А сейчас в нем будто что‑то треснуло и начало со звоном рассыпаться. Нечто такое, что больно цепляло за невидимые струнки, что‑то неправильное. С ним творилось что‑то неладное, опасное, но сил от него отказаться просто не хватало.

Он даже точно мог назвать момент, когда эта трещина пошла, и игра в соблазнение, которую он сознательно и успешно вел, вдруг превратилась во что‑то большее. Перестала быть игрой. И к соблазнению это тоже теперь никак не относилось. Та секунда, когда в распахнутых викиных глазах, почти прозрачных тогда, он увидел все её страхи, неуверенность, опаску, ожидание боли, которая непременно придет, когда все закончится, и — решимость. И веру в то, что он, Денис, ни за что её сейчас не подведет, и все сделает правильно. Все, что Вика обычно прятала в дальних закромах, сегодня выплеснулось на него, накрыло с головой, как приливной волной, а потом отхлынуло, оставив — такого же обнаженного перед самим собой, задыхающегося. И многих сил ему стоило не показать девушке, что он так же сомневается в каждом своем шаге, и что дрожь её пальчиков, доверчиво вложенных в его ладонь, так же пугает его самого. Страшно, что подведет, и какой‑нибудь нечаянной глупостью докажет, что не зря она боялась. Но приходилось делать вид, что все ему нипочем, и он знает, что делает… Эх, а Вика и не догадывалась, что дыхание у него перехватывало не от срочного желания секса, а от нежности и какой‑то трепетной чувственности…

И, до боли где‑то в горле и легких, ему хотелось бережно укачивать её на руках, и целовать пальчики, и слушать, как она дышит, расслабленно положив голову на его плечо, и ощущать, как щекочут кожу на щеке её волосы… Ему бы и этого сейчас, наверное, хватило, но вот тело, проклятое, никак не планировало подчиняться глупым трепыханиям увядающего рассудка. Вика была красива, невероятно сексуальна, и так доверчиво к нему прижималась… Пьянящий коктейль из желания, нежности и чего‑то еще, чему Дэн опасался давать точное название, дурманил рассудок похлеще любого вина. Он его и не пил, ограничившись минералкой, а вот Вику слегка подпоил, из самых благих побуждений: чтобы хоть чуть перестала нервничать…

И он с трудом сдерживал свои руки, чтобы не начали хватать и подминать, и рот — чтобы не впился в мягкую кожу, неважно где, главное — ощущать бы её вкус. И медленная пытка, которой он Вику подверг, его самого изводила не меньше.

Но так хотелось не заниматься сексом, а любить её… Залюбить до беспамятства, до звона в ушах, до состояния, когда вылетят все мысли, оставив лишь чистое наслаждение. И он старался, видит бог, он долго и мучительно старался, сознательно умеряя свой пыл. Пока девушка не начала сама его раздевать, да еще так уверенно и настырно. Вот тогда он сломался, и позабыл о всех своих благих намерениях. Отрывался вместе с ней, не отказывая себе в возможности стонать, хрипеть, рычать, что‑то бормотать бессвязно, подгоняя её, подгоняя себя… Ненадолго обмякнув, понял, что одного совместного взрыва совсем недостаточно. Необходимо еще повторить, и не раз, не боясь излишеств.

И совсем неожиданной была мягкая шутка Вики о его ненасытности. Она снова его удивила. Даже здесь и сейчас.

Долго не мог угомониться, сам себя поражая невесть откуда взявшимися силами. Уже Вика начала отбрыкиваться и просить хоть немного покоя, давя на совесть и на то, что скоро вторые сутки без сна начнутся… Дэн успокаивался на время, даже пытался дремать, но совсем скоро опять просыпался интерес, вполне определенный, и он снова её будил, хоть и пытался быть осторожным…

Отключился внезапно, незадолго до писка будильника на телефоне. Смог лишь вырубить трубку полностью (найти нужную кнопку на экране никак не вышло), и провалился в глубокий сон.

Утро началось ближе к обеду. Верещал телефон Вероники. Похоже, давно, и очень настойчиво. Дэн раздумывал, как поступить — отклонить вызов или разбудить девушку, чтобы сама решала… Не успел сообразить, как Вика, недовольно сопя, глядя одним полуоткрытым глазом, нашарила телефон на полу под кроватью, посмотрела на экран… и просто спрятала его под подушку. Наивная. Это помогло ровно на полминуты. Затем мелодия, пусть и приглушенная, снова раздалась. Теперь еще и постель неприятно вибрировала.

Дэн, затаясь, наблюдал, как девушка хмурится, что‑то бормочет, раздраженное, приподнимается на локтях, долго вглядывается в имя звонившего… Рассмотрел имя "Миша", напрягся, ожидая реакции… А она просто перевела телефон на беззвучный режим и снова спрятала его под кровать. Рухнула лицом в подушку, немного повозилась, что‑то её, видимо, не устроило… Потом повернулась к Дэну, прижимаясь всем горячим телом, закинула на него руки и ноги, и уснула, судя по мерному дыханию, почти мгновенно. Дэна такая реакция на звонок вполне удовлетворила. Хотя, сам он долго не мог успокоиться… Нежданное напоминание о том, что за стенами номера есть еще люди, и обязательства, и все совсем не просто, разозлило.

Раньше об этом Михаиле он не очень‑то и задумывался. Так, иногда, раздражался, слыша его имя от Вики. А сегодня его не слабо зацепило. В чем конкретно проблема — и сам не мог себе точно сказать. Но бесился. Тихо, стараясь ничем не показать Вике, однако — до зубовного скрежета, стоило лишь подумать…

Он держался полдня, не заикаясь по этому поводу. И искренне верил, что справится с собой, не станет поднимать тему… Не получилось.

Взрыв произошел, когда они возвращались домой. Вика, задремавшая во время дороги, встрепенулась, начала что‑то разыскивать в сумочке. Оказалось, что у нее вибрирует телефон. Она долго не могла извлечь трубку на божий свет, однако, чудо свершилось, и та нашлась. Девушка долго смотрела на светящийся номер, потом вздохнула, и молча убрала телефон обратно.

Дениса накрыло необъяснимой злостью:

— Что же ты не ответишь? Стесняешься? Меня или его? Или боишься? Хочешь, я с ним поговорю?

Вика сделала долгий, протяжный вдох, прикрыв глаза, с шумом выдохнула… Помолчала немного еще. Денис уже, было, подумал, что она ничего не ответит. Но переспрашивать не стал. Ярость бурлила, заставляя вжимать педаль газа, стискивать руки на руле, хорошо, что глаза оставались ясными.

Когда молчание стало практически невыносимым, она, все — же, выдавила из себя, с трудом, почти осязаемым:

— А что я должна ему сказать сейчас, по — твоему? Не звони, пока что? Я тут себе хахаля нашла, занята немного, не до тебя? Так, что ли? — Её голос, глухой и безжизненный сначала, набирал силу от нарастающей злости, и к последней фразе почти звенел, отдаваясь в перепонках оглушающей болью. Не от громкости. От того, с каким надрывом она говорила.

Хотелось пожалеть и сбавить обороты, но — не получалось. Собственная обида оказалась более мощной.

— Так я, значит, хахаль, получается? А другого словечка не могла подобрать? — Почти выплюнул слово, которое оскорбило бы обоих, но воспитание не позволило, вовремя заткнулся. Понимая, что оно могло бы стать последним в разговоре. Вообще для них последним.

— А кто ты мне, Денис? — Вопрос, заданный тихим голосом, повис в воздухе. Потом оборвался и ухнул камнем вниз, будто придавливая все светлое и легкое, что до этого случилось.

Дэн догадывался, что он прозвучит, рано или поздно. Но надеялся, что не очень рано. До жути не любил такие вопросы. Обычно, по опыту, они вели к окончанию отношений. Потому что означали — его привязывают. Сажают на поводок нечаянно выданных обязательств. А он их не сдерживать не любил. Поэтому и не бросался. Прекращал разговор на эту тему, как только он начинался. Иногда — мягко и щадяще, иногда — резко и грубо.

А сейчас ему не хотелось ничего прекращать. Ведь, по сути, все только начиналось. И ему нравилось все. Кроме этого Миши.

— А кто я тебе, Вик, действительно? — Он так и не нашел верного ответа. А его очень хотелось бы получить. И, понимая, что складывает сейчас на неё всю ответственность, очень не по — мужски и неправильно, не мог придумать ничего лучше.

Вика снова тяжело вздохнула. Молчание уплотнялось, начинало давить, выдавливая наружу все нехорошее, что в нем сейчас клубилось. Дэн отчаянно психовал, зная, что делать этого нельзя. Но ничего не мог с собой поделать. Эта женщина ломала все его навыки самообладания, растряхивала душу, к чертям. Делала больно и неприятно, просто выдержав паузу. О том, что с ним будет, если она заговорит и скажет что‑то неверное… Он предпочел не представлять последствий заранее. Будет повод — тогда и подумает, как быть.

— Мне бы тоже хотелось понять, кто мы друг другу… Очень хотелось бы. — Ему совершенно не нравился тон, которым девушка выдала фразу. Чересчур пустой и спокойный. — Обычно, таких, как мы, называют любовники.

Это слово она выделила какой‑то особой интонацией. С налетом отвращения и горечи. Дэну это совсем перестало нравиться. Абсолютно. Он притормозил, а потом и вовсе остановился. Понял, что этот разговор лучше вести, глядя в глаза, прямо и безотрывно. Чтобы успеть поймать момент… Какой? Он пока еще только догадывался. Но должен был оставаться бдительным. А Вика упрямо смотрела вперед, к нему не поворачивалась. Зря он, вообще, затеял этот разговор. Нужно было свернуть на что‑нибудь легкое… Но ведь ему тоже было важно услышать…

Вот. Услышал. Что дальше?

— Ну, лучше любовником быть, чем хахалем. Разве не так? — Попытка пошутить провалилась. У Вики лишь дернулся уголок губ. Но не в улыбке. В раздражении.

— Не знаю. Когда‑то я верила, что никогда так не поступлю… И вот…

— Вика, ну, почему? Ведь слово‑то хорошее, от любви произошло… — Он понимал, что говорит банальность, затертую, заезженную до дыр, до состояния ветхой тряпки… Но ничего другого придумать не мог.

— Не знаю. Оно грязное какое‑то… Противное.

— Зря ты так. Разве между нами есть какая‑то грязь? Мне так не кажется… По — моему, все очень правильно. Нет?

— Денис. Однажды моя мама решила устроить личную жизнь с женатым мужчиной. Он был очень хорошим, я успела к нему привыкнуть и полюбить. Всегда жалела, что он редко появлялся. Ждала. А потом пришла женщина. С двумя девочками — моими ровесницами, может, чуть младше. Она громко кричала, девочки плакали. Моя мама тоже кричала в ответ. А мне тогда было страшно. Я не понимала, кто эти люди и чего они хотят. Запомнила только это слово. Тошнит от него теперь. Потом в нас на улице соседки тыкали пальцем, что‑то шептали. Некоторые вслух говорили, не таясь. Мама держалась вначале, а потом горько плакала по ночам. Я слышала. И… как‑то… знаешь, не нравится мне все это, Денис…