– Тогда пошли… – Парень глубоко вздохнул и отворил наконец дверь.

В баре яблоку было негде упасть: здесь собрались почти все постояльцы Замка в облаках, большинство из них держали в руках бокалы с шампанским. Я обнаружила здесь семейство Барнбрук почти в полном составе (кроме Эми, Грейси и Мэдисон), баронессу фон Подшипников с её молодым спутником, Тристана с дедушкой, Буркхардтов (ради праздника Дон-младший нацепил синий бархатный галстук-бабочку, который ему исключительно шёл), британского актёра, автора триллеров, господина и госпожу фон Дитрихштайн, Мару Маттеус в ослепительном платье. И Людвигов. Пожилая дама положила голову на плечо своему благоверному, а на её пальце красовалось обручальное кольцо. Несомненно, Тристан тоже уже заметил его.

Единственный, кто обратил внимание на наше появление, был Руди Рохля. Он стоял прислонившись к стене у двери. Мы незаметно устроились рядом с ним. Отец Бена разглагольствовал около рояля, и, по всей видимости, его рождественская речь близилась к завершению.

– Я не уверен, известна ли вам эта история, но, когда наш отель в тысяча восемьсот девяносто восьмом году распахнул свои двери, наш дед пригласил скульптора, чтобы выбить над входной дверью семейный девиз. Этот девиз гласит: Mens agitat molem, что означает: «Духовное движет материальным». Однако, когда прадед и прабабушка явились в отель на следующий день, над входной дверью красовалась надпись: Tempus fugit, amor manet, то есть «Время проходит, но любовь остаётся». Конечно же они потребовали у скульптора объяснений, однако тот клялся, что не прикасался к входному порталу. По сей день остаётся загадкой, откуда взялась эта таинственная надпись. Прабабушка всю жизнь была убеждена в том, что её выгравировал горный дух, который тем самым взял отель под своё покровительство. – Роман лукаво улыбнулся, и гости заулыбались в ответ. – Само собой разумеется, фраза Tempus fugit, amor manet до сих пор остаётся не только девизом отеля, но и основополагающим принципом нашей семьи. – Роман снова сделал эффектную паузу. – Я горд и благодарен судьбе за то, что нам с братом удалось сохранить это место со всеми его традициями и идеалами в том виде, в каком мои дед и бабушка когда-то передали его моим родителям, а мы унаследовали от них, и буду рад в один прекрасный день вручить его моему любимому сыну Бену. – Роман приложил руку к сердцу, и Бен, синхронно со своим дядей, испустил мучительный вздох. – Бен, где ты? – Роман оглянулся, поискал глазами сына, обнаружил его у стены и ласково улыбнулся.

Все гости, находившиеся в баре, обернулись к нам и тоже заулыбались.

– Так что, – заключил Роман Монфор исключительно довольным тоном, – желаю вам, друзья, старые и новые, счастливого Рождества – праздника любви и согласия!

В баре разразились бурные овации, послышался звон бокалов, оживлённый гул голосов. Пианист снова открыл крышку рояля. Кто-то распахнул окно, впустив в комнату морозный ночной воздух.

– С ума сойти! – шепнула я Бену.

Руди Рохля отделился от стены и плечом к плечу с британским актёром целенаправленно стал проталкиваться к барной стойке. Роман Скандалист составил компанию многочисленным Барнбрукам и только что громогласно заказал ещё бутылку шампанского.

– Слушай, он и правда сказал точно то, что ты предполагал. Но в этот раз тебе удалось не покраснеть.

– В глубине души я покраснел как рак. – Бен скривил рот в натужной улыбке. – Нет, только не это! Быстро смываемся: он идёт к нам!

Однако оказалось слишком поздно: Роман Монфор уже возвышался прямо над нами. Его сопровождала Гретхен, шедшая с ним под руку. Опустив ресницы, она прошептала: «Привет», что было призвано изобразить очаровательную скромность.

– А вот и мой замечательный сын! – произнёс по-английски Роман Монфор. – Когда я говорил, мне почему-то показалось, что тебя нет в зале.

Его взгляд скользнул по мне. Я заметила, что в его глазах промелькнуло что-то вроде недоумения, и попыталась незаметно отступить на шаг. Но, к сожалению, ничего не вышло: сзади была стена.

– Прекрасная речь, сэр! – ответил Бен, тоже перейдя на английский. – Такая свежая и оригинальная! И в то же время честная и трогательная. Особенно в свете предстоящих событий.

Его отец не обратил на слова Бена ни малейшего внимания. Я сомневалась, услышал ли он их вообще.

– Сегодня тебе повезло, мальчик. Наша обворожительная Гретхен Барнбрук по секрету рассказала мне, что мечтает станцевать с тобой первый вальс на новогоднем балу. И поскольку она ужасно стесняется попросить тебя об этом сама…

Угу, ужасно стесняется – примерно как антилопа гну! Я чуть не фыркнула на весь бар. Гретхен, словно угадав мои мысли, подняла глаза и смерила меня с ног до головы взглядом, исполненным неприкрытого любопытства. Я могла бы поклясться, что знаю, о чём думает она: «Опять эта чокнутая горничная! Прямо-таки в каждой бочке затычка. Везде, где водятся симпатичные мальчики, она тут как тут».

– Я заверил Гретхен, что ты будешь чрезвычайно польщён её предложением, – продолжал Роман.

– Да, весьма, – отозвался Бен. В его голосе звучала усталость.

– Но мне меньше всего хотелось бы показаться навязчивой, – нежным голоском вмешалась в разговор Гретхен.

Хрустальная люстра отбрасывала блики на её голубое платье и шелковистые волосы.

– Я хочу сказать, если ты хотел бы танцевать с кем-то ещё… – Она многозначительно улыбнулась в моём направлении.

Роман Монфор проследил за её взглядом, в этот раз уделив мне более пристальное внимание.

– Для меня будет честью открыть с тобой новогодний бал, Гретхен, – быстро произнёс Бен.

В это время я прилагала отчаянные усилия, чтобы провалиться сквозь землю. Роман между тем явно размышлял, откуда ему знакомо моё лицо.

Бен шагнул вперёд:

– Если хочешь, можем вставить в наш вальс фигуры с поддержкой, тогда мы просто размажем всех остальных танцоров по стенке.

Что это было – отвлекающий манёвр или он действительно флиртовал с Гретхен?

– Мы и так размажем всех по стенке! – Гретхен покровительственно рассмеялась.

Я не смотрела на неё, но была уверена, что в этот момент она эффектно отбросила назад свои блестящие волосы. Как парализованная я таращилась на отца Бена, который, в свою очередь, пристально меня рассматривал. Сначала на его физиономии обозначилось недоумение, потом в голове явно забрезжил свет, и наконец, когда Гретхен, вспомнив о том, что вообще-то собиралась изображать саму скромность и стеснительность, прошептала: «Мне нужно возвращаться к семье, увидимся позже» – и попрощалась, в нём заклокотало негодование и презрение.

– Персоналу настоятельно не рекомендуется проводить своё свободное время в обществе гостей, – произнёс он ледяным голосом. – Я изумлён вашей наглостью.

Никакой наглости и в помине не было, но мои зубы непроизвольно начали выбивать дробь.

– Она здесь со мной. Я её пригласил. – Бен мрачно поглядел на отца. – Пойдём, Фанни, на сегодня я достаточно изображал послушного сына. – Он потянул меня за рукав и, обернувшись к отцу, добавил: – Если хочешь, устраивай публичный скандал. На здоровье. Будь уверен, он будет громким и некрасивым. Или просто отпусти нас и продолжай праздновать Рождество со своими друзьями, старыми и новыми. Вон, Мара Маттеус уже в который раз на тебя оглядывается.

Роман схватил меня за свободную руку (другую держал Бен), и мои зубы застучали с утроенной силой. Вена у него на лбу налилась кровью, как всегда перед тем, когда он начинал вопить, словно сумасшедший. Ох, я бы всё отдала за то, чтобы сейчас оказаться в прачечной у Павла! В безопасности.

Но Роман Монфор не стал вопить.

– Либо ты очень наивная девица, либо прожжённая интриганка, – тихо произнёс он. – В любом случае я срочно должен указать тебе твоё место…

Дальше его отповедь прервал оглушительный треск, за которым послышался ещё более оглушительный звон.

Мы стояли ближе всех к двери, поэтому первыми поняли, что произошло: снаружи, в коридоре, прямо перед дверью в бильярдную, с потолка сорвалась хрустальная люстра. Её висюльки разбились на тысячи осколков, которые теперь покрывали весь пол. С потолка сыпались остатки штукатурки, в лепной розетке одиноко покачивался электрический провод. К счастью, обошлось без жертв: в коридоре в это время никого не было. Пока остальные гости облепили дверной проём, с любопытством обозревая масштабы катастрофы, а Роман Монфор успокаивал их: «Ничего страшного не случилось, господа! Всё в порядке. Подождите в баре, пока персонал не уберёт осколки», мы с Беном воспользовались суматохой, чтобы сбежать через библиотеку, находившуюся за углом. Мы снова очутились на потайной лестнице, но теперь в молчаливом согласии припустили не вниз, а вверх по ней.

– Что это было? – закашлявшись, спросила наконец я, когда мы достигли второго этажа. – Как ты думаешь, может, старый Штукки всё же был прав, когда предостерегал нас от демонов и злобных духов?

– Конечно прав, – сухо ответил Бен. – Мой отец – самый злобный дух, какого я себе только могу вообразить. Извини, пожалуйста, что он так…

– Да ладно. И потом, по существу-то он прав. Мне там совершенно нечего было делать.

– Это из-за меня, ведь это я притащил тебя туда.

Мы медленно поднимались по ступенькам, а Бен виновато молчал.

– Слушай, куда мы идём? – наконец поинтересовалась я.

– Понятия не имею. Куда-нибудь подальше. – Бен криво ухмыльнулся. – Хотя постой-ка… Ты уже была на самом верху, на крыше?

– На самом верху? – Я покачала головой. Хотя и собиралась неоднократно подняться туда, но так и не добралась.

Вообще-то на крышу нужно было подниматься через мужское общежитие, но Бен воспользовался своим привилегированным положением, провёл меня через коридор, ведущий к квартирке своего дяди, и открыл потайную дверь в панели, которая снаружи выглядела как дверь в кладовку. За дверью, однако, обнаружилась не кладовка, а крутая деревянная лестница, закончившаяся ещё одной дверью, которую Бен услужливо распахнул передо мной.