— Готова? — Елена Францевна выплыла из двери напротив.

Аня кивнула.

— Тогда идем к столу.

Столовая показалась девочке необъятной. Посредине стоял большой овальный стол, покрытый белоснежной скатертью. На полу лежал ковер, который показался Ане каким-то необычным — такое впечатление, что идешь по чему-то очень мягкому и, вместе с тем, упругому. Пузатый буфет с хрустальными вазами и салатницами, совсем не похожими на те, что стояли дома в серванте. Массивная люстра с сверкающими подвесками, потолок с лепными узорами. Стулья с плоскими бархатными подушечками на сиденьях… Картина в тяжелой золоченой раме… Цветы на широких подоконниках и тяжелые портьеры… Аня чувствовала себя здесь неуютно. Ей казалось, что все эти предметы и даже стены смотрят на нее с недоумением, мол, откуда эта девчонка взялась? Растерянно осматриваясь, она боялась сесть на стул, предложенный Розой Францевной. Боялась двинуться с места, что-то зацепить, допустить оплошность.

— Анечка, садитесь, — сказала Роза Францевна.

Девочка опустилась на краешек стула и только тогда с ужасом заметила, что по бокам большой плоской тарелки с золотистым ободком лежат нож и вилка, причем не просто так лежат, а опираются на подставочки, без сомнения, серебряные, а на тарелке… белоснежная салфетка, протянутая через кольцо, тоже, наверное, серебряное.

— Розочка, нож не нужен, — сказала Елена Францевна, — ведь мы сегодня будем есть котлеты, — и убрала со стола все ножи. — Анечка, положи салфетку на колени.

Это был не обед, а одно мучение. Сначала Елена Францевна налила из белой супницы горячий куриный бульон с желтоватыми бляшками жира, положила в каждую тарелку половинку вареного яйца и посыпала укропом. Бульон был невероятно вкусный, но Аня вкуса почти не чувствовала — она боялась закапать салфетку, все время сползающую с колен, боялась стукнуть ложкой о тарелку и в конце концов все-таки стукнула! Тут же вздрогнула, обвела сестер испуганным взглядом, но они продолжали есть как ни в чем не бывало. Котлетами с гречневой кашей она тоже не насладилась — она все время боялась что-то сделать не так…

— Ты какой чай будешь пить? — спросила Елена Францевна, вставая из-за стола и беря в руки свою тарелку.

— Любой, — пискнула Аня, испугавшись, что мучения продолжатся, потому как и чай здесь тоже, наверное, пьют по-особому, и вскочила на ноги, чтобы помочь убрать посуду. Салфетка упала под стол. Аня юркнула за ней, затем выбралась из-под стола, зажав салфетку под мышкой, схватила блюдце с остатками укропа. — Я вам помогу! — И поставила его на свою тарелку.

— Нет, нет! — воскликнула Елена Францевна. — Так не делай, иначе трудно будет отмыть блюдце. Никогда не ставь тарелку в тарелку.

Аня тут же вернула блюдце на стол и выронила салфетку. Слава богу, на этот раз она упала на стул. Аня спохватилась, подняла блюдце, а под ним на скатерти — жирный круг…

— Ничего страшного, — подбодрила Роза Францевна вконец расстроившуюся Аню. — Скатерть пора сдавать в прачечную. Отнесите, пожалуйста, супницу в кухню.

Аня несла супницу как что-то сверхценное. Ее руки дрожали. Потом она отнесла в кухню все, что ей доверила Роза Францевна. Ане расхотелось пить чай и вообще здесь находиться. Странные они, эти сестры. Их поведение показалось девочке оскорбительным. Ане хотелось плакать.

Чай пили из красивых полупрозрачных чашек. К нему сестры подали абрикосовое варенье и печенье «Зоологическое». Беззвучно попивая чай, они расспрашивали Аню о семье, о школе. Девочка очень обрадовалась, что можно больше не есть, но и рассказывать о себе ей не хотелось — Ане казалось, что сестры над ней смеются. Она односложно ответила на пару вопросов и покосилась на электронные часы, стоящие между хрустальными вазами и салатницами.

— Вам уже пора? — спросила Роза Францевна, поймав ее взгляд.

— Да. — Аня кивнула и облизала губы — было страшно вытирать их хрустящей белоснежной салфеткой.

— Приходите к нам еще, но предварительно позвоните, — сказала Роза Францевна.

— Спасибо.

Аня поблагодарила за очень вкусный обед и встала.

— У вас дома есть телефон? — спросила Елена Францевна.

— Да.

— Напиши свой номер. — Елена Францевна протянула Ане блокнот.

Сестры стояли у окна, пока Аня не перешла на другую сторону реки, затем помахали ей руками, а она — им, и побежала домой. Девочка все время думала о том, как же у них чисто! Как красиво! Вот бы так было у нее дома… Только очень уж они церемонные.


— Где ты шлялась? — спросила трезвая мать, настороженно глядя на Аню.

Девочка не ответила.

— Я спрашиваю, где ты была?

Аня молча надела тапочки и направилась в свою комнату.

— Еще хочешь получить? — Мама остановилась в дверях и уперла руки в бока. — Говори, где была?

Еще получить Ане не хотелось.

— Гуляла, — буркнула она.

— Гуляла, — передразнила ее мама. — Уроки сделала?

— Да.

— Есть будешь?

— Нет.

— Не будешь? — Мама пристально смотрела на Аню.

— Не буду.

Мама пожала плечами:

— Как хочешь, упрашивать не собираюсь.

Зашлепали шаги по коридору. В комнату вбежал Женька, рот до ушей.

— Я по тебе соскучилась, — Аня взяла брата на руки и поцеловала его в щечку.

— Почитай мне сказку… — попросил Женька.

Аня читала, уткнувшись носом в пахнущее молочком темечко Женьки, и ей хотелось верить, что все у них будет хорошо, как в этой сказке. Только не сразу. Сказочный герой бросил клубок ниток на тропинку, и он показывает, куда идти. Герой знает, что все будет отлично! Увы, такого клубка у Ани нет, а есть любовь к братишке, еще не понимающему, в какой семье он родился.

Перед сном Аня долго сидела на диване и думала о том, что в доме сестер ей не место. Елена Францевна — врач, доктор наук, профессор, Роза Францевна — судья… Они другие. У них в доме уютно, ничего не скажешь, все вещи на своих местах, но… Но она туда больше не пойдет. Она из другого мира, из мира… Аня обвела глазами свою комнату и не увидела ничего привлекательного — ни подушек, ни изящных вазочек, ни цветов на подоконнике… Она вспомнила, что заметила на гардине в столовой сестер заштопанную дырочку, и бросилась к своему окну. Да, дырочка на ее гардине никуда не делась. Да и куда она могла деться? Аня пошла в кухню и взяла коробку с нитками…

В тот вечер она зашила дырочку на занавеске. Дырочку эту закрывал диван, и ее никто не видел — Аня тоже замечала ее только тогда, когда мыла полы, но вдруг она стала ей мешать. Зашив дырочку, Аня обметала края коврика, лежащего у дивана. Обметала, как могла, но теперь из него хотя бы не будут вылезать нитки.

На следующий день, вернувшись из школы, Аня убрала в письменном столе: пересмотрела его содержимое, что-то выбросила, что-то сложила в коробку из-под обуви и спрятала в шкаф. Наточила все карандаши, избавилась от старых стержней и поломанных ручек. Подклеила потрепанные книжки, где с помощью бумаги, где с помощью марли — дедушка когда-то научил. Затем наступил черед платяного шкафа. Тут Аня задержалась надолго. Она перебрала всю свою одежду и ничего не выбросила, даже те вещи, из которых уже выросла. «Научусь шить — перешью», — решила она, мечтая о том, чтобы Инна — теперь она мысленно называла мать только так — не упрекала ее: «Я тебя одеваю, кормлю!» Дырочки и распоровшиеся швы Аня заштопала, специальным крючком подтянула петли на колготках (крючок этот ей подарила тетя Оля). Все постирала, погладила, разложила по полочкам — места было не много, четыре полки из шести были заняты не ее вещами, но она все сумела разместить. В платяном отделении свои вещи повесила слева, мамины — справа, а между ними — мамину шубу в чехле. Коробки с обувью тоже рассовала по разным углам: налево свои, направо — мамины и отчима, и с той поры ее не покидало чувство, что она разграничила свою территорию. Это было странное чувство. Оно заставило Аню привести в порядок всю комнату — ей не давала покоя даже самая крошечная ниточка, торчавшая из коврика, да и сам коврик, если он лежал не параллельно дивану. Застилая диван, Аня не оставляла на покрывале ни одной складочки. Шторы должны висеть аккуратно, симметричными складками, и в остальном тоже должен быть порядок.

Прошло несколько недель. Наконец Аня не вытерпела и позвонила сестрам. Они сказали, что перезвонят ей, когда освободятся. Девочка решила ждать, а тем временем стала тщательно следить за своей одеждой: так, чтобы не было ни одного пятнышка, ни одной оторванной пуговицы или стрелки на колготках. Голову Аня теперь мыла чаще, ногти подстригала тщательнее.

Вдруг позвонила Роза Францевна и пригласила Аню на фортепианный концерт в консерваторию. После концерта они зашли в пирожковую и выпили какао с пирожками. Потом Аня проводила Розу Францевну домой — и снова тишина. Затем ее пригласили на спектакль в кукольный театр, и на этом все закончилось — Аня несколько раз позвонила сестрам, они снова сказали, что перезвонят, но так и не перезвонили. Аня месяца два ждала, а потом поняла: не сложилось. Значит, так надо.

А желание навести порядок продолжало укореняться. Оно перекинулось на кухню, коридор, ванную, туалет. Девочка не ложилась спать, не вымыв посуду и полы. Но здесь, в отличие от своей комнаты, поддерживать порядок было сложнее, и в конце концов Аня сдалась: посуду, конечно, она по-прежнему мыла, а вот полы драила не чаще двух раз в неделю, за что выслушивала от Инны нарекания, мол, разленилась… Раньше каждый день мыла… Нарекания эти привели к тому, что Аня обиделась и стала мыть полы раз в неделю. А потом… Потом — когда захочется.

Инна молчала и только смотрела на дочку. Смотрела и не знала, что сказать — перемены в сопливой пацанке пугали. Пугало, что Аня не произносит слово «мама» и вообще никак к ней не обращается. И, что самое странное, теперь какая-то неведомая сила мешала Инне накричать на дочку, ударить ее. Женщина чувствовала, что между ней и Аней растет огромная стена и, что бы она ни предпринимала, дочь ее уже не услышит. Тут бы матери сделать шаг навстречу, улыбнуться или заплакать, но так, чтобы по-настоящему, а не по пьяни. Может, не до конца оглохло дочкино сердечко, может, она отзовется, улыбнется, снова мамой ее назовет? Но нет… Никому Инна улыбаться не будет! И плакать не будет, только наедине с собой. Никто ей не нужен. А дети? Дети, конечно, нужны… Она хорошая мать. Ее дети одеты, накормлены. Дом — полная чаша. Виктор? Не любит она его. Да и он ее тоже… Живет с ней, потому что ему так удобно. Работать, альфонс, не хочет… Ну и хрен с ним! Кольку Инна тоже не любила. Любила только Сашу. Пропащая ее жизнь. У мамки ее была пропащая, отец тоже живет безрадостно. Все они дураки, потому что однолюбы. И она дура… Гори все в аду! Синим пламенем. Спирт, если подожжешь, так хорошо пылает… И самогон, только если хороший…