Как-то, оставшись с Онейдой наедине, Милагритос спросила ее:

— Скажи, Онейда, как ты считаешь, меня сможет кто-нибудь полюбить?

Онейда, собирая со стола посуду, проницательно посмотрела на нее и ответила:

— А почему нет, детка моя?

— Но ведь я некрасивая…

— У тебя неправильные черты лица, но очень красивые глаза, в которых видна душа, как камешки на дне чистого ручья, у тебя прекрасные волосы, — продолжала загибать пальцы Онейда, — красивая фигура, ровный характер… Что же еще надо? Да, детка, тебя можно полюбить.

Онейда вдруг весело рассмеялась.

— А хочешь, я открою тебе маленькую тайну? Два дня назад мне точно такой же вопрос задал Даниэль.

— И что ты ему ответила? — покраснев, спросила Милагритос.

— То же, что и тебе, — с улыбкой сказала Онейда.

Милагритос чувствовала то, что чувствуют все влюбленные: дружелюбие окружающего мира. Он — вовсе не темный лес, как она думала, а светло-зеленая долина. Ей казалось теперь, что все вокруг полюбили ее: Эстела, даже суровая Ана Роса, Фьорелла и Федерико Корхес.

Корхесу она неожиданно для себя вдруг рассказала о своих детских годах, о том времени, когда она была бедной слепой девочкой, просящей подаяния для двух мошенников, Тоньеко и Ласары.

— Я ведь не видела их, но по голосам, которые еще иногда будят меня среди ночи, могу себе представить. У Ласары был скрипучий сварливый голос, мне кажется, это длинная уродина с всклокоченными лохмами. Тоньеко я представляю жирным, огромным и с огромной бородой…

— Почему с бородой? — поинтересовался Фернандо. — Ты что, таскала его за бороду?

— О нет, таскал он меня за волосы… Просто голос шел как будто через какую-то преграду, противный такой, шершавый голос. Думаю, он точь-в-точь Карабас-Барабас.

— И ты с тех пор, как Ирена взяла тебя к себе, ни разу их не видела?

— Нет, ни разу.

Ей была приятна отзывчивость Корхеса, она и не подозревала, что этот разговор Фернандо затеял ради какой-то своей цели…


Корхес после разговора с Милагритос вернулся к себе в комнату и, осторожно отвернув штору, посмотрел в окно. Так и есть, бородатый толстяк торчит на той стороне улицы. Федерико давно заметил, что за домом ведется слежка.

Что-то слишком часто этот тип стал попадаться ему на глаза, то читающим газету, то прохаживающимся взад-вперед по улице напротив особняка Эстелы с видом кого-то поджидающего господина.

Сначала Корхес предположил, что это человек Санчеса.

Санчес всегда проверял и перепроверял работу своих людей — всех, кроме него, Федерико. Мысль о том, что пузатый бородач — шпион босса, разъярила Федерико настолько, что он чуть было не совершил ошибки — не подошел к этому «тенору» и не врезал ему поддых в знак того, что тот разоблачен.

Но после разговора с Милагритос его мысли изменили направление.

Видя, что бородач свернул газету и собирается уходить, Федерико выскочил из дома и направился следом за незнакомцем.

…Путь Тоньеко лежал в портовый бар.

Быстрым шагом он одолел несколько кварталов, не замечая за собой слежки, вытирая на ходу носовым платком пот с шеи. Жарко, не мешало бы освежиться! «Вот работка, — подумал о себе с уважением Тоньеко, — стой на жаре, да жди, когда соплячка одна выйдет из дому… А она одна и не выходит. Честное слово, я пашу не меньше портового грузчика…»

…Федерико незаметно для бородача проводил его до самого дома. Когда «тенор» скрылся в скверной лачуге, Федерико вежливо обратился к какой-то пожилой женщине с очками на носу:

— Сеньора, не скажете ли вы, кто живет в этом доме?

— Скажите лучше — в притоне, — ворчливо отозвалась женщина, — такой порядочный сеньор, как вы, не должен заводить знакомства с Тоньеко и Ласарой.

— Я и не собираюсь с ними знаться, — с вкрадчивой улыбкой заверил ее Федерико, в который раз мысленно поздравив самого себя с тем, что интуиция снова не подвела его. Итак, это Тоньеко, мучитель Милагритос… В самом деле, слепая «разглядела» этого типа так, точно она была зрячей. Вылитый Карабас-Барабас.

И Федерико Корхес, весело насвистывая, пошел прочь. Интересно, с какой целью Тоньеко установил слежку за домом Эстелы ди Сальваторе?..

Глава 39

По утрам Ана Роса согласно уже укоренившемуся обычаю поднималась к Фьорелле с кипой газет; но теперь ее сопровождала Мартика.

Пока Ана Роса монотонным голосом вычитывала из газет новости, которые бы могли заинтересовать и развлечь Фьореллу, та с нежностью и любопытством наблюдала за Мартикой.

Мартика тихо сидела в уголке бабушкиной кровати и, поджав под себя ноги, вязала своей кукле платья, фасоны которых брала из старых журналов мод.

Федерико Корхес купил девочке несколько роскошных «дочек» с длинными волосами и в нарядных, обшитых кружевами платьицах, но Мартика сохранила верность своей старой Карменсите, большой улыбающейся брюнетке, которая умела говорить «мама». Карменсита оставалась в доме Эстелы все это время; когда Ирена и Херман забрали Мартику, девочка, чтобы утешить бабушку, взамен себя предложила ей свою куклу, чтобы Фьорелла, глядя на нее, думала о Мартике.

Карменсита заняла любимое кресло Фьореллы, в которое с тех пор не позволялось усаживаться никому. Иногда Фьорелла шила для куклы наряды в ожидании того момента, когда Ирена приведет Мартику в гости, и девочка каждый раз была в восторге от замысловатых платьиц, сочиненных бабушкой. А Фьореллу ее новая роль, роль портнихи для Карменситы, развлекала и утешала; было чем занять руки и мысли.

С тех пор как Мартика снова водворилась в их доме, Фьорелла была вынуждена передоверить роль костюмера и швеи самой Мартике.

Ей нравилось, что ребенок не сидит без дела. Нравилось то сосредоточенное и углубленное выражение, которое появлялось на лице девочки, когда она шила или вязала. Нравилось, что Мартика с ответственностью подходит ко всем делам и небольшим поручениям, которые на нее возлагали: сходить за хлебом в пекарню за углом, принести мороженое. Она любила помогать Онейде на кухне. Никто, казалось бы, специально не приучал девочку к труду, просто она была устроена так, что считала праздность худшим для себя состоянием.

Эта привлекательная в любом человеке черта наполняла сердце Фьореллы гордостью и умилением.

Она не могла как следует воспитать своих собственных внуков. Этот же чужой по крови ребенок казался Фьорелле куда более родным по душе, чем изнеженные Ана Роса и Даниэль. Сейчас Фьорелла с большим удовольствием наблюдала за Мартикой и не слушала того, о чем читала ей Ана Роса, но и не прерывала ее, полагая, что внучке необходимо выполнять хоть какой-то небольшой долг.

Эстела уже третий день не поднималась к свекрови.

Фьорелла знала, что невестка и адвокат Оливейра пытаются опротестовать через суд решение полиции, наложившей арест на их с Херманом счета. Оливейра был уверен в том, что дело они непременно выиграют, так как теперь наверняка знал, что у Темеса не было оснований для того, чтобы арестовать счета.

Фьорелла не вникала во все эти дела, считая Оливейру человеком компетентным в таких вещах. Да и Эстела разумная женщина, она сумеет постоять за себя. И, собственно, чем она, беспомощная старуха, могла им помочь? Только выслушать, только посочувствовать в случае провала мероприятия… Эстела ни о каком провале и слышать не хотела. Она, как и Оливейра, не сомневалась, что решение суда будет в ее пользу.

Ана Роса закончила чтение газет, поднялась и вышла из комнаты.

— Как себя чувствует мама? — Фьорелла задала этот вопрос Мартике, и даже слегка поморщилась: голос ее прозвучал фальшиво. Она знала, что Ирена чувствует себя плохо. Конечно, эта дама может позволить себе отдаваться страданиям, в то время, как другие за нее работают.

— При мне она никогда не плачет, — отвечала Мартика, не переставая шевелить спицами, — но я вижу, ей очень тяжело. — При этих словах девочка вздохнула. Ей тоже было тяжело, но она старалась держаться, чтобы никого не расстраивать своими слезами.

— А Хермансито? — продолжала расспрашивать Фьорелла.

— Хермансито — мужчина, он держит свои чувства при себе, — Мартика говорила совсем как взрослая, — иногда, я вижу, он даже пытается меня развлечь… Но, честно говоря, мне все равно очень грустно, хоть я стараюсь и не показывать этого.

— Ты правильно делаешь, — поддержала ее Фьорелла. — Этим самым ты оказываешь большую помощь Эстеле.

— Бедная мама Эстела, — подхватила Мартика, — мы все ей свалились на голову со своими проблемами… Хорошо, что с нами сейчас живет Федерико, правда? Он нам всем помогает. Я так привязалась к нему.

— В самом деле? — с улыбкой произнесла Фьорелла.

— Да, ведь он добр, как ангел!

— Как-как? Как ты сказала?..

С лица Фьореллы вдруг сползла улыбка. Какое-то смутное воспоминание, как змея, скользнуло в ее сердце. Ангел, ангел… Это слово вызвало у Фьореллы какую-то странную ассоциацию… Стоп! Какую ассоциацию? Ангел!..

Тут ее как будто ударило током.

Она вспомнила свой сон, приснившийся ей накануне гибели Хермана Гальярдо.

Боже мой! Это был пророческий сон!

Она видела город, охваченный пламенем… Видела Мартику и Хермана, Виолету, которая пыталась провести их сквозь огонь. И еще она видела во сне человека, чья ангельская красота ужаснула ее, потому что у этого человека были пустые глаза… Так вот почему, когда она увидела впервые Корхеса, ей показалось, будто она знала его когда-то… Корхес похож на человека из сна, человека с такими странными глазами… Фьорелла не была суеверной, но теперь она решила, что этот сон послан ей Богом с целью предупреждения… О чем? Она подумала, что ведь и в самом деле они о Корхесе толком ничего не знают. Кто он? Откуда к ним свалился? И почему она сейчас чувствует страх при мысли о нем?..