— Ну что мы с тобой носы повесили? — встрепенулась Вера Федоровна. — Давай ешь! Тут у меня из домашних заготовок — грибы маринованные, перец фаршированный, а вот капустка малосольная. Недавно засолила — будто чуяла, что приедешь. Вот так и живу — мелкими заботами. С утра в магазин или на рынок, потом обед готовлю, Юрика с работы дожидаюсь. Он как ушел от своей Полины, так больше и не знакомится ни с кем. Талдычу ему одно и то же, дескать, годы идут, семьей надо обзаводиться, а он: успею, мама, в ярмо это влезть. О-хо-хо! Внуков бы поскорей, а то… Ладно, чего я все о себе да о себе. Как у тебя, Ларочка, с твоим Денисом? К свадьбе идет?

— Уже не идет, тетя Вера. Разошлись мы с ним. Слишком разными оказались.

— Разными? Это кто же такое постановил? Ты небось?

— Почему? Оба поняли, что не подходим друг другу.

— Значит, не любишь его?

— Не люблю.

— Зачем встречалась, время тянула? Ведь девичье время — не резиновое.

— Тридцать лет скоро, какое уж «девичье»?

— Скоро — это еще не сейчас. В молодости — один день как год. За неделю может так судьба закрутить, что себя забудешь. Вон как у меня с Павлом было. Я ведь рассказывала тебе. Когда появился у нас на фабрике — все девчонки разом повлюблялись. Только из армии — он на Северном флоте служил, — грудь колесом, походка враскачку, голодными глазами так и рыщет. А мы, значит, одна перед другой выкаблучиваемся, мол, не больно-то он нам нужен, а сами хихикаем да глазки строим. Вот на мои-то глазки, подведенные карандашом «Живопись», морячок и клюнул. На танцы пригласил в фабричный клуб, а потом в общежитие по водосточной трубе лазил. Чего только не вытворял! А осенью свадьбу сыграли. На третьем месяце невеста-то была. И если бы не гололед в ту проклятую ночь, когда со смены возвращалась, жива была бы моя Танюшка. Я ведь еще в животе назвала ее Таней. А что девочка будет, мне все говорили, да и сама знала.

Вера Федоровна вновь замолчала, сурово сжав губы и глядя в синие сумерки за окном. Через минуту вновь заговорила, видно, ныла разбудораженная рана:

— А когда Юрочкой забеременела, Павла будто подменили. Пить начал, гулять, зарплату пропивать. С Элькой из фабкома в открытую шлялся. Она ему и с квартирой помогла. Вот как бывает, Ларочка. Из рук соперницы ордер на квартиру приняла. А куда денешься с ребенком-то? В общаге сырой да прокуренной жить?

— Но вы любили его?

— Если бы не любила, не терпела столько лет. И он ведь меня любил. Особенно в первые годы. На руках носил. Бывало, со смены придем в общежитие, а он хвать меня на руки и тащит на второй этаж. Да еще целует. Соседкам на зависть. Нет ничего страшнее, Лара, людской зависти. Сглазили нас с Пашей. Это я теперь точно знаю. Не мог он просто так меня на беззубую и носатую Эльку сменять. Я хоть и не красавица была, а парни ухлестывали наперебой, даже когда уже замужем была — не отставали. Но с моей стороны — никаких намеков. У меня вообще, кроме Паши, мужчин не было. Вот так.

— Тетя Верочка моя! — не выдержала Лариса и расплакалась, как ребенок.

— Что ты, Лара! Да не жалей ты меня! Я и сама во многом виновата. Ну хватит, хватит слезы лить. Успокойся, моя хорошая! Я тоже виновата. Гордыни много во мне было. Видела, что погибает Паша, но помочь не хотела. Ревность меня захлестнула, глаза мне застлала. Я эту Эльку убить была готова — так я ее ненавидела. А ей тоже счастье-то не долго светило. Заболела потом. Но это уж после Пашиной смерти было. Господи, да что это я так расстроила тебя? Вот дура пьяная. Ну хватит горевать, давай лучше песни петь!

— Вы пойте, а я послушаю. Лучше вашего голоса нет. Чем-то на тембр Нины Сазоновой походит. Знаете какую? «Что ты жадно глядишь на дорогу?» Помните, как с мамой дуэтом исполняли?

— Помню. Ну что ж, слушай!

* * *

В управление кондитерской фирмы, с которой сотрудничала многие годы, Лариса поехала с утра. Ей предстояло ознакомиться с новинками продукции и заключить контракты на новый год. В отличие от многих своих конкурентов эта фирма не роняла марку, поддерживала качество на высоком уровне, отчего товар шел нарасхват. Здесь ценили в первую очередь крупных покупателей, но и от коммерсантов средней руки, зарекомендовавших себя обязательностью и стабильностью, таких, например, как Лариса, не отворачивались. У нее сложились дружеские отношения с начальницей маркетинговой службы Осиповой, женщиной импульсивной и жизнерадостной, несмотря на неудачи в личном плане, преследовавшие ее с упорным постоянством.

Карина Осипова, тридцатипятилетняя брюнетка, точно сошла с полотен Брюллова — волоокая, с маленьким ртом «бантиком» и пухлыми, но тонкими в запястьях руками. Ларису подкупали ее бьющая через край энергия и безоглядный оптимизм, свидетельствующие о физическом и душевном здоровье их обладательницы. Завидев Ларису в коридоре управления, разговаривающую с менеджером из отдела сбыта, Карина весело крикнула:

— Госпожа Хомутова, а вас прошу зайти в мой отдел!

Вскоре они сидели в Каринином кабинете, современная отделка которого не вязалась с брюлловским образом хозяйки. Единственной деталью, вносившей романтическую ноту в стандартную обстановку, была коллекция фирменных конфет на застекленном стенде.

— Ну рассказывай! — блестя черными глазами и приподняв дугообразные соболиные брови в нетерпеливом ожидании, приказала Карина.

— О чем? — удивилась Лариса.

— Как о чем? — в свою очередь изумилась Осипова. — Ты же говорила, что в декабре у тебя свадьба. Платье со страусиными перьями заказала, фату из какой-то невероятной органзы…

— Слава богу, что не успели раскроить. Я вовремя отменила заказ. Не будет, Кариночка, ни свадьбы, ни перьев, ни пуховых подушек в приданое. Мы расстались с Денисом.

— Ну вы даете, — разочарованно протянула Карина. — Не буду, конечно, расспрашивать и лезть в душу, но честно скажу: я сожалею. Почему-то хочется видеть вокруг себя счастливых людей. Особенно тех, кто по-настоящему заслуживает этого. Я будто утес в морском просторе — стою одиноко и таращусь на суда и суденышки, что бороздят этот самый простор. Они живут на всю катушку, а я только и делаю, что созерцаю.

— И сожалеешь о тех, что пошли на дно? — усмехнулась Лариса, уже привычная к метафорам приятельницы.

— Если ты о себе, то напрасно. На дно тебе еще рановато.

— Спасибо.

— На здоровье. Ну что, пошли пить чай?

— Но я недавно завтракала…

— Я не на завтрак приглашаю, а на презентацию наших эксклюзивов. Спорю, что такого дизайна, я уж не говорю про новые начинки и принципиально новые изделия, ты еще не видела.

— Вот за что тебя люблю, так это за умение ставить профессиональные интересы над всеми прочими.

— Можно подумать, ты за другими интересами к нам пожаловала. Хотя, как посмотреть. Сейчас я тебе покажу одного мужчину…

— Ой, только не это!

— Господи! Ну что ты так переполошилась? Я просто покажу, и все. А знакомиться уже потом будешь, если глаз ляжет.

— Не ляжет. Не нужен мне никто. По крайней мере, в ближайшее время.

— Ну хорошо. Я понимаю тебя. Но все же иногда хочется селедки после сладкого. Смена вкусовых ощущений — только на пользу. Это и настроение повышает, и «замыленный» глаз очищает, открывая перед нами новые горизонты.

— Вот-вот, именно к смене ощущений и стремятся мужчины. Причем подсознательно. Их не надо уговаривать — они сами быстренько поменяют и горизонты, и надоевшую подругу.

— Мне кажется, как раз здесь зарыта собака твоей хандры. Ладно, у меня есть план на сегодняшний вечер. Но об этом потом, после презентации.

* * *

Если бы Лариса заранее узнала, куда ее повезут, то наверняка отказалась бы. Острые ощущения, граничащие со всякого рода извращениями, были чужды ее натуре, хотя других женщин она не осуждала и даже теоретически понимала.

Стрип-бар, в котором они оказались, поначалу выглядел как обычный ресторан. Правда, Лариса обратила внимание на преимущественно женский контингент за столиками, но Карина объяснила, что здесь неофициальный клуб для «самостоятельных» женщин, не нуждающихся в мужском сопровождении. Они выпили по бокалу вина, закусили легким салатом и закурили, а в это время на подиум вышел невероятной красоты парень в черной шелковой рубашке, узких брюках-стрейч и ярком шейном платке. В руках у него была семиструнная гитара. Голос диджея объявил о выходе «несравненного бога гитары Сашко». Под аплодисменты публики свет в зале погас, и Сашко оказался в лучах софитов. Мягкие тени и рефлексы от разноцветного освещения превратили «бога гитары» в бога красоты. Тряхнув густой волнистой шевелюрой, он присел на специальную подставку и сделал первый аккорд. От волшебного звука семиструнки Ларисино сердце зачастило. Она ни разу не слышала такой виртуозной игры. От «Испанского танца» в исполнении сосредоточенного, серьезного Сашко закипала кровь, судорожно сжимались ладони, ноги сами собой выстукивали ритм зажигающей мелодии. Лариса взглянула на Карину и невольно залюбовалась — огромные глаза москвички полыхали страстью, алые губы подрагивали в невысказанном желании, высокая грудь в глубоком вырезе кофточки вздымалась и опускалась. Она была так хороша, что Лариса не выдержала:

— Карина, ты сейчас сама как испанка, как жгучая Кармен. Тебе бы кружевную накидку на голову и красную розу за корсаж — и хоть на этот подиум.

— С моими-то формами? — хмыкнула та, но брови изогнула горделивой дугой.

— Ты, наверное, влюблена в Сашко? — лукаво шепнула Лариса, когда гитарист покинул сцену и стихли аплодисменты.

— Нет, что ты! Меня волнует другой… Короче, всему свое время. Давай лучше тяпнем по рюмашке. Как тебе это вино? Между прочим, это кипрская «Кумандария», ликерное вино. Виноград, прежде чем давить, подвяливают на солнце, чтобы ушла лишняя вода.