– Нормально все будет, не ссы. Щас я полы быренько помою, и пойдем.

– До урока десять минут.

– Успею, – отмахивается, засовывая швабру в ведро с грязной водой. Та еще помывочка.

***

После уроков мы разбираем школьный архив. Расставляем все папки по алфавиту, вклеиваем стикеры в справочники. Вообще работа непыльная. Но скучная.

Сомов злобно смотрит на Богдана, расставляя папки на буквы «И». Ему, идиоту, подходит.

– Ты во мне так дыру просмотришь.

Шелест смеется, разглядывая какие-то файлы. Глаз не поднимает.

А у меня кровь застывает. Не хочу повторений. И драк здесь тоже не хочу.

– Да нужен ты мне, выродок.

– Нарываешься? – спокойным тоном.

– Богдан, – вмешиваюсь, подскакивая со стула, – пойдем поедим. Я устала. Хватит на сегодня этих работ.

– Ага, – откладывает папку, хищно смотря на Павлика.

Атмосфера, я вам скажу, отвратительная и до жути пугающая.

– Богдан, – тихонько тяну его за рукав.

– Идем, – теперь уже смотрит на меня. Губ касается улыбка.

– Не реагируй на него, он же специально.

– А то я не знаю.

– Подожди, – чувствую вибрацию телефона в прижатой к боку сумке. – Да, пап.

– Герда, у меня сегодня более свободный вечер, потом я улетаю. Думаю, тебе стоит пригласить своего друга к нам сегодня. Скажем, в семь.

– Уже пять.

– И отлично.

– Пап… – он скидывает, вздыхаю.

– Че хотел?

– Сказал тебя сегодня к нам позвать.

– А, ну я согласен. Че у вас там на ужин? Знай, на меньшее, чем лобстеры, я не настроен.

– Богдан, как ты можешь быть таким спокойным? Меня лично тошнит, как только подумаю.

***

Богдан.

В семь захожу в особняк Гольштейнов. Да я пунктуален. Вид этого огромного элитного домины мне не доставляет и единицы эстетического удовольствия. Сплошной антиквариат. Чего-чего, а коллекционирование рухляди, причем за такой ценник, я не понимаю вообще.

Все такое мрачненькое, переполненное снобизмом и эмоциональной нестабильностью. Как они тут вообще живут? Повеситься хочется от одного вида.

И это только гостиная. Если что.

Полноватая женщина в униформе и с очень добрым лицом предлагает присесть. Киваю, садясь на диван. А, ну обувь, само собой, они не снимают.

Гера бегом спускается по лестнице. На ней оливковое платье с четвертным рукавом и серые капроновые колготки.

– Привет, – останавливается позади меня, упираясь руками в спинку дивана, – как тебе?

– Тебе честно?

– Хотелось бы.

– Как в склепе.

Домработница издает смешок и направляется прочь.

– Ты только маме это не ляпни, она устроит показательную истерику. Это ее интерьерчик. Идем в столовую, – протягивает руку.

– Ну пошли.

Что я чувствую? Да ни хрена. Мне пофиг. Гера переживает, по ней видно. Ну и я чего, чувствую, с какой силой она сжимает мою ладонь. Я же больше склонен думать, что я в цирке. Уверен, сегодня будут все – и клоуны, и тигры.

Сажусь на стул, Гера усаживается рядом.

– Успокойся ты уже, – смотрю на приборы, понимая, что я в ни х*ра не понимаю, – расскажи лучше в двух словах, что чем жрут.

– Все просто, рыба, там мясо, десерт, не заморачивайся, если что, смотри на меня. Я буду есть то же, что и ты, – улыбается.

Ну, пусть отвлекается на вилки.

Минут через пятнадцать в столовую втекает невысокий, жилистый мужик с легкой сединой и серыми глазами. Взгляд у него тяжелый, холодный. Он об этом знает и пользуется своим преимуществом. Сто пудов ждет, что я оплошаю и отвернусь. Прости, папаша, не угадал. Выдерживаю взгляд, еле сдерживаясь от улыбки.

– Бронислав Аристархович, – протягивает руку.

– Богдан Николаевич, – поднимаюсь со стула, отвечая на рукопожатие.

Он улыбается, а Гера толкает меня локтем в спину.

– Ольга, – уже не молодая, но молодящаяся, потасканная бабенка, как черт из табакерки, вылезает из-за спины Гериного бати, – Константиновна.

Хочет подать руку, но Гольштейн начинает садиться за стол, мешая ей. Ольга хмурится, но с улыбочкой присаживается напротив меня.

– Выпьешь?

Гольштейн кивает прислуге на свой стакан, и ему наливают коньяк.

– Не пью.

– Мы никому не скажем, – усмехается Герина мамашка.

– Да дело и не в этом.

– Люба, налей мне вина, – Ольга повышает голос и смотрит с прищуром. Она веселится, вся эта ситуация ее забавляет.

Интересная позиция для матери.

На стол ставят несколько вариантов жрачки. Не скажу, что я голоден, но как-то так получается, что похавать я готов всегда.

Ольга смотрит на мужа, на меня, Геру, тарелки и, скомандовав положить ей на блюдо какой-то салат с трюфелями, ехидно поднимает на меня взгляд.

– Может быть, салат? У нас, как в мишленовских ресторанах, самые свежие трюфели.

– Трюфели, – подцепляю на вилку, – никогда не пробовал, – боковым зрением замечаю, как Гера копается в тарелке, все ниже и ниже над ней склоняясь, – где-то читал, что на одном аукционе в Гонконге три миллионера скинулись и на троих взяли лот с этим семисотграммовым грибом за двести тысяч долларов.

– И как ты думаешь, стоит это того? Ты бы потратился? – вмешивается Бронислав.

– Сложно сказать, пока у меня нет таких денег. Когда заработаю, тогда и посмотрим.

– То есть ты уверен в том, что у тебя будут такие деньги?

– Конечно.

– Интересно, и как хочешь зарабатывать?

– Спортом.

– Спортом?

– Я занимаюсь вольной борьбой, в этом году сдам на мастера. Недавно вот пригласили в команду под эгидой неплохой питерской компании. Они проводят бои с иностранными бойцами.

– И?

– В следующем месяце еду на Россию, возьму золото, будет шанс, что заметит кто-то более весомый. Или же нынешний клуб организует хороший бой. Выиграю, заявлю о себе, заметят в UFS, а дальше – сами понимаете.

– Понимаю-понимаю. Интересный ты парень, а ты все «Сомов-Сомов», – с насмешкой глядя на жену, – он с Гердой столько лет общался, а я с ним за все время три раза поговорил, и то, он мне за это время сказал в триста раз меньше, чем этот парень за пятнадцать минут. Да, Герда?

– Да.

– Нравишься ты мне, ой нравишься, – Гольштейн смеется, – такого я точно не ждал.

– Я вас тоже иначе представлял.

– Моя дочь настращала? Она умеет. Винит меня во всех своих неудачах.

– Моя мама говорит, что вы просто слишком многое решаете за Герду, не даете права выбора….

– Шелест, Шелест… Герда говорила, что она завуч, что-то я Шелест не припомню.

– Она Баженова.

– Отец бросил?

– Нет, она меня усыновила.

Повисла тишина.

– Давно?

– Год как.

– И долго ты был в детдоме?

– С шести лет.

– Отважная женщина. Усыновить взрослого ребенка… Можешь ей, кстати, передать, что я подумаю над ее словами, но Герда не знает, чего хочет, вот ты – по тебе я вижу, чего ты хочешь, и добьешься, у тебя цель есть, а у нее…

– Вы не правы, – Гольштейн щурит глаза, ему не по кайфу, что сопляк вроде меня ставит его мнение под сомнение.

И ладно, я все равно уже рот открыл, заднюю не включу.

– Герда умная, у нее просто нет выбора. Как ей что-то хотеть, если вы это делаете за нее? – приподымаю бровь.

Повисает тишина. Ольга смотрит на меня насмешливо. Что-то типа: «Куда это ты, дурачок, лезешь? Но от шоу я не откажусь».

– Знаешь, а заходи к нам почаще, я буду рад с тобой побеседовать, – в итоге выдает Герин батя и добавляет: – Кстати, ты оружием не интересуешься?

– Нет, но, если предложите посмотреть, не откажусь.

– Пошли.

Мы идем по коридору, а потом спускаемся на цокольный этаж.

– Проходи.

Останавливаюсь чуть дальше двери, пробегая взглядом по висящему на стенах, стоящему в стеллажах оружию. Нехило.

Складывается ощущение, что это намек: тронешь мою дочь – отстрелю яйца.

Подхожу ближе к кольту, Гольштейн, как по щелчку, оказывается рядом, сжимая рукоять в ладони.

– Кольт 1849, этот экземпляр был предметом невероятной гордости и «визитной карточкой» Сэмюэля Кольта, он дарил и продавал их только самым значимым людям своего времени. В частности, три таких револьвера в качестве презента оказались во дворце Николая I – сейчас, кстати, выставляются в Эрмитаже. Это очень редкое оружие, в мире их осталось штук двадцать. Вокруг них всегда ажиотаж.

– Никогда не думал, что оружие – это интересно.

– Интересно… Богдан, ты хороший парень, но, если ты обидишь мою дочь, я очень расстроюсь.

– Это кто кого обидит еще, – шагаю дальше. Кажись, вальтер.

– Да?

– У Герды ваши гены.

– Рад это слышать, но ты же понимаешь, что вы вместе, пока учитесь… Школа, институт… а дальше ваши пути разойдутся.

– Слишком самоуверенное заявление, Бронислав Аристархович.

– Отнюдь. Герда сама тебя бросит, мне даже не придется ничего делать. Моя девочка выросла в другом мире, ей интересно быть с тобой, чувствовать свободу, пока на ее карте полно денег. Не будет у нее денег, не будет и тебя.

– Вы не знаете свою дочь, она другая.

– Все мы другие, пока не сталкиваемся с проблемами. Ладно, не будем о грустном. Я не против того, чтобы вы встречались, как я и сказал, ты умный парень и очень мне импонируешь.

– Спасибо за доверие, – усмехаюсь. – А если я окажусь прав?

– Тогда прости, мне придется вмешаться.

– Как я и говорил, вы не даете ей права выбора.

– Что есть выбор в наше время? Самообман.

– Я могу идти? – больше насмешка, чем вопрос.

– Иди.

Возвращаюсь к столу, подумывая о том, что мама Марина все же реально права в своих предположениях. Причем сильнее, чем я ожидал.

Гера вскакивает со стула, на лице паника, ощущение, что я с войны пришел.

Ольга склоняет голову чуть вбок, делая глоток вина, облизывает губы, слегка вытягивая шею.

Не ясно, какого черта в моей башке селится эта мерзкая мысль, но, сука, чувство, что она меня клеит.