Но было уже поздно.

С визгом вырвались вдруг из леса кыргызские конники. С полсотни или чуть больше. Сквозь мутную завесу, в блеске сабель и доспехов, в конском топоте и храпе неслась на русский отряд конная атака.

– К бою! Сабли вон! Пошел! – истошно закричал Овражный.

Мирон слышал, как мигом выхватили его товарищи из тугих ножен сабли – с тем зловещим лязгом, от которого замирает сердце.

Казаки мгновенно развернулись лавой, пригнувшись, почти слились с лошадьми и дали им полную волю. Мирон тоже выхватил саблю, взмахнул ею, гикнул и помчался навстречу врагу: только ветер в ушах да запах крови…

В последнем рывке кони распластались над землей. Всадники привстали в стременах, высоко подняв сабли. Мирон что-то кричал на скаку, как слева и справа кричали его товарищи, а ветер, забивая рты, ликуя, насвистывал по-ватажному лихо, в два пальца, на сверкавших клинках…

Лошадь Мирона грудь в грудь сшиблась с лошадью кыргызского воина в легких доспехах, но без шлема. Кыргыз отбил удар сабли, но тотчас откинулся назад. Казачья пика проткнула его шею насквозь и впилась в хребет лошади. Перед Мироном мелькнуло смуглое, с редкой бородкой, лицо кыргыза, искаженное злобой и ужасом…

Справа и слева стучали сабли, слышались крики, стоны, конское ржание. Один из кыргызов, в шлеме и куяке, видно, предводитель, бросился на Мирона сзади. Князь оглянулся, увидел раззявленный в крике рот, занесенный тяжелый меч… И тут вперед вынесся Овражный.

– Берегись! – крикнул он и одним взмахом сабли снес голову кыргызу.

Голова скатилась вместе со шлемом. Кыргызы, потеряв предводителя, тотчас рассыпались по полю и, нахлестывая лошадей, помчались в разные стороны. Но, кажется, никто не ушел от казачьих стрел, даже в сумраке метко разивших врага.

Неизвестно почему, эта схватка напомнила Мирону, как в детстве он и Захар сбивали палками шляпки подсолнухов… Но теперь «шляпки» валялись в лужах крови. Все поле усеяли трупы кыргызов. Лошади без всадников носились, как оглашенные, и дико ржали. Мирон, измученный зноем и смятением битвы, с трудом перевел дыхание и ловил ртом первые капли дождя, когда к нему подскакал Захар. Он утирал рукавом лоб, покрытый пылью и потом. Лицо расплылось в широкой улыбке.

– Кажись, всех перебили, барин! – сказал он, осаживая лошадь.

И верно, кыргызы были разбиты наголову, но странно – Мирон так и не понял, сколь этот бой длился. Десять минут, полчаса или дольше? Честно сказать, ему показалось, что все свершилось в одно мгновение. Есть нечто ошеломительное в первой кавалерийской сшибке. Главное здесь – выжить! И он выжил!

Глава 17

– Ваша милость, казаки построились!

Кто-то тронул Мирона за плечо, и он мигом открыл глаза. Занимался серенький рассвет. Было сыро и холодно. Он выбрался из-под кошмы и тотчас замерз. Захар подал ему ломоть хлеба с куском копченого мяса и большую кружку с горячим отваром таежных трав.

– Выспались, барин? – спросил он заботливо. – А то дергались, когда спали, кричали что-то.

Мирон недовольно покосился на лакея, но промолчал. Выпив отвар, он согрелся, а вскочив в седло, и вовсе пришел в себя. Казаки, покачивая длинными кыргызскими пиками, шагом выехали на торную тропу.

– Справа по три, рысью марш! – скомандовал Овражный.

Отряд пошел на рысях. Надо было пользоваться временем. На заре, когда над рекой и в распадках еще туманно, легче пробраться незамеченным и ускользнуть от противника.

Где-то сбоку в кустах радостно заверещала пичуга, луч солнца, вырвавшись из-за сопок, ударил в лицо. Мирон пришпорил коня и догнал Овражного, который ехал во главе их маленького отряда, покуривая трубку.

Грудь Мирона свободно дышала чистым степным воздухом. Россия, Москва, – как они далеко! Там еще ночь, когда здесь, в Сибири, уже вовсю светит солнце. И самое главное, он был готов вычеркнуть из памяти все, что напоминало о прошлом. Ничего сложного! Ведь ему уже не раз приходилось это делать.

Скоро казачий отряд втянулся в узкую падь, и пришлось убрать фланговые дозоры. Справа и слева поднимались отвесные скальные стены теснины, а над ними топорщились каменистые вершины сопок. Пирамида из плоских плит песчаника возвышалась над самой дорогой, словно благословляя трудный путь. Камни были обвешаны выцветшими разноцветными ленточками; у подножия пирамиды валялись кости, стояли глиняные чашки с бурыми остатками какой-то еды. Как пояснил Овражный, пирамидка называлась «обо»; здесь обычно кормили духов, задабривали их, чтобы спокойно миновать опасное место.

– Поверху, поверху смотри! – крикнул Овражный, предупреждая казаков, и пояснил Мирону: – В таких прижимах кыргызы мастаки засады устраивать. Могут и сверху накрыть. Но другого пути нет!

Он взмахнул саблей, и по его сигналу казаки карьером пронеслись через теснину, чтобы скорее выбраться из ущелья.

Широкая холмистая долина разлеглась перед ними. Ветер играл высокими травами; они колыхались, и казалось, это волны набегают на морской берег.

Овражный привстал в стременах и, указывая нагайкой, обернулся к Мирону:

– Ваша милость, эвон кыргызская деревня! С версту до нее, не боле!

Мирон поднес к глазам подзорную трубу. Юрты, крытые берестой, весело белели под редкими деревьями на берегу реки. Чуть дальше виднелась юрта Эпчея, накрытая все тем же красным пологом.

Особого движения в деревне не наблюдалось. Несколько всадников, правда, крутились на ближних подступах к аалу, но это были, похоже, воины бега. По виду они точь-в-точь смахивали на тех, что участвовали в недавнем конном ристалище.

И все же к кочевью бега отряд приблизился осторожно, по дну лощины, чтобы как можно дольше не быть на виду. Овражный с головным дозором подъехали к первой юрте, спешились и зашли в нее. Тут произошло нечто совсем неожиданное. Овражный, покатываясь со смеху, рассказывал потом Мирону, что в юрте взору казаков предстал старый толстый кыргыз с жидкой косицей на затылке и хилой седой бороденкой. Он сидел голышом в высоком деревянном ушате, а розовощекая молодайка поливала его водой, терла спину и что-то щебетала при этом. Овражный ошеломленно смотрел то на кыргыза, то на молодайку с высоко задранным подолом рубахи. Встреча вышла столь неожиданной, что они несколько секунд изумленно любовались друг другом. Первой пришла в себя молодайка…

Мирон и остальные казаки увидели уже конец этого представления. Придерживая сабли, дозорные опрометью выскочили из юрты. За ними выбежала молодайка с большим ковшом в руке, метнула его в спину Овражному, окатив того водой, и завопила так, что у Мирона заложило уши. Следом вылез старик в накинутой на голое тело бараньей шубе и молча потрусил в сторону ближних юрт.

В аале поднялась неописуемая паника. Отовсюду выскакивали кыргызы, махом вскакивали на коней, тянули из ножен сабли, а из саадаков луки. Мгновение, и отряд казаков оказался в плотном кольце возбужденных всадников, потрясавших саблями и короткими копьями.

Овражный поднял руку и что-то прокричал по-кыргызски. По толпе прошел, как волна, тихий говор. Всадники расступились, позволяя проехать плотному воину в доспехах и шлеме с красным шелковым султаном. Это был Эпчей.

– О, царев посланник! – сказал Эпчей весело и, приблизившись, встал стремя в стремя рядом с Мироном. – Ну что, как там воевода живет-здравствует? – спросил он и хитро прищурился.

– Иван Данилович тяжело ранен, – сухо ответил Мирон. И в упор посмотрел на бега. – Вы разве не знаете, что крепость в осаде? Что город едва не захватили джунгары и ваши братья-кыргызы?

Эпчей поморщился, но отвечал спокойно:

– Вблизи города паута много, скот не пасется, только мается. Мы ушли вместе со стадами и табунами в горы. Здесь ветер дует, гнус не докучает. Поэтому об осаде слыхом не слыхивали. Правда, что-то гремело в той стороне, мы думали, сухая гроза идет. Бывает такое в степи.

Эпчей безбожно врал, это явно читалось на его лице, но Мирон решил раньше времени не обострять отношения и лишь твердо сказал:

– У меня серьезный разговор, Эпчей-бег! Надеюсь, у вас найдется время меня выслушать?

* * *

Поджав под себя ноги, Эпчей сидел на ковре и внимал с хмурым видом тому, что говорил Мирон.

– Я тебя понимаю, царев посланник, – сказал он, когда Мирон замолчал, – но и ты меня пойми. Сгорит острог, русские уйдут, пусть не навсегда, на время, но я ж не уйду с ними? Мне здесь жить! Джунгары семь шкур сдерут, если я откажусь им албан платить, а если узнают, что я матыров отправлял на помощь русским, то весь мой род истребят.

– Получается, русские тогда хороши, когда албан в три соболя берут? – вкрадчиво поинтересовался Мирон. – Я всегда говорил, что ты хитрая бестия, бег, только Иван Данилович не верил, убеждал меня, что Эпчей никогда не лжет. Выходит, я был прав. А русские вернутся, даже если им придется на время уйти, это ты, бег, верно заметил. И тогда тебе на этих землях точно не жить, именем государя клянусь. Ойратов рано или поздно мы все равно вытесним. Тогда опять на поклон к русскому царю пойдешь? Но учти, твой поклон уже никто не примет. Так что выбор у тебя небогат: или помогаешь крепости и получаешь все почести и свободы, или ждешь: победят – не победят джунгары. А вдруг не победят?

– Постой, – Эпчей поднял руку, – паки много и быстро говоришь! Но я все понял! Дай мне немного времени! Шаман камлать будет. Духи скажут, кому я помочь должен.

– Ты уверен, что скажут?

Эпчей насупился и отвел взгляд.

– Шаман нашего рода Хырча ночью камлал. Духи спали, ничего не сказали. А Чалбырос чайачы – Милосердный творец – по небесам бродил, где-то там затерялся. Сегодня Хырча снова камлать будет.

– А если духи и сегодня не проснутся? И Чалбырос ваш не отзовется?

Эпчей пожал плечами и вышел из юрты.

* * *

Камлание проводилось вне стойбища. Это Мирону пояснил Айдол. Русских, само собою, на него не позвали. Эпчей после разговора сразу исчез, но, видно, оставил вместо себя старого воина приглядывать за непрошеными гостями. А казаки именно так себя ощущали – непрошеными, потому что родичи Эпчея шарахались от них, как от прокаженных. Может, по той причине, что орысы были одеты в кыргызские доспехи и смотрелись довольно нелепо на низких лошаденках. Ни для кого не являлось секретом, каким образом эти доспехи и лошади попали к ним.