— Все. — Дима вскинул руки, будто оборонялся. — Я ухожу.

Он выскочил из квартиры, громко хлопнув дверью, а Татьяна Яновна еще долго переваривала услышанное, но так до конца и не переварила, и оно легло в ее душе тяжелым камнем.

Как хорошо воспитанная женщина, она продолжала звонить сыну и, если трубку брала Аня, вежливо здоровалась с ней. Аня отвечала тем же, но, услышав произнесенное скороговоркой «Добрый день, позовите, пожалуйста, Дмитрия», несколько минут не могла успокоиться.

А однажды Татьяна Яновна, в который раз перебирая в памяти рассказ Ани, удивилась: уж как-то вскользь она сказала о смерти Рекса… Такой любимый, бесценный… «Он умер» — и все… Неужели и там какая-то тайна?!


Оздоровительный лагерь находился в получасе езды от дома. Место прекрасное — лиственный лес, у лагеря есть свой огород, сад, так что детишки питаются экологически чистыми продуктами. Относительно, конечно, но все-таки… Крытый бассейн, спортивный зал, сауна, массажный кабинет. Женьке понравилось — не хуже, чем в спортивном лагере, только тренировок не будет.

— Поехали к Жене, — сказала Аня Диме на третий день после отъезда брата.

— Мы же его только отвезли! — удивился Дима.

— Ну и что? Я по нему скучаю…

— Ты просто сумасшедшая сестра. — Дима обнял ее.

— Нет, не сумасшедшая, просто мне больно оттого, что он догадывается…

— О чем это он догадывается? — Дима коснулся кончиком носа Аниного носика.

— О том, что это ты его туда отправил.

Да, это правда, это Дима услал Женьку в лагерь. Ох, сколько ему мама нервов вымотала, прежде чем согласилась взять в профсоюзе эту путевку! Зато теперь они с Анечкой целых три недели будут вдвоем…

— Я? — Дима самодовольно ухмыльнулся, глядя на Аню с вожделением. — А зачем я его туда отправил, как ты думаешь? — Он все крепче прижимал ее к себе.

— Чтобы мы побыли одни. — Она обвила руками его шею.

— И что же в этом плохого?

— Так нельзя, — шепнула Аня, шаловливо улыбнувшись.

— А ты у брата своего спроси, он уже взрослый…


Да, Женя понимал, что Аня и Дима нарочно спихнули его в лагерь, но не сердился на них — там было хорошо. Только вот Анька к нему зачастила!

— Ты меня позоришь, — шипел Женя, косясь на дорожку, ведущую к воротам. — Не надо так часто ко мне приезжать, я не маленький!

— Женечка, я волнуюсь, как ты тут.

Голос сестры дрожал. Она хотела погладить его по голове, по соломенным, выгоревшим за лето волосам, по заострившимся плечикам, хотела обнять вытянувшегося, похудевшего, повзрослевшего братика, но, стоило ей протянуть руку, как Женька отскакивал и испуганно смотрел сквозь металлический забор на детей, сидящих на скамейках и нетерпеливо поглядывающих на дорожку, ведущую к воротам.

Да, они сидели в ожидании. Каждый день. Кто-то ждал маму, кто-то дедушку, кто-то — брата или сестру. А кто-то просто сидел и надеялся неизвестно на что. Надеялся каждое утро, проснувшись, и каждый вечер, засыпая. А вдруг… Вдруг кто-то вспомнит о них и приедет? Были тут воспитанники детских домов, интернатов — разные дети тут отдыхали. И среди них была одна девочка, Соня. Она тоже сидела и ждала. Соня отдыхала здесь уже не первый год, каждое лето по три смены, с начала июня до конца августа. Ее бабушка работала поваром. Девочка была тут своей, знала все закоулки, все дыры в заборе, знала водителя машины, на которой привозили фрукты. Она отвлекала его разговорами, а Женька и двое ребят в это время «тырили», что с краю лежало. Дедушка Сони умер от инфаркта, ей тогда восемь лет было. Отца своего девочка не знает, в свидетельстве о рождении стоит имя ее дедушки. У Сони есть мама, но ее тоже как будто нет. Она наркоманка. Маму Соня видела, но давно, еще когда была маленькой. Помнит только, что дедушка и бабушка не впустили ее маму в квартиру, и та долго кричала на площадке и плакала. Она была не одна — с ней пришел какой-то мужчина. Девочка потом видела их в окно. Может, это был ее папа? Мужчина ей понравился — высокий, стройный. После этого случая дедушка и бабушка продали квартиру, и больше Соня маму не видела, но ей очень этого хотелось.

Соня с Женькой сразу подружились и, не обращая внимания на насмешки, везде ходили вместе. Почему? Может, потому, что оба росли без родителей и с раннего детства им пришлось создавать собственный мир, замещая кем-то (или чем-то) маму и папу. И вот их миры встретились…

— Я не знаю, где моя мама, — сказала Соня.

— Как не знаешь?

— Она ушла, и все…

— Пропала без вести?

Девочка кивнула, и Женьке стало больно за нее.

— А моя мама умерла, когда я был маленький…

Соне стало жаль его. О своем отце Соня сказала, что вообще его не знает, а Женька сказал, что вспоминать об отце не хочет.

— Почему? — спросила Соня.

— Он был плохим.

На этом они закрыли больную для обоих тему. А однажды к ним подсела девочка из отряда, в котором были малыши, грустная такая, и говорит:

— Мама ко мне сегодня не приедет, ее папа побил.

— Как побил?! — одновременно воскликнули Женя и Соня, уставившись на малышку.

— Он ее все время бьет.

— За что?

— Бабушка говорит, что есть такие мужчины, которые… Ну, если он спит с женщиной, то уже ее не уважает. — Девочка побыла рядом с ними еще немного, понуро посмотрела на траву, поболтала худенькими ножками и сказала: — Пойду яблоки поищу. — И побрела в сад.

А Женя с Соней еще долго сидели — то разговаривали, то замирали в молчании, пытаясь разобраться в непонятной им, жестокой стороне мира взрослых, начисто лишенного справедливости. «Как можно бить женщину? Ведь твоя обязанность защищать ее, свой семейный очаг и детей», — в унисон повторяли двое пятнадцатилетних ребят с уже взрослыми, опаленными болью душами.

Женщина… Кто она для мужчины? Подруга жизни или контейнер для выращивания потомства? Что заставляет мужчину так себя вести? О, этого два юных сердца еще не знали, не понимали — они поймут это потом, когда вырастут: так вести себя мужчину заставляют трусость и страх. Откуда они берутся? Из детства. Конечно, это может усугубить первая несостоявшаяся близость — попытка закончилась неудачей, и все, с этой секунды все женщины — б… и проститутки, и никакая любовь, доброта и открытость не выковыряют из заскорузлой, мрачной души жажду все вокруг чернить и разрушать. И еще не раз отзовется эхо прошлого, раскалывая семью, разбивая сердца, уничтожая все светлое и принося в дом болезни. Как правило, страшные, неизлечимые. И болит не только тело, но и душа…

Сонина бабушка Люда на обычную бабушку была совсем не похожа. Крепко сбитая, белокожая, розовощекая, шумная брюнетка за пятьдесят, прекрасный кулинар, раньше работала операционной медсестрой в роддоме. После тридцати у нее развилась аллергия на химические препараты, которыми руки обрабатывают, и заведующая роддомом, Татьяна Яновна Гриценко, устроила Люду в регистратуру частной поликлиники и еще предложила у нее дома подрабатывать два раза в неделю, убирать и готовить. Люда согласилась, потому как Татьяна Яновна была не жадная и не только хорошо ей платила (и это было существенным подспорьем для их семьи), но и разрешала у нее обедать. И вот как-то в начале весны подходит к Людмиле главврач и говорит:

— С тобой директриса нашего лагеря хочет побеседовать. Вот телефон, позвони, — и бумажку сует.

Люда этот лагерь знает — дочку туда много раз отправляла и с директрисой, конечно, тоже знакома. Позвонила, а та ей сразу:

— Люда, я была в гостях у Татьяны Яновны. Скажу тебе честно: давно я так вкусно не ела. Вот что, давай на лето ко мне поварихой. Платить буду хорошо, домик дам отдельный, можешь дочку с собой брать.

Люда растерялась:

— Так я же работаю…

— Ничего, в сентябре вернешься в поликлинику.

— А Татьяна Яновна?..

— Она согласна отпустить тебя на три месяца.

— Так я же на такую ораву никогда не готовила!

— Ничего, научишься, у тебя еще два месяца впереди. А я пока займусь твоим дипломом.

— Каким таким дипломом?

— Поварским. Короче, Людмила, будешь у меня шеф-поваром, — отрезала директриса. — Ты пока почитай «Кулинарию», выпущенную в одна тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, лучшей книги еще не придумали, вопросы подготовь, а я тебе встречу с настоящим поваром устрою.

Люда ахнула. Она позвонила Татьяне Яновне, все ей рассказала и посетовала:

— Да как же я вас оставлю?

— Ничего, летом я как-нибудь перебьюсь, найду кого-то, но в сентябре жду тебя обратно, — ответила Татьяна Яновна, едва зубами не скрипя от злости.

Ей бы очень хотелось послать директрису лагеря подальше, но та приходилась двоюродной сестрой заместителю начальника облздравотдела, так что ничего не поделаешь…

Вот так Люда и стала дипломированной поварихой. Она завела огород, и весь персонал лагеря, а также дети, поев, в буквальном смысле облизывали пальцы. Директриса же нарадоваться не могла: Люда отличалась честностью, скромностью, простотой и какой-то детской доверчивостью. Все это было написано у нее на лбу крупными буквами. Радость была для нее не в том, чтобы побольше украсть — именно этим грешила предыдущая повариха, — а в том, чтобы повкуснее накормить.

В первый же сезон Люда заработала приличные деньги и смогла купить то, в чем долго себе отказывала, — стиральную машину и кое-что из одежды. Осенью она вернулась в регистратуру, а со следующего сезона трудилась в лагере с апреля до сентября. Директриса предлагала зачислить ее в штат и работать круглый год, но дочка Люды в то время еще в школе училась. Вот вырастет, тогда другое дело, а пока что она должна быть рядом с ребенком. Поликлиника же находилась в квартале от ее дома, а до квартиры Татьяны Яновны было десять минут ходьбы.

Дочка школу окончила, и с помощью директрисы лагеря, вернее, ее двоюродного брата, Люда устроила ее в мединститут. Разумеется, не бесплатно. В общем, живи и радуйся. Но тут с Юлей, дочкой, стало происходить неладное — домой приходит поздно, бледная, ничего не говорит, в глаза не смотрит. Люда раз к ней с вопросами, другой, а та: