— Тетя Бела, да перестаньте! — не выдержал Михаил. — Плюньте вы на эти их субсидии! Подумаешь, деньги! Жалкие подачки, чтобы людям не сразу умереть с голоду, а растянуть это удовольствие на несколько лет. Жуть фиолетовая! Я буду вам давать каждый месяц столько денег, сколько нужно.

— А другим кто будет давать? — резонно спросила тетя. — Тем, у кого нет таких племянников? Нет, Мишенька, спасибо тебе большое, но я хочу жить самостоятельно. Раз уж судьба так распорядилась… С ней спорить нельзя.

Каховский разозлился, но тетя проявила непоколебимое упорство. И откуда только взялся у нее, всегда такой тихой, робкой и слезливой, твердокаменный характер?..

— Любой бизнесмен знает, что рядом с ним миллионы школьных учителей, врачей, ученых, которые трудятся, отдавая работе все силы и не получая за это ровно ничего, кроме грошовой зарплаты, да и то нерегулярно, — неожиданно резко сказала тетя. — Но ни у одного миллионера не возникает даже мысли помочь им деньгами. Знаешь почему? Потому что ученые, врачи, педагоги — люди духовного, творческого труда, и он уже один сам по себе — им награда!..

Михаил злобно стиснул зубы. В самую точку… И тетка туда же… Мир жесток и безумен.

— Вы чересчур высоко оцениваете мыслительные способности наших миллионеров, — пробурчал он, едва не подавившись горькой обидой. — Подобные рассуждения нам не по карману… Недавно при мне собравшиеся на светском вечере магнаты рассказывали в микрофон, что до сих пор не в ладах с десятичными дробями, со школы никак не могли усвоить. Это произвело немалое впечатление. То, что требовалось… Если столь «большие люди» спокойно обходятся без дробей, то у большинства возникает простая мысль: ну кому, скажите на милость, вообще нужны эти дроби?..

Тетя слушала его невнимательно.

— А вчера, Мишенька, — продолжала она свое тихое, жалобное повествование, — я стояла в очереди в сбербанк, чтобы заплатить за телефон и квартиру. Народу было очень много, ты ведь знаешь этот наш банк… А люди шли и шли без очереди, человек пять или шесть прошло… И я, наконец, возмутилась. Сказала, что мы давно стоим и больше я никого не пущу, что совесть должна быть… И тогда меня толкнули так, что я больно ударилась о ручку двери. На локте теперь синяк и ссадины. И болит локоть-то… Это счастье, что я ударилась не спиной… она у меня больная, ты ведь знаешь… Не по росту порядочных людей сделана жизнь.

— Скинхеды небось бритые? — мрачно спросил Каховский.

— Нет, Мишенька, хотя о них все время говорят и пишут. Старушка меня толкнула лет семидесяти, вся в морщинах… Но очень еще боевая и бодрая. А потом… — тетя Бела помолчала, — потом она стала ругаться матом… Ох, как она ругалась… Все хе-бе да хе-бе… Оказывается, ей нужно было срочно пройти в банкомат получить деньги, а я ее не пускала. Видно, бабушка насмотрелась бандитских сериалов, их гоняют по всем каналам с утра до вечера. И слова оттуда позаимствовала. Бабулька кричала, что нечего здесь устанавливать свои порядки, она установит свои собственные!

— Тетя, что ты хочешь от людей? Они Господа распяли… — пробормотал Каховский, вспомнив бабу Таню.

А судьба… Ну что такое эта пресловутая судьба? Непостижимая сила, направляющая человеческие жизни, себе в угоду унижающая и втаптывающая в грязь беззащитных, добрых и умных и высоко возносящая себялюбцев, глупцов и негодяев. Судьба… Только бодрые и безгранично самоуверенные способны подчинить ее себе так же, как она изощренно, играючи швыряет в разные стороны людей растерянных и слабых.

Почему люди так любят именно слово «судьба» и вечно кивают на нее?.. Почему не говорят: «Все во власти Господа»?

Баба Таня всегда повторяла: «Господь все управит…»

— Я, Мишенька, была недавно на экскурсии на Новодевичьем кладбище, — тихо продолжала тетя Бела, — и сотрудник нам рассказал, что на кладбище полно неизвестных могил. Мы спрашиваем его: «Как же так? Ведь даже правительство сюда приезжает…» А он в ответ: «Да наше правительство с живыми пенсионерами разобраться никак не может, что уж говорить про покойных!»

В самую точку… Действительно, что говорить о покойных…

Сначала тихо, неслышно, почти незаметно ушла навсегда баба Женя. Она в гробу занимала так мало места, хотя он и был невелик, что, казалось, стеснялась и здесь кого-то обидеть, кому-то помешать самим своим присутствием. Миша поцеловал бабу Женю и отпрянул.

— Будешь прощаться и целовать, — наставляла его баба Таня, — ничего не бойся! Но помни: баба Женя будет совсем холодная.

Все равно он испугался, так обожгло его этим холодом, словно отталкивающим от себя, каким-то злым, страшным, опасным…

А с бабой Таней Миша даже не успел проститься… Был в Германии, задержался там немного больше, чем предполагал… Дела, дела… Баба Таня давно прибаливала. Да кто в таком возрасте не болеет?.. Когда прилетел в Москву, узнал, что бабы Тани больше нет… В Калязин Михаил не поехал. Нечего душу травить! И без того вытравленная… А могила… Ну что толку, если Каховский поплачет на могиле бабы Тани?..

«Продала я твою душу, драгоценный ты мой, единственный…»

Найти Любочку виднейшие российские детективы оказались не в силах. Она попросту сгинула. Очевидно, очаровывала очередного мужа где-нибудь высоко в горах.

— А вот если вы опять поедете в Куршевель… — осторожно намекнул Каховскому один из сыщиков.

То, что требовалось…

— Поезжайте туда сами! — рявкнул Михаил.

Всю ночь он лежал без сна. За стеклопакетными окнами бушевала сырая мартовская помесь дождя со снегом. На земле картинно-красивые снежинки тут же слипались в жидкие, отвратительные, грязно-серые комки. Московская невыразительная весна… Или наоборот, чересчур выразительная. Равнодушно отсчитывали время старинные часы с маятником. Издалека словно доносился подзабытый голос:

Кто там пылкий, кто там робкий,

Раскошелимся сполна!

Не жалей, что век короткий,

А жалей, что жизнь одна…

Так-то оно так… Его любимый Окуджава…

Он невпопад вспомнил, как дядя со смехом рассказывал о жене, когда-то безуспешно пытавшейся выдать замуж одну свою неудачливую подружку и без конца наталкивавшейся на глухое и ничем не объяснимое сопротивление будущей тещи. Наконец тетя Бела не выдержала и напрямик поинтересовалась у матери подружки, почему она так упорно не желает воспринимать такого приличного и достойного человека в качестве зятя. Ответ ошеломил ее.

— Ну какой же это зять, Белочка! — вздохнула немолодая женщина. — Он ведь Окуджаву не любит!

И сваха моментально сдалась: она тоже не могла себе представить семейной жизни с человеком, не любящим Окуджаву. Теперь поэт лежит совсем рядом с домом Ильи. Умер — всех сразу осиротил…

В отбликах полуразбитых мутных фонарей и шуршавших мимо редких ночных машин картины на стенах вспыхивали и гасли, будто пытаясь просигналить то одним, то другим цветом.

Михаил, сильно нахлеставшийся вечером вместе с Дроновым, уже немного протрезвев, лежал тихо, неподвижно, наблюдая за таинственной игрой и подмигиванием красок. Из кухни дуло. Странно, что Митенька, до отвращения внимательный к своему здоровью, забыл сегодня закрыть форточку… К знакомым, приятным, сладко одурманивающим стойким ароматам духов и табака примешивался запах тающего снега. А он, как известно, по определению Дмитрия, никогда и нигде не может пахнуть. Начиналась слегка подзабытая очередная депрессия. Мир жесток и безумен.

На полу валялись пустые бутылки. Очевидно, выпить было уже нечего, да, пожалуй, и незачем. Сколько можно глушить себя настойками и ликерами? Лучше пойти поискать спазмалгон…

Каховский с трудом встал и подошел к окну. Весна буйствовала, сильная, смелая, ошеломляюще красивая в своей безудержности, веющая отчаянным ветром… Почему людям так плохо и тесно жить на этом прекрасном свете? И как среди этой примиряющей природы все равно остаются в душе человека злоба, желание мести, стремление любыми способами уничтожить себе подобных?..

Ответов на эти вопросы он не нашел. «Дай бог воли, дай бог воли, остальное заживет…»

Пытаясь согреться, Михаил встал под обжигающе горячий душ, приятно и больно хлестнувший по спине и на мгновение позволивший отвлечься от одной-единственной, мучительной и навязчивой мысли. Капли стремительно бежали по лицу, и из этого потока неожиданно снова выплыло безупречное лицо Любочки. Чистые крыжовниковые глаза… Что ей нужно от него сейчас? Почему ты благополучно не допился еще месяц назад до белой горячки, Мишенька? Это был бы вполне оптимальный, подходящий по всем статьям вариант…

— Ты рисовать умеешь? — задумчиво спросила она его однажды.

Он удивился вопросу:

— Не так чтобы очень, не очень чтоб так… Как Остап Бендер. И еще могу позировать — как Киса.

Любаша грустно улыбнулась. Михаил удивился еще больше:

— Зачем тебе это — чтобы я умел рисовать?

Она пожала плечами:

— Да ни за чем… Просто я в детстве любила рисовать… Вот и все… А какая у тебя любимая книга?

— Сберегательная! — буркнул Каховский.

Бирюзовая Люба пропала после лета. В тот день они вдруг увидали, как из самой вершины Останкинской башни, хорошо различимой из открытого настежь навстречу летней свежести окна, пошел легкий нежный дымок. Через несколько минут они глянули в окно снова. Дымочек валил сильнее, словно гигантскую сигарету прикурили от какой-то метафизической зажигалки.

А еще через десять минут работающий транзистор взволнованно сообщил, что на самых верхних этажах Останкина возникло загорание.

— Останкинская башня горит, — удивленно повторил, словно завороженный, Михаил. — Кто бы мог подумать… Милое дело…

— А-а! — улыбнулась Любочка, как человек, вполне понявший шутку. — Очередная утка СМИ. Как в башне солнышко отражается…