё ещё не смотрит на меня; она сосредоточена на блокноте, в котором всё ещё пишет, сосредоточена на том, чтобы не плакать. Это неудачная попытка, потому что я вижу слёзы, стекающие по её подбородку.

Мне нужна минута, чтобы собраться, прежде чем я смогу попрощаться с ней. Поэтому я поднимаюсь по лестнице в спальню, в нашу спальню, перешагивая через три ступени за раз. Надеваю рубашку. Носки. Зашнуровываю ботинки. Всё остальное оставляю. Оставляю, потому что собираюсь вернуться. Опустив голову, я спускаюсь вниз по лестнице, на этот раз медленно. Рейган всё ещё пишет, не глядя на меня.

Я останавливаюсь перед ней. Опустившись на колени, протягиваю руку и заправляю прядь волос ей за ухо. Она уворачивается от моего прикосновения, а потом шмыгает носом и прижимается щекой к моей ладони. Наконец-то смотрит на меня. Ее голубые глаза блестят. Они мокрые от слёз. Она страдает и очень напугана.

— Не уходи, — её голос срывается.

— Я должен, — я тяжело сглатываю. — Либо это, либо тюрьма.

— Я слышала.

— Я вернусь.

— Ага, — тон её горький, саркастичный, злой. — Если бы мне давали доллар каждый раз, когда я это слышала…

— Я вернусь! — прикасаюсь большим пальцем к уголку её рта. Провожу пальцем по её губам. — Я обещаю.

— Тебе же лучше будет.

Это ритуал. Вы так прощаетесь, используя такие слова, как будто лучше скрыть, что вы на самом деле чувствуете, расставаясь. «Тебе же лучше будет»: не умереть в бою – вполне себе целесообразный вариант.

Она дрожит и пытается сдержать рыдания. Наклоняя свое лицо к моему, она целует меня солёно-мокрыми губами. Первой отстраняется и встаёт. Берёт меня за руки и тянет подняться, затем вручает мне сложенный квадрат бумаги:

— Прочитай это, Дерек. Просто... прочитай.

Я кладу письмо в карман на бедре и обнимаю её. Руки Рейган обвиваются вокруг моей шеи, лицо прижимается к плечу, которое становится мокрым от ее слез.

— Мне очень жаль, Рейган. Я обещал тебе…

— Я люблю тебя, — прерывает она меня, слова глухо уходят в мою рубашку.

— И я тебя люблю.

Она тянется ко мне, нежно целует, затем отступает и толкает к двери:

— Иди.

И я иду.

Внутри Хаммера есть место, которое я никогда не хотел бы видеть.

Подполковник, человек лет сорока, с квадратной челюстью и умными глазами, смотрит на меня в течение пары долгих минут. Наконец, произносит:

— Итак, ты и вдова Баррета?

Я в шаге от того, чтобы выкинуть этого штабного писаку вон из машины с зубами, забитыми в его глотку, но Алекс меня опережает:

— Джим? — его голос острый, как бритва. — Заткнись к чёрту. Сэр.

И до самой базы воцаряется молчание. Достойно.

Рассвет следующего дня наступает очень быстро. Теперь я чисто выбрит, волосы коротко острижены и торчат, упакован и застёгнут на все пуговицы, сижу в кузове грохочущего, гудящего военного транспорта. Моё назначение – Кандагар, и я получу дальнейшие распоряжения, как только приземлюсь.

Ура.  

Дерек,

ты изменил меня. Ты вернул мне мою жизнь. До встречи с тобой я и не мечтала, что буду любить снова. Никогда не думала, что смогу или буду. Но любовь пришла ко мне в твоём лице.

Итак, как говорится, я надеюсь, ты понимаешь, о чём я, когда говорю, что ненавижу ситуацию, в которой пишу ещё одно проклятое письмо. Я ненавижу писать письма. Это самая тоскливая вещь в мире, но в письмописании я хороша. Кроме всего прочего, у меня в этом достаточно практики.

На этот раз, однако, я в недоумении. Я понятия не имею, что должна сказать. Всё, что я знаю – у нас с тобой было крайне мало времени.

Это моя четвёртая попытка. На кухне в мусорном ведре валяются ещё три скомканных листа. Большинство из них было загублено зачёркнутыми предложениями и слёзными пятнами. Я никогда не отправляла Тому испачканных слезами писем. Я непременно переписала бы письмо, если б такое случилось. Эти испорченные листки говорят об одном: как сильно я тебя люблю. Как буду скучать по тебе. И прочее, прочее, прочее… Но я не напишу про это. Просто не смогу. Я должна написать более серьёзные вещи, те, что у меня на сердце. Что я не могу скрыть или держать в себе. Прости.

Я больше не могу быть примерной женой морского пехотинца. Я не хочу, чтобы ты уезжал. Я злюсь, что ты уезжаешь. Я злюсь на тебя за то, что ты морпех. Я злюсь на правительство за отправку войск в Афганистан. Я поддерживаю Корпус. Конечно, поддерживаю. Мой брат – морской пехотинец. Мой муж был морским пехотинцем. Ты – морской пехотинец. Просто я не могу понять, зачем вы, все вы, каждый из вас, должны оставлять меня. И я злюсь из-за этого. Я злюсь на себя за то, что влюбилась в другого солдата. Я позволила себе поверить, что на этот раз тебя оставят дома. Учитывая, через что ты прошёл, ты думаешь, они дадут тебе поблажку. Но, наверняка, нет. И меня угораздило взять и влюбиться в тебя. И поэтому я останусь здесь, на этой чертовой ферме, одна. Снова. И я злюсь из-за этого.

Я так сердита на тебя, Дерек. Я просто не знаю, что с этим делать и как справиться. Злость съедает меня изнутри и, если ты не вернёшься, Дерек, я просто сойду с ума. Я никогда не восстановлюсь, если ты не вернёшься. Так что тебе придётся вернуться, понятно? Мне всё равно, как ты это сделаешь, но ты должен вернуться.

Ты нужен мне.

Ты нужен нам.  

Афганистан, сентябрь 2010

В вертолете восемь человек: я, взвод огневой поддержки из пяти человек, пилот и второй пилот. Боковые двери открыты, бесплодная, пересеченная местность пролетает в нескольких сотнях футов ниже нас. Все молчат. Огневая группа ведёт себя непринуждённо, готовая вести наружное наблюдение, сканировать местность. Я напуган до чёртиков, но стараюсь этого не показывать.