– И кто же в том виноват? – подал голос Мирон. – Кто мешал вам острог обустраивать, прошение государю подавать, чтоб зарядов прислали, пороху, новые пушки доставили? Сидели здесь в тепле да в сытости, забыли, как саблю в руках держать!

– Не прав ты, Миронушка, ох не прав! – нахмурился воевода. – Опасность я каждой ноздрей чую, каждым ухом слышу. Только мунгалы и кыргызы знают наше малолюдство и слабость ратную, потому и пленят, и калечат русских людей во множестве. Землицу, на коей воздвигнут Краснокаменский городок, издавна оговаривают своей и постоянно сулят идти войной. Кричат громогласно: за нами, мол, стоит несметная рать земли китайской, а китайский-то император, богдыхан, над всеми государствами властен. Тот богдыхан титло на грамоте ставит нагло и твердо: «Говорю сверху на низ, ответствуйте мне снизу вверх».

– При чем тут богдыхан? – удивился Мирон. – Где тот Китай, а где Сибирь?

– Ближе, чем вы полагаете, Мирон Федорович, – подал голос Сытов. – За Алтайскими горами уже Китай. И за мунгальскими степями и Саянским камнем тоже китайские земли лежат. Маньчжурией называются. Богдыхан сам маньчжурских кровей, из династии Цин. Всячески противится, поганец, русскому продвижению на юг и восток. Мол, лежат там исконно китайские земли.

– Шиш им, а не земли! – насупился воевода. – Без толку все! Если русский человек одной ногой заступил, то и для второй ноги место найдется. А Равдан энтого не понимает, снова кыргызов подначивает, воду мутит.

Воевода поднялся из-за стола и троекратно перекрестился на образа.

– Бог не Яшка, видит, кому тяжко! – вздохнул и посмотрел на казака: – Велю тебе жалование поверх оклада выдать. Пять рублев за то, что вовремя упредил!

– Рад стараться! – рявкнул Кешка и уже тише добавил: – Чарочку бы еще испить, а?

– Ладно, Егорка, налей ему вторую, – махнул рукой воевода. И вдруг прищурился: – А что ж Эпчей да Теркен-бег в стороне остались?

– То мне неведомо, – почесал в затылке Кешка. – Чаадарские улусы под Саян-камнем кочуют. Эпчей же, как только снег сошел, ближе к острогу перебрался. Но слышал я, – Кешка склонился к воеводскому уху и почти прошептал: – Разлад у них с калмаками вышел. И Эпчей, и Теркен-бег себе на уме, что-то замыслили, не иначе.

– Может, к алтын-ханам переметнулись? – насторожился воевода. – И не шертовать государю Эпчей собрался, а лазутчиков своих выслал, чтоб разнюхали все вокруг непременно.

– С алтын-ханами они только и знают что дерутся, то за кыштымов, то за летние пастбища, – пояснил Кешка. – Нет, с алтын-ханами у них и вовсе плохо дело.

– Но если они не служат калмакам и алтын-ханам, не желают платить ясак в государеву казну, то ответ один: они в союзе с богдыханом, – внес свою лепту Мирон и посмотрел на казака: – Велики ли княжества у Теркен-бега и Эпчея?

– У Теркена самое большое. На стычку он не идет, может, потому, что далеко, почти за четыреста верст отсюда кочует, – ответил вместо Кешки воевода. – По зиме в его земли лазутчиков посылал. До тыщи всадников выставить может Теркен-бег. А с кыштымами все полторы наберется. У Эпчея людей меньше чуть ли не вполовину. Но народ там ушлый, сквозь игольное ушко пройдет. Сплошные конокрады. Табунами лошадей гоняют с мунгальской стороны. – И, направившись к выходу, замер на пороге. – Нет, все-таки спытаю Эпчея. Какая нужда заставила его скочевать к острогу? Может, ждет, что я эту орду в крепость пущу? Чтоб они мне в спину ударили?

– Послушать их все равно стоит, – твердо произнес Мирон. – Я намерен присутствовать на ваших переговорах с Эпчеем!

– Что ж, пошли, коли хочешь! – усмехнулся воевода и первым направился к выходу.

Глава 10

Эпчей-бега встретили как славного воина и давнего товарища. Перед воеводой предстал коренастый и широколицый, скуластый и смуглый, крепкого сложения степняк лет пятидесяти на вид в распашной лисьей шубе, крытой дорогим сукном, в мягких, без каблуков сапогах с многослойной подошвой. На голове у бега – высокая шапка, опушенная черным соболем и повитая желтой тесьмой. Поверх шубы – шелковый пояс, а на нем кинжал в кожаных ножнах с серебром, огниво и трут, трубка-ганза в кисете с узором из той же тесьмы. На шее кожаный гайтан. Только вместо креста носил Эпчей огромный медвежий клык.

Первым делом положил он перед воеводой повинные подарки: золото и серебро в слитках, связки соболей и бобров, сабли, кыргызские доспехи, золотую чашу – узорчатую, китайской работы, бухарские серебряные блюда, соболью шубу первостатейную и еще одну – из черных лисиц.

Русские качали головами и переглядывались. Воевода первым делом обратил внимание на сабли. Взял клинок, и так его осмотрел, и этак. Рубанул воздух, прислушался к свисту, провел ногтем по лезвию.

– Хороша сабелька! – сказал воевода. – Кыргызские кузнецы-дарханы сами руду добывают, сами сталь варят, сами сабли да мечи куют. За кыргызскую саблю коня дают, а за куяк – двух лошадей.

– А много ли той руды? – спросил Мирон.

Эпчей с довольным видом закивал и довольно сносно по-русски пояснил:

– Много-много темир! Чахсы темир [34]

– А показать сможешь?

В ответ Эпчей расплылся в улыбке, обвел рукой горизонт и степенно произнес:

– Наша земля Хырхыс шибко богатая. И железо есть, и уголь, и золото, и медь. Приди с добром, и все получишь взамен!

– Все-все в этих землях есть, – потвердил воевода. – Не меньше, чем на Урал-камне. Мох подними, и – вот оно! – золото. Бугровщики его в древних могилах ищут. Так скорее. А ты наклонись, горб натруди. Нет, всем легкой поживы хочется.

– Хорошо, если золота много, – сказал Мирон. – Перестанем, наконец, немчуре в ножки кланяться. Из своего золота да серебра монету чеканить начнем. Железо и медь тоже во как нужны! – Он чиркнул себя ладонью по горлу. – А то Петр Алексеич вознамерился даже церковные колокола в переплавку отправлять. Не хватает металла, хоть умри. А в Европе за каждый стальной слиток, за каждую чушку железную втридорога просят.

Воевода усмехнулся:

– В те места еще нужно живым добраться.

– Время придет, и доберемся, – запальчиво ответил Мирон. – Стоит рискнуть, если запасы руд богатые.

– Так рискни, – пожал плечами воевода. – Набирай людей и отправляйся. Провизией и фуражом на первое время обеспечу, лошадей выделю. Зимовье в тех местах срубите. Если зиму продержитесь, острог зачнете строить. Я вам на дощаниках осенью зерна подброшу, а сено уж извольте сами заготовить.

Мирон насторожился. С чего вдруг воеводу понесло? Какое зимовье? Какой острог? Он не собирался оставаться в Сибири на столь долгое время. От силы на пару месяцев, чтобы до зимы вернуться в Москву. Но при свидетелях он эту тему решил не поднимать. Улучит момент и поговорит с воеводой начистоту. Пусть скажет, по какой причине хочет отослать его с глаз подальше. Боится, что Мирон учинит сыск и помешает его черным планам? Узнает что-то тайное, отчего воеводе не сносить головы? Или опасается, щучий сын, что сместит его государь, а воеводой поставит своего однокашника?

– Знатные, знатные подарки, – воевода с довольным видом оглядел подношения. – Видать, сильно тебе задницу припекло, Эпчей-бег? Говори, с чем пожаловал? Или опять мое терпение решил испытать? Свою выгоду поимать да к ойратам аль к мунголам под крыло смотаться?

Эпчей нахмурился:

– Мои воины прошлой весной крепко побили мунгалов. У озера Пуланхоль. Вода покраснела от крови, травы не было видно под погибшими батырами. Больше Алтын-хан погони не снаряжал. Его ойратский тайша Тохья тоже крепко побил, много юрт пожег. Только Эпчею с Тохья не тягаться. Большая у калмаков сила. Но и албан большой берут. По пятнадцать соболей с лука. Нет рухляди, так детей, женок забирает, таганы, котлы, оружие, лошадей… Шибко плохое с Тохья житье. Русские за ясак подарки дают: табак, сукно, посуду. Тохья ничего не дает, только отбирает.

Эпчей приложил ладонь к груди:

– Желаю кочевать в мире. Шертовать буду русскому царю, платить ясак, как положено.

– Отчего вдруг шертовать вздумал? Или хитрость какую замыслил? – спросил воевода, зорко оглядев бега с головы до ног.

Тот не смутился и взгляд не отвел:

– Грызутся калмаки и алтын-хановы люди промеж себя, псам подобно. Делят юрты, кыштымов и скот кыргызов, как свои. Равдан-хан ратью своей похваляется: может-де весь мир покорить, русских с сибирских земель погнать, а их города с землей сровнять.

Воевода дернул себя за бороду, рассердился:

– Иные хвалились, хвалились, да с горы далече катились… Что ж ты – под цареву руку решил встать, а батюшку Питирима Кодимского оскорбил непотребно? За бороду его таскал? Поперек спины батогом вытянул? А крестик, то есть часовню, с чего порушили? Не вами она ставлена, не вам и ломать!

Эпчей нахмурился:

– Поп Питирим на наших богов шибко лаялся. Велел богиню Имай кнутом высечь. Оттого у меня женка дите скинула. Рассердится богиня Имай, не даст детей нашему роду. Питирим – старый и больной, ему детей не нужно! А крестик мы на место поставим! Поп шибко оттуда плевался, через дверь не пускал. В окно его тащили, мал-мала сломали…

Воевода покосился на Мирона и буркнул:

– Дуракам закон не писан! – И снова перевел взгляд на Эпчея. – Небось своих шайтанов вызывали, чтоб богиню Имай задобрить? Рот ей жиром мазали?

Эпчей пожал плечами и устремил взгляд в небо. И Мирон понял: да, и шайтанов вызывали, и богине рот мазали… Разговор принял опасное направление, и воевода срочно отрядил его в нужное русло.

– К русскому царю небось не с пустыми руками пришел?

– Улус у меня большой. Юрт только со мной кочует больше сотни. Стада богатые, табуны в две тысячи голов, – с гордостью посмотрел на него Эпчей. – Нужно будет, семьсот конных воинов выставлю. И все в куяках, панцирях, при луках и мечах.

Воевода с трудом скрыл тревогу, прищурился: такой ратной силы он отродясь не имел. Войско Эпчея, дай только волю, могло почти шутя перебить воеводских людей, начисто снести острог. Но Иван Данилыч слыл тертым калачом. Хорошо понимал, что нельзя перед инородцами слабину и малодушие показывать. Они это быстро сообразят, и как только ясачные люди перестанут повиноваться и исправно платить албан, жди крамолы среди служивых, а затем и торговых людей. Воеводе подобает не только уезд держать в кулаке, но и знать наперед, что замышляет всякая шатия-братия, чем дышит самый захудалый князек в округе, каковы вести поступают от доглядчиков, исправно ли несут службу разъездные караулы на дальних форпостах. А еще нужно умело пользоваться и кнутом, и пряником. Не дай бог переборщить – неважное это дело, но не доглядеть, упустить, прозевать – того хуже. Ох, нелегкая это забота, тяжелая и опасная, словом и делом доказывать, что крепка государева рука. Крепка и надежна!