Снаружи пахнуло морозной свежестью, и мы оказались на крыше. Я с изумлением огляделась. Мы стояли на балкончике, окаймлявшем стеклянную крышу главной лестницы, которая в этом ракурсе точь-в-точь напоминала крышу старинной теплицы. Сквозь стеклянные панели между тонкими металлическими прутьями наружу просачивался мягкий свет люстр, придававший происходящему оттенок нереальности.

– Осторожно, не поскользнись! – предупредил Бен.

Днём с балкончика наверняка открывалась потрясающая панорама. Я осторожно облокотилась о балюстраду, вытянула шею и посмотрела вниз. Далеко-далеко под нами, около катка, лежал наш снежный дракон. Отсюда он выглядел спящим.

– Как высоко! – удивилась я и, осторожно переступив порог, перешла на другую сторону балкончика, но здесь вид вниз загораживала крыша южного флигеля.

Я встала к балюстраде спиной и запрокинула голову. Небо над нами было облачным и беззвёздным.

Бен облокотился на балюстраду рядом со мной.

– Мне ужасно жаль, что так вышло! – сказал он.

Я удивлённо воззрилась на него:

– Что ты имеешь в виду?

– Что у тебя сегодня было столько неприятностей. Что я наговорил тебе гадостей. Мне очень стыдно. Ещё и отец по полной программе устроил тебе отповедь. А ведь сегодня сочельник, да ещё ты впервые проводишь его вдали от дома.

– Хм-м! – неопределённо хмыкнула я.

Обычно в это время я вместе с мамой убиралась на кухне, пока отец отвозил бабушку и деда домой на машине, а младшие братья, вместо того чтобы отправиться спать, бессовестно набивали себе живот рождественскими сладостями. Как всегда, мама заставала их за этим занятием слишком поздно, когда их уже начинало тошнить – либо Финна, либо Леона, либо обоих вместе. Поэтому мне приходилось домывать кухню одной, а родители в это время скандалили, выясняя друг у друга, кто виноват в том, что так вышло. Не могу сказать, чтобы я сильно скучала по домашнему Рождеству.

Бен, видимо, истолковал моё молчание как-то иначе и осторожно погладил меня по руке.

Ажиотаж вокруг упавшей люстры, по-видимому, благополучно закончился. Во всяком случае, через открытое окно бара до нас снова доносились звуки рояля.

А ещё запахло табачным дымом.

Я молча перебирала в памяти события, случившиеся со мной с утра: утренняя кормёжка стайки Хуго, игры в снегу, ужас, который я испытала, когда обнаружила Тристана в панорамном люксе, и момент, когда господин Людвиг снова надел обручальное кольцо на палец супруги, тронувший меня до слёз. А ещё дуэт Павла и старого Штукки в прачечной.

Мне с трудом верилось, что всё это произошло в течение одного-единственного дня. Скажу честно: ссора с Беном, встреча с его отцом в баре и высокомерные взгляды, которые на меня бросали Элла и Гретхен, оставили неприятный осадок на душе. Если задуматься, наверняка я могла вспомнить ещё множество других моментов этого дня, которые тоже были далеки от совершенства. Но речь шла не об этом. Сегодняшний день совсем не обязательно должен был быть идеальным, чтобы оставить о себе добрую память.

– В любом случае, это было самое захватывающее Рождество в моей жизни! – Я огляделась вокруг. – Слушай, ты тоже чувствуешь запах дыма?

Бен кивнул:

– Это фрейлейн Мюллер. Она курит сигару.

– Что?! – Кто угодно, только не фрейлейн Мюллер!

– Тс-с! – Бен рассмеялся. – Об этом никто не должен знать! Это её тайная страсть. Насколько я знаю, единственная. Каждый вечер месье Роше выдаёт ей гаванскую сигару из хумидора – гостиничного шкафа для сигар. Она, конечно, принципиально платит за неё.

– Ну естественно. – Мысль о том, что каждый вечер после работы фрейлейн Мюллер стоит у окна своей комнаты и одна-одинёшенька тайком курит сигару, навевала на меня грусть. – Вообще-то дым от сигары пахнет приятно, во всяком случае издалека. Мне даже захотелось попробовать покурить. В конце концов, я же решилась на грушевый шнапс!

– Знали бы об этом твои родители! – заметил Бен. – Они бы решили, что тебя тут вконец испортили.

Какое-то время мы просто стояли рядом и слушали музыку, доносившуюся снизу. Похоже, пианист исчерпал свой рождественский репертуар и перешёл к популярным песенкам всех времён и народов. Без куртки становилось прохладно, но уходить не хотелось.

Спустя пару минут мы одновременно открыли рты, чтобы задать вопросы.

– Мир восстановлен? – спросил Бен.

А у меня вырвалось:

– Слушай, а ты умеешь танцевать вальс?

Мы уставились друг на друга и одновременно ответили: «Да!», а потом дружно расхохотались.

– Хочешь, докажу? – спросил Бен и предложил мне руку.

В ту же минуту пианист в баре перешёл к медленным мелодиям.

Танцы никогда не входили в число моих хобби. Из школы танцев, в которую мы с Делией записались прошлой зимой, мы с треском вылетели на пятом уроке. Официальным предлогом для этого стал наш якобы беспричинный хохот, который мешал вести занятия. Действительной же причиной стал тот факт, что на танцы записалось гораздо больше девочек, чем мальчиков, а те несчастные, которые туда ходили, были… э-э-э… смех один, в общем, а не мальчики.

Звуки рояля витали в воздухе вокруг нас. И только когда Бен положил правую руку мне на талию и уверенно увлёк за собой, я осознала, что When I need you[16] – песенка, зазвучавшая в тот момент, и правда написана в ритме вальса. Раз-два-три – три четверти такта.

В школе танцев мне так и не удалось понять, чем так замечателен вальс, но сейчас, с Беном, всё было совсем по-другому. В его руках я казалась самой себе чуть выше и стройнее. Вместе двигаться под музыку здесь, на крыше «Шато Жанвье», не раздумывая, какую ногу куда ставить и в какую сторону поворачиваться, не прилагая усилий, на время забыв о земном притяжении… – это было божественно!

Про себя я пела: When I need you, I just close my eyes and I’m with you…[17]

– Как по заказу! – прошептал Бен и крепче приобнял меня.

Что-то мокрое коснулось кончика моего носа, потом опустилось на руку, потом – на щёку. Снова пошёл снег – крупные густые хлопья кружились вокруг нас, будто танцуя вместе с нами.

И это однозначно был перебор.

Мы перестали танцевать и захихикали.

– Какая-то дешёвая мелодрама получается, – выдавил наконец из себя Бен. – И вообще, я сейчас себе нос отморожу.

– А я терпеть не могу эту песню! – сказала я, покатываясь со смеху. – Не представляю себе, откуда её знаю. Жуткая пошлятина!

– Это точно! – Бен потащил меня к двери, и мы нырнули в её спасительное тепло. – А самое ужасное то, что теперь она навсегда останется нашей песней.

16

Как я и предполагала, Делия включила здравый смысл и решила всё-таки не топиться в туалете. И она пришла в восторг, узнав, что я танцевала вальс на крыше с сыном владельца отеля, а над нами кружил снег. Она никак не могла успокоиться и беспрерывно посылала мне смайлики с глазками-сердечками.

«Жаль только, что при этом ты не потеряла золотую туфельку, Белоснежка», – писала она.

«Белоснежка не теряла туфельку – она съела отравленное яблоко и померла, ты, злой карлик Румпельштильцхен»[18], – написала я ей в ответ. Мне не слишком нравилось представлять себя (то бишь практикантку) Золушкой, а Бена (то бишь наследника отеля) – принцем. Однако эта идея на удивление наглядно иллюстрировала слова Романа Монфора о том, что кто-то срочно должен указать мне моё место. С его точки зрения, оно находилось где-то в золе, из которой я должна была выбирать горох. Или что там в сказке – чечевицу?

Ну ладно. Если продолжать примерять сказку о Золушке к создавшейся ситуации, Роман Монфор играл роль злой мачехи, а месье Роше – доброй феи. В качестве сестёр-зазнаек мне представлялись либо Гортензия и другие девицы из Лозанны, либо, ещё лучше, Гретхен и Элла Барнбрук. Выбор, согласитесь, у меня был приличный. А стайка Хуго прекрасно подходила на роль голубей, готовых прийти на помощь, если мысленно перекрасить их в белый цвет. Я могла бы научить их выговаривать: «Погляди-ка, посмотри, а башмак-то весь в крови»[19], это имело бы оглушительный успех.

Однако каждый раз, когда я попадалась на глаза Бену, замечала, что мои фантазии в сказочном духе (спасибо, дорогая подруга Делия!) слегка расходились с действительностью. Да, мы с Беном танцевали вальс на крыше, но больше-то ничего не было. Практикантка Золушка и принц – наследник старинной гостиницы (к тому же этому наследству в ближайшем будущем предстояло самоликвидироваться) были просто друзьями. Друзьями, по уши заваленными работой, которых хватало только на то, чтобы улыбнуться друг другу на бегу.

Снегопад, снова начавшийся в сочельник, не прекращался целый день, а когда двадцать шестого декабря на отель опустился ещё и туман, почти все гости предпочли не покидать своё уютное пристанище. Для служащих отеля это автоматически означало дополнительную работу и сверхурочные. Если удавалось согласовать время ужина, я видела Бена полчаса вечером. Иногда мы перекидывались парой слов в ложе консьержа у месье Роше или в прачечной у Павла, в остальном нам оставалось только руководствоваться принципом «улыбаемся и машем».

Я не имела ничего против, если бы Делия по нескольку раз в день не выпытывала у меня по WhatsApp, поцеловались мы с Беном наконец-то или нет. Уже после третьего сообщения подружки: «Вообще-то Золушка может первая поцеловать принца. Наша Золушка, в конце концов, девушка современная» – я стала с завидной регулярностью задумываться над этим. При встрече с ним мне приходилось прямо-таки заставлять себя не пялиться на его губы.

Хотя я, безусловно, была девушкой современной, но ни в коем случае не хотела, чтобы он прочитал мои мысли. В остальном же, если вынести за скобки навязчивую идею о поцелуях и кучу работы, я целых три дня испытывала восхитительное чувство, что жизнь прекрасна и удивительна.

Вокруг царила тишь да благодать: ссора с Беном благополучно забылась, госпожа Людвиг получила назад своё кольцо, а Стелла Егорова якобы лежала в панорамном люксе с мигренью (а я предполагала, что она ломала себе голову над тем, как украденное ею кольцо из её тумбочки попало обратно на палец госпожи Людвиг, и ей было очень стыдно).