— Может, поужинаем на этой неделе? — спросил Иван, подавая мне пальто. Я привстала, собираясь поцеловать его в щечку, но вместо этого наши губы вдруг встретились, и я забыла обо всем на свете. Мне показалось, будто меня обдало жаром, как бывает, когда с мороза заходишь в теплый дом. Уже тысячу лет я не испытывала этих чувств — невероятной страсти и желания отдаться мужчине целиком, полностью осознавая, насколько же точно расхожие клише описывают мое состояние. Когда мы оторвались друг от друга, я увидела отблески своей страсти в его глазах. Он вложил мне в руку записку, закорючки в которой стали мне, может, и не намного понятней, но роднее: «Ту mne ochen' i ochen' nravish'sia. Prikhodi ko mne na uzhin, v piatnitsu v vosem' chasov, 125 Sankt Peterburg Pleiz».


По пути к метро я сгорала от нетерпения, так мне хотелось поскорее расшифровать записку при помощи своего нового словаря. Правда, как выяснилось, он не очень-то мне помог, так что меня снова ждал визит к хозяину «Волги». Я уже не просто стояла у края пропасти — теперь пальцы моих ног опасно нависли над самым обрывом.

«Если это не любовь, то почему мне так хорошо?» — напевала я, подходя к станции. А потом, как это часто бывает, эйфория сменилась тоской. В вагоне я увидела парочку, которая переругивалась на незнакомом языке, кажется португальском. Хоть я и не понимала в их ссоре ни слова, многое можно было прочесть по позам. Женщина отодвинулась на самый краешек сиденья, подальше от мужчины, а он, в свою очередь, тянулся к ней, моля о прощении. Она смотрела невидящим взором во тьму за окном, и взгляд у нее был холодным и твердым. Дистанция физическая отражала дистанцию духовную, которая, казалось, с мерным движением поезда становилась все больше и больше. Мужчина начал говорить громче, но его мольбы остались без внимания, и на следующей станции он вышел. Женщина повернула голову, ее глаза неотрывно следили за мужчиной, пока его фигура не скрылась из виду. Тогда она снова уставилась в холодное стекло окна, в котором я увидела отражение слезы, сбежавшей вниз по щеке. Начинается-то все с поцелуя, а заканчивается вот как…

Я вспомнила, как познакомились мы с Грегом. Это случилось в дождливый ноябрьский вечер 1984 года. Меня тогда как раз бросил университетский бойфренд Джефф, с которым мы встречались три года, и я все еще находилась в той стадии, когда хочется смотреть на старые фотографии, рыдать, прижимая влажный платок к глазам, упиваться жалостью к себе и алкоголем, который так часто сопровождает нас после потери возлюбленных. Честно говоря, я больше страдала не из-за разбитого сердца, а из-за уязвленного самолюбия; мне давно уже наскучили наши отношения, но этот ублюдок умудрился меня опередить и уйти первым. Друзья уже стали называть меня персонажем «Поэмы о старом моряке» Кольриджа[14], так что ПП, которая в то время случайно переспала с джазовым саксофонистом, убедила меня отправиться с ней в «Ронни Скотт». Терпеть не могу джаз — особенно модерновый, без мелодии. Именно такой звучал той ночью в клубе, и мне казалось, будто все помещение заполнили назойливые жужжащие мухи. Я уже собралась было смыться из этого душного и прокуренного ада, как вдруг заметила Грега, облокотившегося на стойку бара с кружкой пива. Волосы у него тогда были длинные и растрепанные, а черные джинсы плотно обтягивали длинные ноги и небольшую мускулистую задницу; посередине левой щеки красовалась маленькая ямочка. Мы начали болтать, изо всех сил стараясь перекричать звучащую вокруг музыку.

— Я всегда думала, что мои настоящие родители — короли! — заорала я, и проходившая мимо официантка на нас шикнула.

— Пойдем отсюда. — Грег схватил меня за руку и вывел на холодную улицу. Там мы выяснили, что оба любим гулять под дождем, и быстро вымокли. Останавливаясь под арками, мы целовались, пока желание уединиться не привело нас в квартиру Грега, где мы занимались любовью всю ночь напролет.

— Со мной никогда такого не было, — признался он, когда мы дали себе короткую передышку и лежали на кровати. — Но я всегда мечтал, что когда-нибудь это случится.

Мне казалось, что он — тот, кто мне нужен. Устроившись на его груди, я почувствовала, что наконец-то вернулась домой. Целую неделю мы не вылезали из постели, даже не отдергивали шторы. Только изредка кто-нибудь из нас выбирался на охоту на кухню, чтобы принести добычу на подносе.

В конце концов, с огромным сожалением нам пришлось встать и вернуться к нормальной жизни. Я тогда как раз проходила практику под началом мистера Джолли[15], чье имя никак не соответствовало характеру. Впервые я с ним познакомилась еще подростком, когда меня отправили к нему родители. В тот год умерла бабушка Белла, и у меня начались нервные приступы — каждый раз, когда папа выходил из дома, я истерически рыдала навзрыд. На первом сеансе мистер Джолли усадил меня на маленький стульчик напротив маленького пластикового стола и стал показывать листы с чернильными кляксами. Я тщательно выверяла каждый ответ — «бабочка», «монстр с рогами», «целующаяся парочка», — прикидывая, насколько несчастной мне хочется казаться в его глазах. Потом нарисовала ракету, улетающую на Луну.

— А, — понимающе закивал он. — Ракета-папа полетела на Луну-маму, чтобы сделать ребеночка!

Помнится, я тогда подумала про себя: «Да нет же, идиот, это просто ракета и просто Луна. А если мама с папой захотят потрахаться, они спокойно это сделают дома».

Вот таким малообещающим было начало нашего знакомства. Тем забавней вышло, когда благодаря иронии судьбы много лет спустя он стал моим научным руководителем.

— Если какая-то вещь тебе хорошо знакома, это еще не значит, что она хороша сама по себе, — вещал он, когда мы с Грегом только начали встречаться; говоря, он округлял гласные, словно сосал леденец. Он смотрел на меня поверх маленьких очков в роговой оправе; ноги в идеально вычищенных ботинках стояли так ровно, будто он специально вымерял, какое между ними должно быть расстояние.

«Папа-ботиночек и мама-ботиночек легли рядом, чтобы сделать ребеночка», — злобно подумалось мне. Я пришла к выводу, что ненавижу мистера Джолли. Вот он-то точно был знакомым, но далеко не хорошим. Так что я плюнула на него и выбрала руководителем миссис Клейнмэн, которая устраивала меня гораздо больше. А через три года мы с Грегом поженились.


На выходе из метро я столкнулась с Лу. В руках она держала две бутылки вина, которые спрятала, как только заметила меня. Мы болтали с ней по телефону после их разрыва с Джеймсом, но еще не встречались. В соответствии с неписаными женскими правилами поведения после расставания она сменила прическу — коротко подстриглась.

— Тебе кажется, будто у тебя есть все, а потом выясняется, что ничегошеньки-то и нет, — сказала она, теребя кольцо на мизинце. — У меня такое чувство, что я потеряла все, что имела.

Не знаю, как насчет всего, но вот вес она точно потеряла и выглядела теперь просто потрясающе. Вернее, фигура у нее выглядела потрясающе — лицо-то как раз изменилось не в лучшую сторону. К черту Аткинса — самой результативной диетой следует объявить разрыв с возлюбленным. Одной этой причины мне хватило бы, чтобы помчаться домой и дать Грегу отставку.

— Хуже всего ужасающая банальность. Эта Мэри — вылитая я! Разумеется, вылитая я двадцать лет назад. Я даже не знала, что у него кто-то есть. Думала, мы просто даем друг другу право на жизнь вне дома… — продолжила Лу, и я обняла ее, не зная, что сказать.

— Лу, тебе станет лучше, — пообещала я. — Просто нужно потерпеть. Кто знает, может, это у него просто мелкая интрижка?

— Он уже переехал к ней и купил себе мотоцикл. Сволочь. Хло, у нас ведь была с ним общая жизнь. Может, и не идеальная, но это была наша жизнь.

— А как дети?

— Злятся, — пожала плечами она. — И зачем он все разрушил? Трахался бы себе на стороне и помалкивал…

Мы расстались у здания, которое еще недавно было ее домом, а теперь стало темницей, цепью, приковавшей ее к прошлому. Каждая книга, картина или чашка напоминали ей о жизни, которую они делили с Джеймсом, а каждый из четверых детей служил наглядным примером того, что они сотворили вместе благодаря своей любви.


— Беда в том, — глубокомысленно изрекла Рути, когда мы встретились за обедом, — что люди обожают признаваться в содеянном. Как будто после того, что они поделятся с другими и расскажут, что натворили, их проступок станет менее отвратительным. Если тебе неймется гулять налево, держи рот на замке и сам мучайся от последствий. И никогда не признавайся: не умеешь врать, не берись.

Мы обсуждали с ней Лу и Джеймса.

— Значит, это правило номер два? — уточнила я.

— Может, мне пора книжку выпустить? — рассмеялась она. — Правило номер два ведет к правилу номер три.

— Это какому же?

— Никому ничего не говори. Есть одна еврейская поговорка, она отлично отражает суть дела: «У твоего друга тоже есть друг, так что ничего никому не рассказывай».

— Но ты ведь не в счет, правда? — забеспокоилась я. — Я не могу не делиться с тобой.

Хотя, честно говоря, насчет той встречи с Иваном в баре я не все ей рассказала. Я пыталась быть сильной, противостоять его обаянию. Но это давалось нелегко. С тех пор как пришла его последняя эсэмэска, гласившая: «Когда же я наконец смогу обнять тебя?» — я не переставала о нем думать.

Накануне, когда я вернулась домой, Грег пребывал в отличном настроении.

— Я их дожал! — воскликнул он, потрясая пачкой штрафов за парковку. — Совет не знает, что делать. Они понимают, что сам закон — против них!

Уже лежа в постели, я попыталась заговорить с ним о том, почему мы не занимаемся сексом, да и вообще завести нормальный разговор — вместо привычного обмена короткими репликами, больше похожего на диалог двух бизнесменов: «Ты поговорила с застройщиком? А дантисту позвонить не забыла?» Но вскоре по дыханию мужа я поняла, что он уснул.