— И правда, густое как кровь. Но вкусное. Ни разу не пробовала.

— Ты еще многого не пробовала, как я погляжу, — с мягкой иронией констатировала Карина. — Ничего. Сегодняшний ликбез в области разврата научит тебя ценить то, что имеешь.

— Это ты о чем? — с подозрением сузила глаза Лариса и отставила недопитое вино.

— О том, что ты счастливая, а счастья не замечаешь. Лошадь ты зашоренная.

— Господи, и ты про лошадь. Недавно меня обозвали «лошадью в квадрате». Теперь я еще и зашоренная.

— А почему «в квадрате»?

— Я Лошадь по гороскопу, к тому же по фамилии Хомутова.

— A-а, ну вот, видишь, как все сходится. Впрочем, все мы немного лошади. Прав наш Владимир Владимирыч номер один.

— А кто номер два, там, наверху? — спросила слегка опьяневшая Лариса, подняв указательный палец.

— Ну почему? Автор «Лолиты», например.

— A-а. Погоди, а что насчет разврата ты говорила?

— Тш-ш, — шикнула Карина и уставилась на подиум.

И вновь зал погрузился в интимный полумрак, а голос невидимого диджея в динамиках возвестил о выходе «Гламурыча».

Под громкие аплодисменты на подиум вальяжно вышел молодой мужчина в атласном халате и сдержанно поклонился. Сорвав новый шквал аплодисментов, Гламурыч стал медленно развязывать пояс. По залу прошел тихий стон. Звучал какой-то блюз, софиты блудливо обшаривали фигуру стриптизера, а он уже медленно обнажал правое плечо.

До Ларисы только сейчас дошло, что начался мужской стриптиз и что именно это зрелище приготовила ей Карина в качестве «ликбеза по разврату». «Ну я ей все выскажу!» — мстительно пробормотала «зашоренная лошадь» и сгоряча осушила полный бокал.

Тем временем сеанс приближался к долгожданному финалу. Гламурыч, белозубо скалясь, отбросил теперь уже ненужный халат в сторону и остался в золотистых стрингах. Женский визг заглушил звуки музыкального сопровождения. К подиуму сломя голову ринулись несколько женщин. Они держали в руках европейские денежные купюры и не сводили восхищенных взглядов с мужчины. Его загорелые мускулы, смазанные каким-то маслом, вызывающе блестели в калейдоскопе цветных огней. Достаточно наигравшись мускулатурой и доведя самых нетерпеливых поклонниц до экстаза, он лениво подошел к краю подиума и присел на корточки. Женщины поочередно приближались к своему кумиру и совали купюры за резинку его трусов. В качестве поощрения Гламурыч позволял гладить себя и даже целовать в предплечье и грудь.

— Может, хватит на сегодня? — брезгливо морщась, спросила Лариса.

— Погоди! — отмахнулась от нее Карина и напряглась в нервном ожидании.

Голос диджея с придыханием объявил выход некоего Бонифация. В зале началось что-то неприличное. Одна чересчур экзальтированная дама кричала: «Сегодня он мой!» — и пыталась прорваться в недра закулисья, но на ее пути встал быкообразный охранник с широко разведенными руками. Он вежливо, но упорно теснил даму к ее столику, а она, обессилевшая от возлияний, криков и борьбы, пятилась, повиснув на плече своего гонителя.

Грянул бравурный марш, и на подиум вышел седовласый мужчина с усами и бородкой испанских королей. На вид ему было сорок — сорок пять лет. Кутаясь в средневековый плащ, Бонифаций совершил по сцене почетный круг, приветственно помахивая рукой и пряча в усах тонкую улыбку. Женщины призывно поднимали бокалы, скандируя: «Боня — наш кумир!» Далее последовал акробатический танец с медленным раздеванием и демонстрацией излишков мышечной массы.

Лариса смотрела не на него, а на Карину. Ей доставляло большое удовольствие наблюдать за эмоциями страстной «испанки». А та, увлеченная зрелищем, ничего не замечала и не слышала. Наверное, в Средние века знатные гранд-дамы с таким же самозабвенным азартом наблюдали поединки тореадоров с быками.

— Карина! — как можно громче крикнула Лариса. — Ты сама сейчас такая красавица, что глаз не отвести. Зачем ты сжигаешь себя почем зря?

— Что? — очнулась Карина и посмотрела на Ларису рассеянным взглядом.

— Я говорю: ты сейчас жуткая красавица!

— А ты оглянись кругом. Здесь много таких.

Присмотревшись к публике, Лариса поразилась количеству симпатичных, привлекательных и идеально красивых лиц. Но большинство уже перевалило за грань, когда о них можно было сказать «молодые». Скорее здесь присутствовали моложавые, ухоженные, хорошо сохранившиеся.

— Бальзаковский возраст — средний для здешних дам, — как будто читала Ларисины мысли Карина. — Мы с тобой еще о-го-го по сравнению с некоторыми. Но именно с одной из этих пиковых дам уедет Бонифаций. Знаешь, каких бабок стоит его ночь? Нам с тобой не по карману.

— Что здесь делают эти олигархини?

— То же, что и остальные. Наслаждаются и отрываются. Днем у них осточертевший бизнес или одинокое прозябание во дворце, а вечером можно расслабиться по полной программе.

— Они не боятся шустрых папарацци?

— Те, кто боится, сюда не ходят. Для них существуют закрытые клубы.

— Карина, поедем домой? Что-то я устала от этого шума.

— Поедем. Тем более что Бонечка уже выступил.

В такси они молчали, каждая по-своему переживая пролетевший вечер. Лариса ругала себя за избыток выпитого, а Карина, должно быть, все еще была во власти Бониных чар.

— Завтра ты чем занимаешься? — спросила Карина, перед тем как выйти из машины.

— Не знаю, наверное, на какую-нибудь выставку пойду.

— А может, в ночной клуб — мужиков кадрить?

— Я пас! Мне хватит впечатлений на целый год.

— Ох уж мне эти провинциалки! Не заметите, как жизнь мимо проскочит. В старости-то и вспомнить нечего будет.

— В старости я все же надеюсь с внуками повозиться.

— Да уж, с внуками оно интереснее. Ладно, звони, если что. Сообщи, когда дедушку для своих внуков найдешь. Пока!

Ночью Лариса долго ворочалась с бока на бок, не в силах избавиться от мыслей, не дававших уснуть.

Как всегда, она думала об Антоне и зачем-то сравнивала его со стриптизерами. По всему выходило, что их конфетная красота уступала обаянию ее любимого. Один только взгляд его сапфировых глаз перевешивал все эти горы мускулов. Умный, искрящийся, наделенный природным магнетизмом, он завораживал и привязывал к себе навсегда. Она знала, что от этого взгляда ей не спрятаться, куда бы она ни совершала бессмысленные побеги. Вот, к примеру, эта ее поездка — что дала ей? От чего она пыталась убежать? Теперь она и сама не знала толком. Да разве можно сравнивать ее Антона с какими-то Бонями и Гламурычами? Это даже смешно. Продажные жиголо и Антон Кронберг — несравнимые величины. До чего пророческими оказались слова Карины: «Сегодняшний ликбез в области разврата научит тебя ценить то, что имеешь». И в самом деле, этой ночью до нее дошла истина, простая, как все истины на свете, — цени, что имеешь, и будешь счастлива.

Успокоенная таким выводом, Лариса наконец-то уснула.

* * *

Утром ее разбудил аромат сдобного свежеиспеченного пирога. Сладко потянувшись, она прислушалась к звукам. Сквозь уличный гул, влетавший в приоткрытую форточку, едва пробивался приглушенный стук с кухни. Это Вера Федоровна хлопотала возле плиты, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить приехавшую далеко за полночь племянницу.

Лариса встала, подошла к окну и с ребячьей радостью долго смотрела на падающий снег. На душе было так же светло, как и на улице, праздничной от юного снега, от встающего из-за крыш солнечного диска, неяркого, растушеванного дымкой зимнего утра. Городской пейзаж за окном, знакомый ей с детства, был дорог еще и тем, что в скором будущем должен превратиться в воспоминание. По словам Веры Федоровны, власти собирались сносить дома в этом районе под новую застройку.

Лариса вздохнула и, с трудом оторвавшись от зимней сказки за окном, пошла в ванную.

Вскоре женщины сидели на кухне и неторопливо лакомились рыбным пирогом. Янтарный чай в чашках из старого фарфорового сервиза благоухал свежестью и тонкостью букета. Лариса не скупилась на похвалы. Чай и пирог были лишь поводом выразить всю нерастраченную любовь и нежность к тетушке, которая и внешне, и характером напоминала ей покойную мать.

— Теть Вера, а поехали в музей на Волхонку? Там сейчас иностранная выставка, да и на местные шедевры заодно полюбуемся. Вы, наверное, сто лет нигде не были. Ну что, поедем?

— Ой, Ларочка, устала я что-то. Давно не стряпала, вот и ухайдакалась совсем. Да и поднялась сегодня ни свет ни заря. Поезжай одна. У тебя ноги-молодые — бегом всю выставку обойдешь, а со мной только намаешься.

— Ну ладно. Спасибо за пироги, теть Вера, пойду краситься.

— Да у тебя и так лицо как у матрешки — яркое. Зачем еще краситься-то?

— Зачем? А как сама карандашом «Живопись» своего Павла соблазняла, уже забыла? Вот и я надеюсь, что мой «Мэйбелин» произведет впечатление. На какого-нибудь адмирала. Младшие чины мне уже не по зубам.

Вера Федоровна ничего не ответила, только махнула рукой, боясь, что из-за смеха поперхнется пирогом.

От станции «Боровицкая» Лариса не спеша направилась на Волхонку. Снегопад угомонился, сделав свое дело, — принарядил аллеи, выбелил тротуары, освежил воздух. Вдыхая эту свежесть, Лариса любовалась старой Москвой, островки которой год от года становились все меньше, уступая место стеклянным монстрам современной архитектуры.

В выставочном зале, где демонстрировалась привезенная коллекция живописи, народу в этот час было немного. Лариса остановилась возле полотна Михаила Ларионова, написанного им в период неопримитивизма, и стала с интересом рассматривать необычную композицию, начиненную множеством мелких деталей.

— А все же в импрессионизме он импонирует мне больше, — раздалось за ее спиной.

Оглянувшись, она наткнулась на внимательный взгляд невысокого пожилого мужчины, почти старика, одетого в серый костюм-тройку, но без галстука.