— Доброе утро. Кофе и чай. — прохожу мимо стола, открываю нараспашку дверь кабинета. Какое-то время не обращаю внимание на посетительницу. Она подобно тени замирает перед моим столом.

— Садись. — киваю на кресло, секретарша приносит мой кофе и чай. Поставив чашки на журнальный столик между креслами, оставляет меня с женщиной наедине. Снимаю пиджак, вешаю его, обхожу стол и присаживаюсь напротив, беру чашку.

— Я слушаю. — устремляю немигающий взгляд, делая маленький глоток.

— Здравствуй, Каан.

— Здравствуй, Валиде. — от моего холодного тона она заметно вздрагивает, сжимает свою сумочку. Против воли все же отмечаю изменения в тетушке. Жизнь в нужде все же откладывает отпечаток. Ее лицо потеряло былую молодость, кожа уже не такая сияющая, упругая, возраст берет свое. В некогда смольных волосах теперь много седины. Уголки губ опущены вниз, глаза тоже потеряли свой блеск. Вид изможденной, уставшей женщины.

— Я смотрю ты в добром здравии, меня это радует. — ее взгляд замирает на моем пальце с обручальным кольцом, на секунду вспыхивает огонь неприязни, но потупляет глаза. Я терпеливо жду.

— Валиде, у меня не так много свободного времени, чтобы сидеть с тобой и играть в молчанку. По какому поводу ты появилась перед моими глазами? Пять лет назад я четко дал тебе понять, чтобы не подходила ни ко мне, ни к моей семье.

— Эльван выходит замуж. Я бы хотела к ней поехать и остаться с дочерью. — умоляюще устремляет на меня глаза, я безразлично смотрю на тетку, на ее застывшие слезы. Во мне нет чувства сострадания, жалости по отношению к этому человеку.

— Нет. — четко произношу, ставя чашку на стол. Валиде смахивает со щеки скатившуюся слезу, опускает голову. Эльван на моем обеспечении. Я оплачивал ее обучение в Лондоне, квартиру неподалеку от аппер стрит, сейчас финансирую подготовку к свадьбе. Когда разговаривал с сестрой несколько лет назад о поддержке с моей стороны, единственным моим условием было то, что ни при каких обстоятельствах она не забирает мать из Турции. Видеться не запрещал, знал сколько раз и где Эльван встречалась с Валиде с того момента, как выслал тетушку в провинцию.

— Каан, она моя дочь, ты должен меня понять. — скрещиваемся взглядами, я саркастически улыбаюсь.

— Я тебя понимаю, но и ты должна меня понять, что я слишком мягко обошелся с тобой за все преступления, что ты совершила по отношению к моей семье. Я мог тебя упечь в тюрьму, но сделал скидку на твой возраст и на наши родственные связи. Ты же понимаешь, что за смерть невинных людей тебе бы светил пожизненный срок.

— Я же просила простить меня.

— Всевышний простит, но не я. Ты отняла у меня не только родителей, но и ребенка. — сжимаю кулаки, сдерживая гнев. — Если на этом все, то выход ты знаешь где.

— Каан…

— Мне больше нечего тебе сказать, Валиде. — встаю, беру с края стола папки, делаю вид, что жутко занят. Какое-то время в кабинете стоит тишина, потом слышу тихий хлопок двери.

Мне ее нисколько не жаль. Я даже посочувствовать ее положению, ее одиночеству не могу. Она платит по выставленному мной моральному счету. Порыв уничтожить ее был обуздан не сразу. Мне хотелось по полной программе спросить с нее за отца и мать, за малыша, которого потеряла Лея. О выкидыше я узнал от адвоката, который уточнял у врача последствия падения Леи с лестницы. Слуги в доме бесценный источник информации. Меня смущало молчание самой Леи по этому поводу. Ни тогда, ни сейчас она и словом не обмолвилась о потери, ни разу не произнесла имени Валиде. Я тоже по сей день молчу о том, что знаю. Не хочу ее тревожить. Особенно сейчас, когда на ее губах всегда улыбка.

* * *

— Добрый вечер, господин Каан — служанка закрывает за мной входную дверь, благодарю сдержанной улыбкой. Иду на звук играющей музыки со стороны террасы. Улыбка становится шире, прислоняюсь к белокаменной колонне, скрещиваю руки на груди.

Возле бассейна на лужайке расстелен большой плед, на плетеном столе стоит колонка. Под турецкие мотивы Лея красиво двигает руками, бедрами, встряхивает своими длинными темными волосами и смеется. Она в ритм музыки приподнимает одно плечо, второе плечо, прогибается в пояснице. Языческая богиня. Моя богиня. Моя женщина. Моя жена. Мать моей дочери.

Перед Леей на пледе стоит маленькая годовалая девчушка, смешно пытается крутить попой, при этом не вытаскивает большой палец изо рта. За этих девочек я горой. Для них я сделаю все возможное и невозможное, никогда никому не позволю стереть с их губ улыбки.

Дочка замечает меня, вытаскивает палец, улыбается, демонстрируя четыре передних зуба. Лея оборачивается, подхватывает малышку и танцующей походкой направляется ко мне.

Ребенок у нас получился не сразу. И некоторое время эта тема очень остро воспринималась Леей. Когда мы через полгода после возвращения из Москвы поженились, и через два месяца жена сообщила мне о беременности, я думал все худшее позади. Увы, обманулся. Этот выкидыш мы пережили вдвоем, став ближе друг к другу, не сказав ни слова о прошлом. Я трепетно заботился о Лее, не давал ей никакого повода задуматься о своей никчемности или о том, что я сожалею о женитьбе на ней. Я бы очень хотел всю ее боль забрать себе. От всех тревог, страхов, сомнений у меня было одно лекарство: любовь к моей мави. Она не выражалась бесполезными словами, она была в поступках, внимании, опеке, ласке.


Чудо случилось тогда, когда не ждали. О нем мы молчали, скрывали от всех знакомых, друзей и даже родственников. Счастье любит тишину, и это действительно так. О нашей сладкой девочке всему миру стало известно совсем недавно, когда Ширин (тур. переводится как «сладкая») исполнился год. Внимание СМИ к моей семье после скандалов не утихало ни на минуту, все жаждали очередных сенсаций. Я максимально оградил жену и дочь от журналистов, пригрозив всем таблоидам судебными разборками, если они нарушат личные границы без разрешения. Вняли не с первого раза, а после того, как один журнал прекратил свое существование. Они разместили фотографию, сделанную тайком из-за кустов Леи с ребенком на руках, выходящих из машины.

— Папа, — забираю Ширин из рук матери, прижимаюсь лицом к макушке. Она сладко пахнет. Один из самых любимых моих запахов. Мое сердце дрогнуло год назад, с тех пор оно полностью принадлежит этой сладкой девочке. Все остальное принадлежит ее матери. Поднимаю на Лею глаза, подмигиваю, она подмигивает в ответ.

— Как вы тут без меня? — усаживаю дочь на согнутый локоть, поправляю задравшее платье.

— Учу Ширин танцевать под турецкую музыку. Еще мы сегодня жутко капризничали, плакали, оказалось, что у нас лезет новый зубик. Правда, дочь? — Лея щекочет малышку за животик, она заливисто смеется, откинув черноволосую головку назад. — Видишь новый зуб? — качаю отрицательно головой, усмехаюсь. Лея хмурится, бросает на меня укоризненный взгляд.

— Гюнай, забери Ширин. Скажи Басак, чтобы накрывала на стол, господин дома, пора ужинать. — к нам подходит няня дочери, с явной неохотой отдаю малышку. Мы остаемся наедине. Лея тут же прижимается ко мне и сощуривает глаза. Обнимаю ее за талию, смотрю на губы.

— Господин Каан, вы сегодня немногословны. Какие думы одолевают вас, мой повелитель? — иронично приподнимает бровь, расширенные зрачки перекрывают радужку. — Может что-то хотите сказать вашей жене?

— Я скучал по вам, госпожа Лея, — наклоняюсь, целую за ушком. — Очень скучал, мави, — от моего горячего дыхания ее кожа покрывается мурашками.

— Каан, прекрати, мне щекотно.

— Кстати, — отпускаю жену, с загадочным выражением лица достаю из кармана пиджака коробочку. Лея заинтересовано смотрит, усмехается, когда я откидываю крышку. На белой поверхности сверкает в лучах вечернего солнца кольцо с сапфиром. Цвет идентичен цвету ее глаз.

— С годовщиной нас, — вытаскиваю кольцо, надеваю на средний палец, несколько секунд любуюсь камнем, потом подношу ее руку к губам, целую тыльную сторону. Лея взволнованно дышит, смотрит в глаза. Я смотрю на нее, ласково сжимаю пальцы, шепчу:

— Я люблю тебя.

Конец