– Только не думай, что это на тебя обязательства какие накладывает. Не пацан, уж как-нибудь с собой разберусь. А вино, – бутылку пыльную достает, торопливо отряхивает и мне предлагает, – это бери.

Насильно пальцы мои разжимает, узкое горлышко в них вкладывая, да еще и в плечо подталкивает… Удивил, кислорода лишил, заставил кровь в венах закипеть и как ни в чем не бывало тут убирается!

– Иди, Стеш. Я сам все сложу. И… – тянет, когда я ручки дверной касаюсь, – на уж бокал возьми, раз план мой провалился.

Глава тридцать седьмая

Стеша

Я за свою недолгую жизнь так сильно удивлялась лишь дважды: впервые, когда по телевизору сюжет про ОКР увидела и у самой себя же его диагностировала, а потом, когда о любовнице Борькиной узнала. И оба раза на смену неверию слезы пришли. Невроз свой и по сей день оплакиваю, а из-за Зайцевской неверности месяц опухшая от рыданий дома отсиживалась.

А вот сейчас рассмеяться хочется. Ведь абсурд, как ни крути! Чтоб понравилась Я?! Да еще и такому, как Гриша? Ни в жизнь не поверю! А если и правда это, то вывод напрашивается неутешительный: расстройство мое оказалось заразным! В перерез трудам великих ученых, могу смело заявить – тронулся муж мой умом…

– Я тебя, Гриша, к Снегиреву на прием запишу, – стоит ему, наконец, из подвала в боксерах своих синих нарисоваться, я в лоб ему о решении своем сообщаю. Хватит. Одного мужика я уже испортила: за год Боря так озверел, что к концу нашей семейной жизни и слово сказать нельзя было. Сразу на крик срывался. Так вот, одного проворонила, а этого спасу!

Бокалом о столешницу звякаю и пусть вино приторное, а все равно морщусь.

– Это еще зачем?

– Затем, – с трудом взглядом на нем фокусируюсь, и отчаянно пытаюсь съехавший с плеча кардиган на место вернуть, чтоб пижама моя откровенно-нелепая в глаза не бросалась, – Ненормально это. Я ведь даже не брюнетка!

Чем не аргумент? По мне (уж когда полбутылки коллекционного напитка в крови бродит) так причина стороной меня обойти веская. А уж если и глаза голубые в расчет взять, и грудь по мужским меркам и вовсе отсутствующую – я, вообще, невидимка!

– А тебя ведь брюнетки всегда привлекали, вспомни.

– А я ошибался. Тебя увидел и понял, именно поэтому и не женился.

Дурацкий какой-то разговор… Нужно с другого входа зайти. Вперед подаюсь, когда супруг уже напротив устроиться успевает, и участливо ладошку его жму:

– Я больна. И вполне возможно, что это неизлечимо. Сумасшедшие нормальным вменяемым людям нравиться не могут. Нет.

Еще и головой мотаю, тяжелой, в которой такой гул стоит, что теплую мужскую ладонь отпустив, я принимаюсь виски растирать, вдруг полегчает?

– Сумасшедшие – нет, а ты нравишься. И лучше сворачивай свои посиделки, а то смотрю на тебя такую, и еще больше убеждаюсь, что с выбором не ошибся.

Ну вот! Улыбается! Чем вам не доказательство моей теории: пожил со Стешей на ритуалах помешанной, и пусть своими не обзавелся, а извилины в мозгу его явно запутались! Едва ли не влюбленным взором на меня смотрит – блаженный!

– Ты это брось, понял? У тебя вся жизнь впереди. Лучше к Катьке этой, – будь она и все Катерины вместе с ней не ладны, – присмотрись. Рисовать, конечно, как я она не умеет, зато на людях не опозорит. А я…

Ну все, перебрала. Даже всхлипываю, до того на судьбу свою злая, что завыть в голос хочется. Ведь в кои-то веки ухажер достойный. Да что там! Муж! И не абы какой, а мечта, а я даже пьяная, разнервничавшись, нетвердой походкой к раковине бреду и принимаюсь руки мылить. Хорошо хоть не просто так: пока Гришу разубедить пыталась, к прозрению призывала, липким напитком виноградным даже рукав залила.

– Видишь, – жидкого мыла нет, так я кусковое ровно семь раз в кулачке прокручиваю. – И это цветочки еще. Вроде весело даже наблюдать, когда не знаешь, на что я в период обострения способна!

Ладошкой мокрой по щеке прохожусь, а мужчина стул отодвигает и беззвучно ко мне подходит. Красивый, совсем не такой участи достойный. Вот если б позже, когда этот прославленный Шварц своим методом из меня человека сделает. И плевать уже, что детей не хочет – мало ли что по пьяной лавочке брякнул! Глубже ведь Гриша, намного глубже, чем на первый взгляд показаться могло.

– А мне без разницы.

– Без разницы, говоришь? Так я расскажу. Тебе ведь, кажется, интересно было, почему муж от меня сбежал? – воду закрываю и яростно полотенце комкаю. – Так вот, я последний год его ритуалами изводила. С работы ушла, с друзьями общаться почти перестала. Целыми днями убиралась. Не так, как сейчас, – носом шмыгаю и усилием воли заставляю себя голову не опустить. – Я стены мыла, двери, окна, мебель двигала, чтоб там, не дай бог, грязи не осталось… С утра до вечера. До того дошло, что даже крем для рук запах хлорки перебить не мог. А когда Боря с работы домой приходил…

Господи, стыд-то какой! Но раз уж решила, чего на попятную идти? Пусть знает, что от меня лучше подальше держаться.

– Что, когда он приходил? – тем более что ему интересно. Словно чувствует, какую я борьбу с собой веду и на пару шагов ближе подбирается.

– Я его на пороге с чистой одеждой ждала. Запрещала в комнату заходить, пока в пакет рабочие вещи не сложит.

Вот вам и суровая правда. Я в тот момент болезни проиграла, а Борька перестал верить, что когда-то мне лучше станет. Катьку встретил, наверное, именно этим его задержки на работе и объясняются. А я все генералила, прозевав тот момент, когда в сердце супруга места мне совсем не осталось.

Ну, как? Понимает теперь Гриша, как опасно в такой, как я, женщину разглядеть? Уж до того момента, пока Рудольф Геннадьевич мое исцеление документально не подтвердит. Справкой какой или одной лишь корявой записью в медицинской карте.

– Напугать меня решила? – нет, не дошло. Вон, даже руку на плечо мне положил, предварительно наряд мой в порядок приведя. В кофту закутал, пояс потуже завязал, а мне вовсе не от этого тепло. И не в вине дело… В глазах его, ясных, совсем неиспуганных, а, напротив, какой-то решительностью горящих.

– Я ведь не в любви тебе признаюсь, Стеша. И под венец не тащу, – произносит, а когда сам понимает, какую глупость сморозил, еще шире улыбается. – Я лишь признаю очевидное – мне с тобой хорошо. Говорить, смотреть на тебя, узнавать – нравится мне все это. И всего лишь. А ритуалы твои… Мне иногда кажется, не будь их, я бы сейчас эту чушь романтическую не нес.


И как реагировать? Мне под силу только одно – молчать, пока затуманенный рассудок смысл слов его пытается переварить. Молчать и еще больше пьянеть, как в замедленной съемке наблюдая за мужчиной, что расстояние между нашими лицами сокращает…

 Гриша

Не пробовал я губ слаще. Разные были: пухлые, тонкие; красной помадой обведенные или слегка бесцветным блеском тронутые; те, что и целовать совсем не хотелось, и те, к которым припадал с удовольствием. А вот таких, чтоб стоило их коснуться, и сладость на кончике языка почувствовать – впервые. И пусть не сладкоежка я, а остановиться не могу. Счет времени потеряв, терзаю ее рот и как шальной только одну мысль в мозгу своем прокручиваю: «Отвечает!». Пальцы свои в мои волосы запустила и даже не пискнула, стоило мне нетерпеливо ладонью по спине ее пробежаться. Ни останавливать не пытается, ни притормозить, ни осмыслить, что прямо сейчас наш утренний разговор всякий смысл потерял. Да и был ли он изначально, смысл-то этот? Признать пора – как бы ни сопротивлялся я собственным желаниям, рано или поздно все равно бы сорвался.

На руки жену свою подхватываю, опомниться ей не давая, и только одному богу известно, как, вообще, умудряюсь до спальни добраться. Наперед знаю – не трону, ведь гадать отчего опьянела больше – от ласк моих или от вина – никому не захочется, но каждый поцелуй, о котором хоть раз помыслить смел, себе заберу. А может, и вовсе впрок, ведь неизвестно еще с какими мыслями она завтра проснется. От нее не убудет – на трезвую голову испугается и на развод подавать побежит.

– Спать здесь будешь, Стеша, – как и положено настоящей жене. И если приспичит иголки искать, то только в моих простынях, вдвоем ведь сподручней?

Жду, что Щепкина прямо сейчас прозреет и как уж извиваться начнет, а она и не думает даже. Щекой о ладошку мою трется и покорно головой кивает. Так-то лучше – для споров у нас теперь времени вагон. Рядом с ней ложусь, так крепко, как ни одну женщину прежде, к себе прижимаю, и в волосах ее светлых носом зарывшись, с каким-то животным голодом аромат женского шампуня втягиваю. И черт пойми, чем локоны ее пахнут, а хоть плетями бейте, на своем стоять буду – нежнее этих прядей ни губы мои, ни пальцы, еще не касались.

– Спи, – шепчу, а сам глаз сомкнуть не могу. Думаю… О том, что маме моей даже загробный мир не помеха. Она и оттуда руки до меня дотянула и своего добилась. Вон, супруга под боком. Теперь хоть каждый день Резник нас навещай, я только рад буду. Ведь чем не повод лишний раз ее в объятьях своих подержать? А что до ОКР ее… Справимся. Если уж ей удалось закоренелого холостяка охмурить, причем без каких бы то ни было усилий, то ритуалы перебороть, вообще, пустяк. Я ведь не Борька этот, и все, что зависит от меня, сделаю. Главное, чтоб Щепкина не артачилась.

Глава тридцать восьмая

Стеша

– Ну-с, Стефания, – Рудольф Геннадьевич напротив меня садится и пуговку на пиджаке расстегивает. Жмет, наверное, такие-то деньги за сеансы брать! Немудрено раздобреть.

– Как ваши успехи?

Успехи, успехи… Хоть бы раз с разговора о погоде начал. Профессионал ведь, неужели не видит, что я на грани нервного срыва? На кушетке ерзаю, никак улечься не могу… А он мне тут допрос прямо с порога устраивает!