Мария Высоцкая - Законы безумия

Герда отстраняется первая. Тяжело дышит. Между нами по-прежнему пара сантиметров. Она продолжает обнимать и прижиматься ко мне, как, впрочем, и я. Щеки краснеют. Смущается, но взгляд не отрывает.

– Богдан, ты очень хороший, – опускает глаза, – но все это… я не знаю…

– Да не парься, – давлю улыбку, а самому ни х*ра не смешно, – все норм.

Смотрит прямо в глаза, гадина, всю душу уже выжрала.

– Я, наверное, поеду домой, – совсем тихо.

– Вызову тебе такси.

– Спасибо.

Выхожу из комнаты. Не сказать, что я сильно расстроен, но осадочек подбешивает. Вызываю такси и в течение пятнадцати минут отправляю Геру домой. Хреновая была идея притащить ее к себе, хотя… если мыслить глобально, анализировать ее реакции… то Катюша была права – Гера по уши. Хоть и выпендривается. Остается вопрос за малым, насколько во все это влип я?!

Только выпроваживаю Геру, как дома появляется Ма.

– Ты чего такой веселый? – интересуется крайне осторожно.

– Нормально все.

– Герда уже уехала?

– Уехала-уехала.

– Как я понимаю, она имеет прямое отношение к нашему настроению. Да?

– Не исключено. Слушай, пойдем кофе попьем.

– Пошли, конечно.

Наливаю в кружки кофе, усаживаясь за стол напротив Марины.

– Поделишься, что произошло?

– Не люблю девчонок себе на уме.

Ма смеется.

– Поругались?

– Не сошлись во мнениях, скажем.

– Богдан, я не хочу читать нотаций, – отставляет чашку.

У Марины немного напряженное лицо, будто она подбирает слова. Боится обидеть?

– Я тебе еще вчера сказала, что у нее очень специфичные родители. Все это… то, что происходит между вами… это никогда не будет серьезным. И дело тут даже не в Герде. Ей не дадут выбирать самой, понимаешь?

– Каждый сам вправе решать за себя.

– Сынок, – протяжно, уголки губ ползут вверх, – ты слишком все идеализируешь. У тебя либо черное, либо белое. Но так не бывает. Часто мы зависим от обстоятельств, окружающих нас людей… я думаю, что Герда очень сильно зависит от того, что происходит вокруг нее. От людей, влияния, положения…

– То есть, я ей не пара, правильно понимаю?

– Разве я сказала именно это?

– Нет, – качаю головой, я прекрасно понял, что Ма имеет в виду. Понял, но признавать мне этого не хочется.

– Не обижайся.

– А на тебя-то за что?

– За слова.

– Глупости. Знаешь, обстоятельства обстоятельствами, но все всегда можно изменить. Если сильно чего-то хотеть и прилагать для этого усилия.

– Дай бог, – улыбается. Но я чувствую, что она переживает.

Мы еще долго сидим на кухне, болтаем о ерунде. Марина рассказывает об университетах, придирается с выбором специальности… а я, как помешанный болванчик, думаю о Гольштейн. Этот несчастный поцелуй снес мне крышу окончательно. Раздражаю сам себя и того нюню, в которого я превращаюсь. В голове шумит навязчивая мысль – она будет со мной, чего бы мне это ни стоило. Мне не впервой добиваться того, чего, казалось бы, мне вовек не видать.

Герда.

Трусиха. Черт! Черт!

Я обязательно завтра с ним поговорю, все объясню. Скажу, что просто перенервничала. Что после алкоголя и приставаний того типа у меня был стресс. Не знаю… что-то придумаю.

Морщусь, чувствуя тошноту. Голова уже не болит, но общее состояние можно смело назвать «вареная муха». Прикрывая глаза, заворачиваюсь в плед. Сознание быстро рисует наш поцелуй, тело покрывается мурашками, а сердце замирает. Хочется кричать. С лица не сходит улыбка. Все это было так неожиданно, как в фильме. Перекатываюсь на другой бок, поджимая ноги. Волнение нарастает. А вдруг этот поцелуй был забавой с его стороны? Вдруг он играет? Если это так, то я поступила правильно, решив уехать.

Но самое страшное другое – меня видела наш завуч. Его мать видела меня пьяную. Я даже что-то уронила. Так стыдно мне еще не было. То, что с утра ее не оказалось дома, было просто великолепно. Иначе я бы умерла там со стыда.

Утром без энтузиазма собираюсь в школу. Родителей до сих пор нет, и это немного радует. Надеваю шубу и выхожу во двор. Машина уже ждет. Водитель открывает двери, и я юркаю внутрь. По дороге смотрю в окно. Погода постепенно меняется. Весна медленно вступает в свои права. Солнца становится все больше. На парковке замечаю Вику, машу ей рукой. Прижав к себе сумку, иду ей навстречу.

– Привет, – улыбаюсь.

– Привет, рада видеть тебя в хорошем настроении.

– О, это уже сегодня. Вчера мне было не так прекрасно.

– Очень тебя понимаю. Слушай, – медлит, – а правда, что ты уехала с Шелестом?

– Да.

– И?

– Ничего.

– Серьезно?

– А что должно было быть?

– Ну не знаю, просто на этот счет о нем не самое лучшее мнение гуляет. И я переживала за тебя.

– Все хорошо. Я переночевала одна в его комнате, а на следующий день мы почти до вечера играли в приставку, – воодушевленно улыбаюсь, – но все не так гладко. Его мать видела меня в таком состоянии.

– Да ладно, с кем не бывает, – пожимает плечами.

– Его мать – наш завуч.

Вика округляет глаза, вертя головой.

– Серьезно?

– Ага.

– Блин. Да, я бы тоже, наверное, со стыда сгорела. И что? Что она сказала?

– Ночью не помню. А у Богдана я спросить постеснялась… хорошо, что утром ее не было дома.

– Спокойствие, малыш, только спокойствие.

– Стараюсь.

– Герда, Макс предложил мне встречаться, представляешь? – Вика закусывает губу, глубоко вздыхая.

Выглядит очень счастливой.

– Поздравляю. Слушай, еще минута – и я опоздаю. Увидимся на обеде.

– Хорошо.

Забегаю в раздевалку, быстренько снимая шубу. Потом так же быстро поднимаюсь на второй этаж, сталкиваясь с Пашей. Сомов смотрит на меня презрительно. Ухмыляется. Хмурюсь и очень хочу пройти мимо, но он не дает. Хватает за руку, вынуждая остановиться.

– Ну ты и с*ка, Гольштейн. Быстро перед Шелестом ножки раздвинула. Шл*ха ты, Герда, – Сомов брызжет ядом. Его взгляд полон ненависти, а у меня просто нет слов. Я стою посреди школьного коридора, слышу его громкий голос, вижу, как на нас оборачиваются проходящие ребята, как его компания ржет, позади него. Стою и не могу вымолвить и звука. Мой мир рушится, крошится в мелкую крошку.

– Что молчишь? Воды в рот набрала или же членом его подавилась, до сих пор отойти не можешь? – встряхивает меня за плечо.

– Паха, да она оглохла, походу, – они смеются, а я рыдаю. Там, глубоко внутри, в душе, я сижу на коленях, захлебываясь своими слезами.

– А я смотрю, ты ему завидуешь? – улыбаюсь, склоняя голову вбок. Я не могу упасть перед ним в грязь лицом, не могу заплакать, убежать. Нет. Это буду не я. Про меня могут сказать все что угодно, обозвать, унизить, но это лишь их домыслы и больное воображение. Я никогда и ни перед кем не склоню голову. Никогда и ни перед кем. – Тебе не дала, а ему обломилось? – приподымаю бровь.

– Было бы чему, мне такая, как ты, не нужна. Я брезгую, – шепотом, в лицо, с мерзкой улыбкой, – да и ему ты тоже вряд ли уже понадобишься. Это же тупо спор. Полшколы ставки делало. Так что не обольщайся, моя дорогая.

Богдан. Как он мог? Я же поверила ему. Я же…

– А видео не показывал? – смеюсь Сомову в лицо, а сама уже готова грохнуться в обморок от жалости к себе и дикой ненависти к Шелесту.

– Че?

– То, говорю, мы на видео все записали. Хочешь, завтра принесу, посмотришь? – хихикаю над его глупой физиономией, а потом, грациозно развернувшись, иду во двор. Медленно вышагивая по длинному коридору, чувствую на себе прожигающие, где-то презрительные взгляды, но стоит мне остановиться на ком-то из них глазами, я вижу полнейшую покорность и отступление. Они могут думать, сплетничать, обсуждать меня за спиной. Они могут все, что хотят, но только там, в своих кулуарах, тихим-тихим шепотом. Потому что никто из них, никто и никогда не скажет мне даже слова. Каждый будет пресмыкаться, лебезя и улыбаясь. Потому что если по-другому – сожру.

Скрывшись за дверьми школы, изо всех сил стараюсь не заплакать. Тугой узел боли и отчаяния все крепче стягивает мое сердце. Кажется, я иду на автопилоте, ничего вокруг не замечая. Меня переполняет ненависть и гнев. Поэтому, когда я подхожу к Шелесту, то не думая бью его по лицу. Звонкая пощечина словно отрезвляет мысли, вытягивает из этого непроглядного стыда…

Замахиваюсь еще раз, смотря в его непонимающие и насмехающиеся надо мной глаза, но в этот раз он проворно скручивает мои руки. Спина плотно прижимается к его груди. Он окольцовывает мое тело своими жесткими объятиями.

– Тихо, Гера. Спокойно, – как всегда с задором и своей дурацкой улыбкой. – Объяснишься, за что я по роже получил?

– Ты лжец и лицемер, – кричу, пытаясь выбраться из его лап, но чем больше я шевелюсь, тем сильнее он сдавливает мое тело.

– А поподробнее.

– Зачем ты наврал Сомову, зачем ты сказал, что мы с тобой переспали? Зачем ты поспорил? – дергаюсь, извиваюсь, понимая, что мне нужно уйти, убежать, потому что еще немного, и я заплачу.

– Чего я кому сказал, когда спорил? – ослабляет хватку, поворачивая меня лицом к себе. – Че ты несешь?

– Я думала, ты нормальный. Я думала, мы друзья. Я думала, я тебе нравлюсь, – вырываю свои руки, вытирая льющиеся по щекам слезы, потому что не могу больше. Не сейчас и не с ним. Я поверила ему, думала, что наконец-то встретила хорошего человека, друга… того, с кем можно быть собой. Того, в кого я, кажется, влюбилась.

Богдан немного отстраняется. Смотрит как на маленького, избалованного ребенка.

– Че ты ревешь-то, Гольштейн? Я думал, ты такого даже не умеешь, – прижимает меня к себе. А я не сопротивляюсь, не могу. Нет сил. Больше уже нет сил. – Пошли, – отстраняется.

– Куда? – хлюпаю красным носом, недоверчиво поглядывая на решительно настроившегося Богдана.