– Да пусть идут, – тихо сказал Мирон. – Доглядчиками в самый раз. Лодка у них легкая, юркая.

– Господь с тобой, – махнул рукой Овражный, – старшой позволил, его благодари! Но смотри, варначья морда, воровство какое затеешь, смуту ли, утоплю, как кутенка!

– Да ни Боже мой, – широко перекрестился Никишка, – мы людишки смирные, некрамольные! Эй, – прикрикнул он на ясырей, ловко управлявшихся с парусом, – шевелись!

Опавший парус поймал ветер, и вскоре лодка Черкаса ушла вперед в изгиб реки.

Красные, словно поеденные ржой каменные глыбы, отступив от реки, мелькали тут и там среди деревьев. Склоны мягких покатых гор окутывали тени, а вершины освещало теплое предзакатное солнце.

Зеленые горы, бледно-голубое небо, пушистые облака над головой – все это успокаивало и настраивало на беспечный, умиротворенный лад, по-детски ласковый и уютный.

Быстро падало солнце за гряду, поросшую густой щетиной леса. Синие тени ложились плотно, прохладный ветерок овевал лицо…

– Вона, дым на берегу! – внезапно закричал Захар.

Он стоял на носу и, приложив ладонь козырьком, вглядывался в берег.

– А ниже – лодка Никишкина, – сообщил он обрадованно. – Энто их становище! Нас дожидаются!

Вскоре лодки, уткнувшись в заросшие, мшистые берега, дремотно качались на ленивой волне. Дышала река знобкой сыростью, из тайги наносило теплом.

Люди вышли на берег, стали готовить ночлег. Взлетели огненные лоскутья костров, искры осыпали черные, словно застывшие, воды. Веселый гвалт и крики гулко разносились над рекой.

Пока в котлах над огнем прела каша, Мирон и Овражный собрали судовых приказчиков и казачьих пятидесятников прикинуть, что из груза осталось, что сгинуло в холодной пучине. В воду ушла большая часть солевых и четверть огневых запасов.

– Да-а, – Овражный покосился на Мирона, – не найдем соли – зиму не выдюжим.

Тем временем Олена бойко управлялась возле костров, покрикивая на своих подручников, и когда поплыл над рекой густой запашистый дух, принялась стучать ополовником в пустой котел. Звон разнесся окрест, распугав все живое на две мили в округе.

– Вечерять! Вечерять! – весело призывала она. – Подходи с чашками-ложками!

Люди потянулись к котлам. Рассаживались где придется. Перекрестившись, принимались за еду. Стихло все вокруг. Даже ветер, что путал космы прибрежных ив, прикорнул где-то в их кронах. Тотчас тучей налетели комары. В костры набросали еловых лап. Повалил дым, разгоняя гнуса. И вскоре становище заснуло. Лишь сторожа не спали. Меняя друг друга через два часа, обходили берег, наблюдали, кабы кто не приблизился к дощаникам или к спящему лагерю. Ночь прошла спокойно. А утром лодки вновь вышли на матеру.

Так проходил день за днем, одна ночь сменяла другую. Плавание после порогов протекало на удивление гладко. За все время не заметили на берегах ни человеческого следа, ни признаков жилья, ни самих людей…

Наверняка кыргызов беспокоило продвижение русских в глубь их территории. Не могли они этого не знать, тем более оставить безнаказанным. Попытка сжечь дощаник накануне отплытия косвенно подтверждала опасения Мирона и Овражного. Но кыргызы пока себя никак не проявляли, похоже, затаились, а это означало, что лодки несли русских не просто в неизведанные земли. Без сомнения, там их ждали. Ждали не с хлебом-солью, а с острым мечом и разящей стрелой.

На десятый день плавания приключилась досада. С одной из лодок сбросили завернутое в парусину женское тело то ли ясырки, то ли крещеной татарки. Привязанный к ногам камень оборвался, и тело всплыло. Хуже того, его прибило ночью к берегу, и сторожа, обнаружив непонятный сверток, загалдели тревожно и кинулись будить Овражного. Мирон тоже проснулся. Быстрый сыск ничего не дал. Служивые угрюмо молчали, отнекивались, косились хмуро на князя, который непременно хотел дознаться, откуда взялась умершая и отчего тело у нее сплошь в кровоподтеках.

Наконец Петр Новгородец отозвал его в сторону.

– Слышь, ваша милость, – сказал он, отводя взгляд в сторону. – Не пытай людишек. На кажной лодке по одной-две женки прячут. Без бабы в походе туго. А эта, видно, строптивая попалась или не давалась долго. Вот и придушили ее, если она бесполезная.

Оторопев, Мирон молчал, затем перевел взгляд на Овражного:

– Ты знал о том, что тайно баб везут?

Есаул пожал плечами.

– Чего ж не знать? Тока кто ведал, что до смертоубийства дойдет? – И махнул рукой. – Так завсегда бывало! А бабы в походе зачастую крепче мужиков.

Вмешался Новгородец:

– Не трожь их, ваша милость! Казачки недовольны, ропщут, заберешь-де женок, повернут обратно. Оставят тебя на пару с любушкой куковать.

Мирон почувствовал, что краснеет, но строго произнес:

– Пускай уже, но если кто снова бабу забьет или удушит, того лично на березе вздерну!

В тот вечер стали лагерем на сутки. С дюжину, наверно, женок, осмелев, помогали Олене кашеварить, мыть посуду и котлы. Теплая ночь опустилась на землю. Люди долго не расходились. Сидели вкруг костров, и летела над рекой раздольная русская песня об Ермаке и его ватажниках. В нестройный мужской хор вплетались звонкие женские голоса.

Глава 22

Луна-Ай успела сильно располнеть, когда Теркен-бег вернулся домой. Прошло полмесяца, хотя не раз бывало, что он отсутствовал и дольше. Возвратился отец усталым и осунувшимся, как после тяжелой болезни. И без поклажи, которая была приторочена к седлам лошадей. Айдына терялась в догадках. Так что же было в тех тюках, которые остались где-то в тайге? И почему один из воинов вернулся с перевязанной головой, а другой не спешился, а почти рухнул с коня, и его торопливо отнесли в юрту? Впрочем, взрослые заботы недолго занимали Айдыну. И раньше случалось, что воины возвращались из походов ранеными, а некоторые не возвращались вовсе.

Сейчас девочку больше интересовало ее будущее. Уж лучше убежать с Киркеем в горы, чем стать женой старого калмацкого тайши.

Несколько дней Айдына ходила вокруг да около тетки, не зная, как к ней подступиться и разузнать, правдивы ли слова Чайсо о ее скором замужестве. Но так и не насмелилась, ведь по-любому ей пришлось бы сознаться, от кого она услышала эту новость. Зато она решилась попросить, чтобы та замолвила за нее словечко, и отец позволил бы дочери отправиться на летние пастбища к табунщикам. Ончас с трудом согласилась, но не сдержала слова. Наоборот, она принялась жаловаться брату на своеволие племянницы, на ее нежелание обучаться женским занятиям. Действительно, Айдына и в отсутствие Киркея больше времени проводила в седле, чем за шитьем одежды или приготовлением пищи.

Сегодня с утра ей вздумалось набрасывать аркан на старую лошадь Узун Азах. Но та хоть и окривела давно, попытки Айдыны узрела сразу. И очень ловко уклонялась от аркана всякий раз, когда его петля пролетала над ее головой.

Айдына сердилась и охаживала плеткой ленивого Когдея. Этого коня, непригодного из-за хромоты к сражениям и дальним походам, отец подарил Айдыне на ее прошлогодний день рождения. С весны девочка умоляла отдать ей Элчи, молодую кобылицу, быструю, как ветер, но Теркен был непреклонен. Вот и сейчас, стоя возле юрты, он наблюдал за попытками Айдыны поймать Узун Азах. Лицо его было серьезным, не разберешь, как на самом деле он относится к забавам дочери.

Наконец ей надоело воевать с хитрой кобылой, и она подъехала к отцу. Видно, на лице Айдыны ясно проступило все, о чем она хотела поговорить с ним. Поэтому Теркен-бег сразу сказал строго и без обиняков:

– Нет, Элчи еще не объезжена. Я не хочу, чтобы ты сломала шею.

– Но я приручу ее, – насупилась Айдына. – Элчи уже подходит ко мне и слизывает соль с ладони. И знает свое имя.

– Не стоит меня упрашивать, – нахмурился бег. – Я знаю, что говорю. Тебе пристало носить женское платье, а не кожаные штаны табунщика.

– Я не буду табунщиком, – гордо вскинула голову Айдына. – Я буду воином. Я заменю тебе сына.

Теркен покачал головой и усмехнулся.

Темные, как черемуха, глаза Айдыны гневно сверкнули. Она встряхнула головой, отчего все ее сорок косичек пришли в движение.

– Не смейся! – вскрикнула она. – Я докажу, что могу сражаться на мечах не хуже твоих матыров. А из лука я попадаю в глаз белке.

– Женщина никогда не сядет в седло воина! Даже моя дочь! – Теркен перехватил у нее повод Когдея. – Хватит уже забавляться пустяками. Иди к Ончас, помоги ей! Она жалуется, что ты целыми днями пропадаешь в тайге. Это опасно!

– Меня охраняет Адай. Он в одиночку может завалить медведя, – не сдавалась Айдына. Но повод выпустила, чтобы не сердить отца. А то заберет Когдея с той же лекостью, с какой подарил его.

– Адай – всего лишь большая собака. Он может справиться с медведем, но против меча или стрелы бессилен. А в тайге появились чужие люди, – сказал отец.

– Это орысы? – Глаза Айдыны заблестели. – Я знаю, Ончас мне рассказывала. У них розовые лица, круглые, как пуговицы, глаза, и острые, точно клюв, носы. А на лице у них много волос.

– Женский язык точно змея, – усмехнулся Теркен. – Укусит, долго болеть будешь! Ончас – старая женщина, что она может знать об орысах? Она их в глаза не видела. Но будь осторожнее, худые люди в тайге. Возможно, Алтын-хан заслал своих лазутчиков. Или джунгары снова собираются походом на наши земли. Ирбек вчера слушал сову. Она прокричала тридцать три раза. Это к беде.

– Ирбек? – Айдына приблизилась к отцу и заглянула ему в глаза. – Он велел соорудить шалаш на горе Изылтах и накрыть его шкурами. Зачем ему камлать? Одному, без людей? Что-то плохое случилось? Орысы идут?

Теркен прищурился и шутливо дернул Айдыну за косичку.

– Плутовка! Откуда знаешь про шалаш и камлание? Подслушала чужие разговоры? А может, успела побывать на Изылтах?

Айдына потупилась. Ей легче было признаться в первом грехе, чем во втором. Потому что это признание непременно потянуло бы за собой целую цепь доказательств ее негодного поведения. Ведь она не только подслушала разговор шамана Ирбека с его помощником Быргеном, но и на самом деле отправилась вслед за ними к горе Изылтах. Причем не раз пряталась в зарослях, чтобы шаман не заметил, что за ним наблюдают. Впрочем, о том, что случилось дальше, она промолчала бы даже под пыткой, потому что гнева отца опасалась больше, чем мести злых духов.