Ругаться с отцом в мои планы никак не входило. Он не знает, да и Яна тоже, что меня выгнали с завода. Никогда мое будущее не зависело от него так, как сейчас. Яне этого не объяснить, не стоит и пытаться. Она вспыльчивая, в ней течет казачья кровь, махнет сгоряча шашкой, а ошибки своей никогда не признает. Итак, что или кого мне выбрать? Выберу виски, всего стаканчик, до рассвета далеко, время подумать есть.

Идеально было бы помирить его с Илоной. Отец человек резкий, моментально вскипает и так же быстро остывает, утром может и не вспомнит за что полночи матом её крыл. Что же там у них произошло? Она так просто от сладкой жизни не откажется. Пенсионеры оба, без пяти минут, а всё строят из себя черте что. Последний глоток стал посреди горла. От литровой бутылки осталось меньше половины. Пожалуй, хватит на сегодня приключений.

Задремал. Часик поспал. Меня разбудил громкий, протяжный храп отца с присвистом и клокотанием. На часах было девять утра, комнату наполнял тяжелый запах перегара и папиных немытых ног. Он сидел неподвижно в той же позе, в которой заснул. Представляю, как будут ныть все его суставы, когда проснется. Я приоткрыл окно, и в комнату потянул свежий морозный воздух. С минуту постоял у окна, голова трещала. Убрал недопитую бутылку виски в холодильник и принял цитрамон, запивая таблетки апельсиновым соком прямо из картонной коробки.

Отец глухо простонал и, не поднимая головы, почесался. Мне показалось, что он проснулся.

– Доброе утро, пап, – прошипел я полушепотом.

Он приподнялся, осмотрелся, как бы что-то припоминая и, видимо, не припомнив, тревожно уставился на меня, ничего не ответил, встал и пошел в туалет. На опухшем лице отпечаталась рука, на которой он спал, а на лбу красовался отпечаток металлического ремешка часов.

– Ну и ночка выдалась, – сказал отец, возвратившись в комнату.

– Говори тише, все ещё спят.

– Точно, забыл.

– Что там у тебя случилось?

– Да так, поссорились немного.

– Ничего себе, немного. Была бы она тут, думаю, ты бы её придушил. А может, ты её раньше придушил, до того как к нам приехал. Вид у тебя был грозный.

– Никого я не душил, что ж я совсем, что ли? Немного повздорили. Она в мой телефон полезла, когда я в душ пошел. Вернулся, полотенце чистое забыл, а она сообщения читает. Ничего особенного там нет, так, поздравления с наступающими праздниками, но сам факт меня взбесил. Никогда ж повода не давал. Ну, я давай орать на неё, она в слезы, тоже давай орать, и пошло – поехало. Хлопнул дверью, поехал в ресторан, напился до чёртиков.

– Так она тебя не выгоняла?

– Она? Меня выгоняла? Бред. С чего ты взял? Ты уж извини, я вам, наверное, праздник испортил. Но так паршиво было на душе, как никогда прежде.

– Нет, не испортил. Самую малость, разве что. Мы уже спать ложились. Яна тебе чай сделала, а ты с ней очень грубо разговаривал. Всё б ничего, но она беременна и очень близко к сердцу воспринимает…

Отец слушал, виновато склонив голову, частыми мелкими глотками прикладываясь к бутылке минеральной воды, но, услышав про беременность, задрожал и быстро поставил бутылку на стол, как бы боясь её уронить. Он посмотрел на меня красными воспаленными глазами и сглотнул.

– Вот спасибо, Дедушка Мороз, – промямлил он нервно.

– Ты не особо рад?

– Очень рад!

– Тише, – напомнил я.

– Просто, это как-то неожиданно, что ли. Я переживаю за тебя, за вас всех переживаю. – Он запнулся. Рассеяно пошарил в кармане, не нашел то, что искал, побледнел, положил трясущуюся руку перед собой на стол и сразу же убрал на колено. – Я переживаю, – продолжил отец после паузы, – времена сейчас…

– Да ладно тебе, заладил, времена, времена. А что, когда я родился, другие времена были? Даст бог ребенка, подаст и на ребенка.

– Где ключи? Ты мою сумочку не видел? Может, я её в машине оставил или в ресторане. Если в ресторане, то уже не найти, пропала… Мне нужно срочно ехать.

– За руль не садись, мало ли…

– Само собой, какой там руль. Извинись тут за меня.

– Уже извинился, не переживай.

Кожаный клатч лежал под водительским сидением. На бледном лице просияла улыбка искренней радости. Отец расстегнул сумочку, не глядя, сунул руку, вынул стопку пятитысячных купюр, протянул мне деньги и крепко обнял на прощание.

Первого января, ближе к вечеру, нагрянули родственники Яны, её мама и сестра. Обе вычурно-нарядные. В тёще элегантности не больше, чем в продавщице сельпо, слишком яркий макияж для женщины её лет. Не приведи господь во сне увидеть этого грустного клоуна. Размазанная по глубоким морщинам косметика кого угодно испугает. Завершает образ незаменимый атрибут старой хабалки – пышная меховая шапка, которую она не снимает даже за столом.

Ксюшу в последний раз видел на свадьбе. Она изменилась, хотя времени прошло всего ничего. Лицо с мороза пылает здоровьем, глаза светятся энергией. В прихожей Ксюша сняла пальто из дубленой кожи, некоторое время была в черных замшевых сапогах на высоком каблуке и темном зеленом платье. Она похорошела. Такой стиль ей к лицу, не то, что широкие джинсы и растянутый свитер крупной вязки. Платье, которого я раньше не видел, выгодно подчеркивает округлившиеся бедра и маленькую высокую грудь.

Наши гости чувствуют себя уверенно, как дома. Подарочные пакеты с мандаринами и дешевыми конфетами преподносятся детям как редкие сокровища. Тёща уселась за стол на мое место, брезгливо отодвинув мою тарелку Яне. Та без лишних слов убрала грязную посуду и поставила маме чистую тарелку с приборами. Что мне оставалось? Разбавил виски колой и сел в кресло, послужившее мне постелью в эту ночь. Расположение мое неудачное, за спиной тёщи, чувствую себя шпионом в тылу врага. Кира, тем временем, захватила Ксюшу в тесные объятия и повалила её на пол, так, что нижний край платья задрался, оголяя ноги почти до бедра. Правила приличия велят отворачиваться в такой ситуации, к тому же, я увидел достаточно, чтобы в жилах забурлила пьяная кровь. Поставил на пол стакан и скорым шагом отправился в ванную. То ли из-за бурбона, то ли из-за того, что я не прикасался к Яне с момента, как узнал о её беременности, в парализующем мысли исступлении я захотел Ксюшу, здесь и сейчас.

Дверь ванной заперта, мощные струи горячей воды ударяются о тело. Представляю себе её юное обнаженное тело, красные, смущенные щёки. Да, она непременно должна быть тут, и смотреть на меня, стыдливо прикрывая обнаженную грудь, крепко сжимая ноги. Только так. Хочет ко мне, но не может себя побороть. Сильное мужское тело – то о чем она так мечтает перед сном, но этот жар не известен ей по-настоящему. Не бойся, подойди, прикоснись. Она боится и чуть не плачет, проклиная свою робость и стыд. Раздается стук в дверь.

– С тобой всё хорошо? – равнодушный голос Яны вырывает меня из фантазий. Не могу ей ответить, не хочу, ненавижу её в этот момент.

– Вов, ты там живой? С тобой всё хорошо?

– Сейчас приду, – отвечаю сдавленно кисло, едва овладев собой. Всё испорчено. Набираю в рот воды, полощу, шумно сплевываю. Пусть слышит, если она ещё стоит под дверью. Хочу вернуться в прежнее состояние, довести начатое дело до конца, но не выходит, жалкое зрелище. Обтираюсь полотенцем, накидываю халат, в спальне надеваю свежее белье и спортивный костюм.

За столом Яна с мамой что-то горячо обсуждают. Ксюша в разговоре не участвует, ложечкой помешивает чай, тихонько, не касаясь стенок чашки, и по часовой стрелке, конечно же, это их семейное суеверие, иначе, наверное, денег не будет или ещё какое горе приключится. С моим появлением болтовня стихает. Чувствую себя чужим в своем доме, был бы трезв, куда-нибудь поехал бы подальше, но я пьян и должен остаться. Обсуждали моего отца и сказанные им слова. Призрением сквозят взгляды этих женщин. Рассказали бы лучше, где в этот день мой тесть, в какой валяется канаве, но молчат, тот ведь и по морде может дать. Какие же они предсказуемые.

– Покушай что-нибудь, Володя – предлагает тёща, возомнив себя хозяйкой.

– Спасибо, я не голоден, только из-за стола встал, прямиком с места, где вы сидите, – стараюсь ответить как можно вежливее, но слышится это язвительно и неискреннее, чем само приглашение поесть. Яна кривится.

Сидя в кресле, лениво перебираю конфеты в подарочном пакете. Ищу свои любимые: грильяж или мармеладки с текучей начинкой. Тщетно, в пакете только пустые обертки и невкусные шоколадные батончики. Невольно сравниваю Яну с сестрой. Нет, Ксюша не красивее, она хорошенькая, подкупает своей чистотой и наивностью, качествами, которые Яна, при всём своем артистизме, никогда не обретет. В ладони тает шоколадный батончик, я его не хочу, но ем, потому, что выбора нет, самое сладкое уже съедено. Вся моя жизнь, как этот батончик – дерьмо на вкус, зато в яркой упаковке.

Длинные новогодние выходные. Дни, когда не имеет значения, понедельник сегодня, среда или суббота. Безработные особенно радуются выходным. Выходные дни – дни равенства, когда угнетенные пролетарии всех стран забывают о своей великой миссии – напоминать, кто за чей счет живет. Мне никто не напоминает, но это пока. Скоро и Яна, и отец, и все кому не лень, будут хором осуждать мою праздность. Это единственное, в чем я могу быть твердо уверен. Меня не отпускает рефлексия. С момента, как встретил Яну, с первого же взгляда на неё, тревоги и переживания посыпались как снег на мою голову, не продохнуть. Причина всему деньги. Я ошибся на старте, искать нужно было не работу, искать нужно было деньги. Работать и зарабатывать – слишком разные понятия, взаимоисключающие, полярные. Бабушка много раз говорила, что в колхозе больше всех работала кобыла, но председателем так и не стала. Одна хорошая тема, удачная сделка принесет больше денег, чем год в забое на угольной шахте. Эта мысль не дает мне покоя. Я ошибся на старте, впустую потратил время. Резкий поворот опасен опрокидыванием, но это не повод таранить стену лбом и изо дня в день прозябать на стадионе, в душном офисе или в грязном гараже.