Разговоры эти не только в гостях у деда Ромы возникали. Последнее время Виктор и дома рта не закрывал, и удивительно это или закономерно, но в нем вдруг проснулась баба Вера. В виде пословиц про хрен, редьку, жизнь, которая не поле, и суку, которая если не захочет, то кобель на нее не вскочит. Баба Вера проснулась в своем сыне не только в виде пословиц, а и в виде хвастовства, все время набиравшего обороты.

— Да что там твое кольцо! — хмыкал Виктор, разговаривая с соседом, у которого на пальце была увесистая печатка. — Мои круче! — и руку с двумя кольцами тому под нос сует.

— Да что там твоя машина! — кричал он на весь двор. — У меня денег на три такие, вот только не могу выбрать, какую купить.

Аня и не надеялась, что мама когда-нибудь прекратит этот позор, но надеялась, что хоть дедушка Рома все-таки заткнет рот отчиму, потому как Виктор обижал деда. Однажды, после третьей рюмки, он откинулся на спинку стула, задрал вверх тощую бородку, ухмыльнулся уголком рта и спросил у дедушки:

— Вот скажите мне, Роман Андреевич, вы довольны жизнью?

— Да не жалуюсь.

Виктор неодобрительно хмыкнул и мотнул головой.

— Надо же… А чем именно вы довольны? — с иронией поинтересовался он.

— Как чем? — Дедушка пожал плечами. — Я здоров, вы все здоровы… Крыша над головой есть, ноги носят. Что еще нужно?

— Что еще нужно? — передразнил его Виктор и хихикнул. — М-да… Вот что значит — нет полета мысли… — Он потянулся к бутылке, но дед быстрым движением перехватил ее.

— Что такое? — Виктор выкатил на него красные глаза.

Дедушка молча вышел из-за стола.

— Папа, ты что? — открыла рот Инна.

Роман Андреевич поставил бутылку в холодильник, вернулся за стол и подцепил вилкой кусочек жареной картошки. Виктор пялился на него. Казалось, с каждой секундой он надувается все больше и больше и вот-вот лопнет. Хлопая ресницами, Инна не сводила глаз с отца:

— Папа, я не поняла…

Роман Андреевич принялся за куриное крылышко.

— Вижу, меня тут не уважают, — пробормотал Виктор, вставая и с грохотом отодвигая стул.

— Папа, — Инна навалилась грудью на стол, — может, объяснишь?

Роман Андреевич положил недоеденное крылышко на тарелку и вытер рот салфеткой:

— Объяснять тут нечего, ты все сама прекрасно понимаешь. — Он положил салфетку рядом с тарелкой.

— Инна, мы едем домой! — взвизгнул Виктор.

— Папа, — Инна поднялась на нетвердые ноги, — ты что? Извинись…

— Я не буду перед ним извиняться.

— Как это?

— Так: я не буду перед ним извиняться, — спокойным голосом повторил Роман Андреевич.

— Ах, не будешь извиняться, старый козел? — Виктор подскочил к столу. — Да кто ты такой? Нищий дурак! Вот итог…

Чего именно итог, он так и не договорил, потому что получил удар в челюсть и отлетел к окну, разбив головой стекло. Осколки посыпались на подоконник и во двор. Инна кинулась к мужу, с трудом принявшему вертикальное положение, а Аня, прижимая к себе трясущегося и икающего Женьку и глядя на тоненькие струйки крови, бегущие по виску и скуле отчима, ничего не чувствовала. Ее медленно охватывало оцепенение…

После этого случая Аня еще некоторое время ничего не чувствовала — ее душа отказывалась воспринимать происходящее, отказывалась что-либо понимать, но недолго — вскоре это аккуратно легло в канву внутрисемейных отношений.


Осень прошла без изменений, и перед Новым годом дедушка, как всегда, принес не сосну, а пышную ель до потолка. Как всегда, поставил ее в старую кастрюлю с песком. Они нарядили елочку и включили электрическую гирлянду.

— Деда, — говорит Аня, — я попрошу маму, чтобы Женьку на Новый год к тебе отпустила.

Роман Андреевич ничего не сказал, только головой кивнул и вдруг спохватился.

— А Деда Мороза забыли! — и пошел в кладовку.

— Помню, как мы с бабушкой зашли в «Детский мир» и увидели его. — Роман Андреевич вытаскивает из картонной коробки Деда Мороза, ставит его на стол и осматривает с печальной улыбкой, трогает красный нос, поправляет белый посох, просунутый в толстую красную рукавицу. — Вот так-то… — Дед Рома часто моргает, шмыгает носом. — Была бы жива твоя бабушка, все было бы иначе. — Он вздыхает, и Аня кивает головой. Она видела бабушку только на фотографиях, но верила, что та была такой же доброй, как и дедушка. — Она была очень хорошая, мне без нее тоскливо…

Дед Рома много рассказывал о своей жене, и Ане становилось грустно и жалко себя. У других девочек по две родные бабушки, а у нее — ни одной.

— А давайте все вместе сходим в цирк, — предлагает Роман Андреевич, ставя Деда Мороза под елку, — а потом вместе встретим Новый год!

— Ой, давай! — радостно воскликнула Аня, но тут же спохватилась и погрустнела. — Деда, а билеты? Перед Новым годом заранее покупать надо. — Конечно, мама могла бы купить, но Аня ее просить не будет. — Нет, — девочка досадливо махнула рукой, — ничего не получится.

— А у меня получится. — Дедушка хитро подмигнул. — У одной моей знакомой дочка работает кассиршей в цирке, она мне уже предлагала билеты в первом ряду. Хочешь сидеть в первом ряду?

— Правда? — Аня прижала руку к груди, к радостно бьющемуся сердцу. — Ой, деда, конечно хочу!

— Сейчас мы ей позвоним. — Роман Андреевич пошел к телефону, и Аня за ним.

Сцепив пальцы рук, она слушала разговор, и, когда дедушка сказал: «Отлично… Два билета на тридцать первое, на дневное представление… Спасибо большое, я ваш должник», Аня захлопала в ладоши и крикнула «Уррра!». К ней подбежал Рекс и завилял хвостом.

— Мы пойдем смотреть на фокусников! — Аня поцеловала собаку в нос, потрепала за уши, за холку.

В эту минуту девочка чувствовала себя счастливой, как всегда перед Новым годом, потому что, как и все, мечтала о волшебстве не только на арене — она мечтала о простом волшебстве, доступном миллионам таких же девочек, как она. Оно называется «счастливая семья».

Представление Аня и Женька смотрели вдвоем. Дедушка почему-то не пришел. Они ждали его у входа в цирк, пока Женька не замерз. Ждали в фойе, пока не прозвенел второй звонок. Аня все время переживала: что-то случилось. Конечно, случилось, дедушка Рома не мог не прийти без уважительной причины. Он не такой. Если бы не горящие, восторженные глазенки брата, Аня без промедления помчалась бы к деду, но Женька так хотел увидеть новогоднее представление. Место дедушки норовил занять бойкий мальчишка, но Аня прогнала его и поставила на сиденье сумочку. «Дедушка обязательно придет», — успокаивала она себя, глядя на иллюзиониста, готовящегося распилить девушку в длинном ящике. Деда впустят — билет она отдала кассирше, и та в уголке написала: «Щербак». Аня почти не смотрела на арену, на дергающиеся, торчащие из ящика ноги-руки девушки, а то и дело поглядывала то на один вход, то на другой. Но дедушка все не появлялся…

Глава 8


Они не заметили, как на город обрушился теплый дождь, — вот уже целую вечность, целых два месяца они ничего и никого, кроме друг друга, не видели, не замечали. Что вместила в себя эта вечность? Бессонные ночи, наполненные ароматом цветущих лип, шуршанием ветра, играющего листвой, шорохом шин пробегающих мимо троллейбусов, гулкими шагами запоздалых прохожих. Укутавшись в одну простыню, они встречали восход на балконе, держа чашечки ароматного кофе в руках, слегка дрожащих от долгих ласк. Влюбленные молчали, а если и говорили, то это было похоже на журчанье ручейка — он начинал фразу, она заканчивала… В какой-то момент ручеек замирал, и с ним замирал весь мир — даже утреннее солнце переставало передвигать свои лучики-щупальца по полу Аниной комнаты, боясь задеть набирающую силу любовь и спасовать перед ее испепеляющей страстью.

А еще они вместе завтракали… О! Как голодны поутру влюбленные после ночи любви! Тихонько, на цыпочках, Аня и Дима пробирались в кухню и, касаясь друг друга то кончиками пальцев, то губами, то локтями, то бедрами, слаженно, будто неразрывный дуэт в хорошо отрепетированной сцене, доставали из холодильника и шкафов все необходимое, складывали на поднос и так же тихо возвращались в свое логово. Но завтракали они не сразу — они снова набрасывались друг на друга, будто всего несколько минут назад не было ни страстных ласк, ни долгих поцелуев, ни безумного наслаждения.

Так могло продолжаться две-три ночи подряд, а потом они решали: «Все, сегодня просто спим». Но стоило им остаться наедине, стоило Диме расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, а Ане взяться за молнию на юбке, как какая-то непонятная, непостижимая, не подвластная разуму сила снова бросала их в объятия друг к другу, и это удивляло больше всего — как такое может быть? Откуда столько страсти? Если рассказать кому-то — не поверят. «Вы были близки за ночь шесть раз? Восемь? Ха-ха! Не лгите! А потом примчались домой днем, в перерыв, на такси, чтобы снова?.. Ну, похоже, вы больны».

Да, они больны. Больны любовью. Очень больны. Их сердца стучат с такой силой, будто разговаривают между собой. Их горячие тела переплетаются, а, ненадолго уснув и проснувшись в один миг, они видят в глазах друг у друга то, что каждый чувствует в эту секунду, и тогда тишину спальни нарушает счастливый смех.

— Что с нами происходит? — Дима трется кончиком носа о нос Ани.

— Это… это любовь. — Она обвивает руками его шею.

Дима обожает ее смех, целует морщинки, собравшиеся в уголках ее глаз. Затем приподнимается на локте и ласкает ее грудь. Аня не закрывает глаза, и он знает: теперь их души тоже переплетены. Их души проникли друг в друга, и это проникновение сродни бесконечному путешествию по миру, который ты давно искал, который любишь и ради которого готов пойти на все.

В Аниных глазах больше нет испуга… Не мигая, Дима смотрит в сияющую любовью синеву озер и медленно осыпает лицо девушки поцелуями. Его рука ласкает плоский вздрагивающий животик.

— Ты больше никогда не будешь бояться, никогда…