– Мам, я женился, – беззвучно шевелю губами. Ей слов не нужно, она и так поймет, – у меня родился сын. Ты же их видишь, правда? Я тебя не вижу, а ты всё видишь. Ты была бы хорошей бабушкой, ты и так лучшая бабушка и, когда твой внук подрастет, мы приедем вместе и подарим тебе огромный букет роз. Прости, что я редко прихожу. Мне тяжело, но знаю, что ты бережешь меня, и потому ничего плохого не случится. Мне очень тебя не хватает. Была б ты жива, многое было бы по-другому, только ты меня слышала, только ты понимала, а отец… сама знаешь. Всё наладится, теперь у меня есть сын, теперь есть семья, самая настоящая семья. Они меня ждут, должен идти к ним. Прости, ещё раз, прости.

Не оборачиваясь, шел к выходу из кладбища. Душили слезы, но с ними пришла легкость и ощущение безопасности. Телефон, оставленный в машине, звонил шесть раз. Все пропущенные были от Яны. Сразу перезвонил.

– Вов, ну наконец-то, – услышал после первого же гудка, – Вов, здесь совсем не санаторий, давай забирай меня скорее. Вов, ты слышишь?

– Да, слышу, скоро буду.

– Через сколько? Мне с фотографом нужно договориться. Она меня уже достала, три раза заходила. И вещи собраны. Давай, поторопись.

– С каким фотографом?

– Здесь есть фотограф, специальный. Ой, да что я тебе рассказываю? Ты едешь? Просто скажи, да-да, нет-нет, чтобы я понимала.

– Еду, – сухо ответил и посмотрел в зеркало на красные от слез глаза. Скажу, что это слезы счастья, рад их видеть, а ещё больше рад, что её мама-змея, наконец, уберется из моего дома, но об этом не скажу.

Полуденное солнце жарит беспощадно. В восемь утра на градуснике было тридцать, а сейчас, наверное, все сорок градусов в тени. Добирался до роддома час. Глаза уже не красные, но, только выйдя из машины, покрылся потом. Отсоединил ключ от брелока сигнализации, вернулся, завел мотор, поставил кондиционер на минимальную температуру, запер дверные замки, ушел. Очень жарко, пот разъедает глаза. Яна ждала в прохладном холе. На руках у нее спал мой малыш в пёстром шелковом конверте, в ногах сумка, кругом суета, мимо прошла толпа с шариками и огромным плюшевым медведем.

– Наконец-то, – процедила Яна через скривленные губы, – не прошло и года.

– Пробки, что я могу поделать?

– Нужно было раньше выезжать. Вон, видишь, побежали, – она кивнула удаляющемуся медведю, – наше время заняли, придется ещё ждать.

– Может ну её, эту фотосессию?

– Как бы не так. Это же память, Володь, что ты такое говоришь?

– Давай я тебя сфотографирую.

– Нет, это не то. Хочу, чтобы на фото мы были все вместе. Я много прошу?

– Совсем не много, твое желание – закон. Забыла?

– Забыла. Тут другие законы. Какое там желание? Помыться по-человечески, уже достижение.

– Моя ж ты маленькая…

– Держи сынульку, – она небрежно протянула мне младенца, – а я сбегаю, посмотрю что там.

Не успел опомниться, как на руках у меня оказался почти невесомый шелковый сверток. Никогда прежде не держал на руках детей. Краешек ткани ложился ему на лицо. Убрал ткань, пухленькие губки искали во сне грудь, сладко причмокивая, пятнышко на лбу, красные щеки, темные брови. Мой красавец! Чемпион в третьем поколении!

Яна вернулась через минуту с фотографом, стала слева от меня, с широкой улыбкой на лице. Девушка в брюках с большими карманами прицелилась сквозь объектив фотокамеры.

– Так, мамочка с цветами, папочка с ребенком, все улыбаются, – она запнулась, Яна скривилась, – а где цветы?

– Вов, ты не купил цветы?

– Не купил, – отвечаю краснея.

– Не можешь, да, чтобы всё не испортить.

– Сейчас куплю. В чём проблема?

– Проблема в том, – вмешалась фотограф, – что я не собираюсь ждать, пока вы будете выяснять отношения. Стали, улыбаемся. – Она сделала несколько снимков, торопливо повела нас в комнату, скудно украшенную сюжетами советских мультфильмов и воздушными шариками, липкой лентой приклеенными к стене, попросила раздеть сына, он расплакался, сделала несколько снимков, попросила одеть, фотографировала, пока одевали, раздраженно сунула визитку, попросила оплатить сегодня пять тысяч на банковскую карточку, привязанную к номеру телефона на визитке, убежала, а мы пошли к машине.

– Вова, выключи кондиционер. С ума сошел, Мирона же продует.

– Нажми посередине кнопочку, не будет дуть. И почему Мирон? Что за имя такое?

– Имя как имя, мне нравится. А если ты не заметил, то у меня руки твоим сыном заняты, выключи сам. Посмотри на него, вылитый же Мирон. Да и вообще, я рожала, мне и имя выбирать.

– Я как бы тоже причастен к его рождению, могла бы посоветоваться.

– Хорошо, советуюсь. Давай варианты.

– Паша, например, в честь деда.

– Шутишь? У меня плохие ассоциации с этим именем. Нет, спасибо, уж лучше Мирон.

– Ну, значит Мирон, раз ты так решила.

– Да, я так решила. Вези нас с Мироном домой, да поскорее.

– Везу-везу. Мне к этому имени нужно будет привыкнуть. Звучит как дворецкий, – съехидничал я. – Мирон, голубчик, подай-ка барышне лафитник, она зябнет. Так что ли? Может, всё-таки другое имя парню подберем, ему жить с ним. Борис?

– Нет, у бабушки так хряка звали. Тема закрыта. Мирон с греческого означает благоухающий. Понюхай его.

– Не могу, я за рулем.

– Дома понюхаешь. Он же пахнет, как ангел, как, Мирон пахнет, не то, что бабушкин Борька.

– Уговорила. Я почти привык. Ещё сто раз подряд повтори Мирон, и точно не забуду.

Яна гневно толкнула сиденье ногой, спор затих.

Едва машина остановилась напротив ворот, из дома высыпали тёща с девочками и застыли на пороге.

– Ну, слава тебе Господи, – запричитала её мать, – мы тут извелись, все глаза в окошко просмотрели.

– Не то слово, – подхватила Яна, – как же я соскучилась.

Тёща вцепилась в младенца и принялась сюсюкать, пока девочки разрывались, то сжимали в объятиях мать, то подпрыгивали, чтобы разглядеть брата. Меня словно не существовало.

– Проходите в дом, не толпитесь на жаре, – вежливо пригласил всех присутствующих.

– А что ты нас гонишь? – возмутилась тёща, – Мирону полезно быть на солнышке.

– Мирону может и полезно, а я пойду, вещи отнесу, – сказал, подавляя гнев. Как случилось, что я последним узнал имя своего сына? Что за дела? Когда, наконец, меня в мою же семью примут?

Стынущий в печке Татры пропеллер последний раз прострекотал и замер.

«Вот и сказочке конец, – подумал я, – а кто слушал молодец. Так кончается моя жизнь. Рад, что в последние часы смог хоть и мысленно, но всё же побыть дома. Холодает. Пар со рта. Мороз уже в кабине. Пришел убить меня? Не угадал. Я умер давно, умер для всех в тот сраный день, когда Светка позвонила по поводу своих денег.

– Владимир, здравствуйте, – услышал я в трубке телефона зябким октябрьским утром, – Владимир, это Света, по поводу инвестиций в строительство, помните?

– Здравствуйте, помню.

– Как там наши дела, Володя? Проезжаю мимо участка, не пойму, техника какая-то стоит, но сроки строительства явно запаздывают. Что вы скажите?

– Ох, Светлана - Светлана. Что тут скажешь, ваша правда. Сроки ни к черту. Должен извиниться, но администрация никак не идет навстречу. Бюрократы ржавые, что с них возьмешь. Буду до конца честен, перспективы пока никакой. Заеду к вам вечерком, верну деньги, а как движение пойдет, вернемся к разговору.

– Вы меня прямо ошарашили, Володя. Вот что значит ретроградный Меркурий. Неужели никакой перспективы?

– Никакой. Ни света в конце тоннеля, ни даже намека.

– Жаль. Очень жаль. Так в какое время вас ждать?

– Точно не скажу, как буду выезжать, позвоню.

– Сегодня?

– Сегодня.

Положив трубку, я долго приходил в себя. Нашего разговора, к счастью, никто не слышал. С того дня, как Яна с Мироном переступили порог моего дома, я был вынужден коротать время на заправке. Тёща жила с нами постоянно, лишь по воскресеньям уезжая к себе. Воскресный папаша - так они прозвали меня между собой, потому что только в этот день я мог спокойно находиться в своем доме.

План действий был готов заранее, всё что оставалось, это быстро продать машину, перевязать резинкой деньги и передать их ей в руки. Знакомый перекупщик ждал только моего слова, он давно осмотрел Тойоту и назвал свою цену. Я не спешил со сделкой. К зиме цена на машины с полным приводом растет, но ждать больше некуда.

– Саша, привет, – небрежно начал я телефонный разговор. Моего собеседника звали Сасун, древнее армянское имя, говорили знавшие его люди, но сам Сасун предпочитал называться Сашей.

– Привет, как ты?

– Всё хорошо, машину мою брать не передумал?

– Нет, не передумал. Что ты? В любое время, я же сказал.

– По цене, накинешь? Зима близко, сам знаешь...

– Зима не так уж близко, а годы твоей машины идут, это я знаю. Цена падает…

– Не начинай, нормально же общались. Готовь деньги.

– Деньги всегда готовы. Жду.

Мы встретились на автомойке. Саша запрыгнул на водительское сидение, покрутил руль, любовно погладил приборную панель, бросил мне на колени пакет с деньгами и пустой бланк договора купли-продажи.

– Ты же знаешь, что я эту машину беру не себе. Какая тебе разница, подпиши как продавец, а кто покупателем будет, тому в паспорте машины лишняя сточка не нужна, – объяснил он.

Пересчитал деньги, подписал договор. После расчётов со Светланой, должно было остаться семьсот тысяч рублей. Не густо, но на подержанную машину хватало. Мы попрощались. Тойота величественно проплыла мимо, скрылась за поворотом. Заказал такси, и к пяти часам вечера был в офисе Светланы.

– Жалко, конечно, очень жалко, что так вышло, – причитала она, сжимая пакет с деньгами у груди.