Яна Егорова - Засранец

Он не дал мне убежать от своего удовольствия или закончить его раньше времени, а жестко сжал обеими руками мои ягодицы и еще жарче погрузил мое естество в свой поцелуй, чем почти лишил меня чувств…

Это был мой первый раз. И моим учителем, а также проводником во взрослую жизнь, стал мой брат. Когда-то он объяснял мне непонятные вещи, отвечал на вопросы, нежно взяв в свои руки, учил плавать, учил обращаться с жизнью. И только что, вместе с ним, снова в его сильных и надежных руках, я сделала еще один шаг. Дальше. В ту жизнь и в то существование, с которым до этого не была знакома.

Я не была готова к этому. Настолько, что потерялась в нем. Настолько, что забыла обо всем. Настолько, что даже забыла о своем уродстве, которого только что коснулись его внимательные пальцы.

Это прикосновение быстрее скорости света вернуло меня на землю! Вырвалась от него и подтянула ноги к своему животу, и как только мне это удалось – вскочила с дивана, приютившего нас, забывших о чести и достоинстве, забывших о семье и том, что нельзя было делать, и подняла с пола свое платье.

Это был порыв. Я боялась того, что он вдруг вспомнит о моем уродстве. Боялась и того, что он вспомнит, что я его сестра. Но глупая попытка сбежать от него и от новых воспоминаний о том, что только что произошло, была оборвана суровой действительностью. Прижав платье к груди, и выпрямившись, я почувствовала, как горячая капля, что вырвалась оттуда, где он только что касался меня, медленно потекла вниз по внутренней стороне моей ноги. Это было ничто иное, как частичка моего греха, частичка моего брата, которую какую-то минуту назад он оставил во мне…

– Что ты делаешь? – недовольно спросил мой брат, когда я в спешке пыталась вернуть свое платье на место. – Маша?

Не получив ответ, безумец сорвался с дивана и в следующее мгновение сгреб меня в охапку. Он забрал у меня платье и отбросил его в сторону.

– Я не отпущу тебя, пока мы не поговорим, – прорычал он мне в самое ухо, прижав свою уродливую сестру к своему потрясающему обнаженному телу.

– Я не хочу разговаривать! – замотала головой. – Это… это все неправильно!

– Что же здесь неправильно?

Мне было очень неловко стоять вот так вот, без одежды, в присутствии Юджина и быть в его руках, и ощущать то, как они горячо сжимали мое тело, как без стеснения удерживали его, не позволяя в очередной раз просто исчезнуть и забыть обо всем, что произошло между нами. – Что же неправильного в любви?

Любая девушка в этот момент должна была бы потерять сознание от счастья, но я же тихо радовалась, что стояла к нему спиной, и что он не видел того, насколько больно мне сейчас было. Любовь… Какая любовь может быть между братом и сестрой?

– Нет любви, – прошептала я, безуспешно пытаясь удержать ресницами накатившие слезы.

– Что? Маша, что ты только что сказала? – не расслышал, или не захотел расслышать Ярцев, и я почувствовала, как сильно напряглись его руки, захватившие меня в железное кольцо своих объятий.

– Нет любви, – упрямо повторила еще раз. – Отпусти меня, пожалуйста, мне надо идти.

– Маша! Прекрати врать! – взревел Юджин и одним движением развернул меня к себе. – Зачем ты так говоришь?! Зачем отрицаешь свои чувства?!

– Я не люблю тебя, – произнесли мои губы, а из-под плотно сжатых ресниц все-таки вырвался град слез. И я уткнулась лбом в его обнаженную грудь.

– Глупая, – услышала ласковое где-то над собой.

Он понял все раньше и лучше меня самой. И позволил выплакаться, спокойно ждал, пока мне станет легче и гладил огромной ладонью меня по волосам. И говорил, говорил что-то нежное, успокаивающее, что я так и не расслышала за оглушительным беззвучным шумом своих слез.

– Ты не должна бояться меня… Я всегда был с тобой и всегда буду. Я слишком долго ждал твоего взросления и приехал сюда за тобой, чтобы официально забрать тебя. Маша… Мышонок…

Я не видела его глаз, но чувствовала тепло его тела и заливала горькими слезами кожу на его широкой груди. И даже не смотря на его слова, не смотря на его горячие объятия, меня вдруг начало трясти. Не от холода, а от того, что я прекрасно осознавала, что эти мгновения слишком быстро закончатся. Как только мы оба покинем этот чердак, мы будем вынуждены посмотреть правде в лицо. А она слишком жестока. Жестока настолько, что в эту минуту я готова отказаться от всего того, что произошло между нами, отказаться от своей мечты, которая сбылась несколько мгновений назад, на этом самом диване. Которая сбывается прямо сейчас. Отказаться, лишь бы не сталкиваться с уничтожающе жестокой правдой!

– Тебе холодно, ты вся дрожишь… подожди, – Юджин отпустил меня и через мгновение вернулся с моим платьем. – Уже осень, Мышонок, помнишь? Здесь уже не так тепло, как бывает летом.

Я, наконец, открыла глаза и увидела, как он неловко пытался разобраться с моим платьем. И, толи от нервов, то ли от того, что у огромного Ярцева действительно не сразу получилось найти, где у этого платья что, из моего рта, разбивая в клочья слезы, вырвался неуверенный смех. Заметив, что удалось развеселить сестру-несмеяну, Юджин тоже улыбнулся, той самой улыбкой, которую я так давно не видела.

Той самой теплой улыбкой, в которую я когда-то влюбилась и которую по сей день не могу отпустить из своего разбитого сердца.

– Прости, но я, кажется, окончательно запутался, – виновато сказал он и я забрала платье из его рук. А когда наряд снова надежно спрятал мое уродство под собой, Юджин со всей внимательностью застегнул молнию у меня на спине.

– Маша, тебе очень идут платья, мне жаль, что ты их так не любишь и совсем не балуешь себя новыми покупками.

Мне стало стыдно. Конечно, Юджин уже очень давно богат и забыл, что такое отсутствие денег. И это еще одно препятствие между нами. Еще одна разница. Здесь, когда мы в усадьбе деда, подобные границы стираются, но во внешнем мире, все это будет очень заметно. Уборщица, поломойка, девчонка, которая даже в официантки не годится. И принц. Настоящий принц. Которому готовы платить только за его присутствие, ему даже говорить ничего не надо. Или улыбаться своей умопомрачительной улыбкой. Мне же, такое впечатление, скоро будут доплачивать, чтобы я только нигде не появлялась.

Мысленно ухмыльнулась этой своей остроумной шутке. Что ж. Хоть на этом заработаю.

– Присядь.

– Что-то срочное, Аскольд?

– Срочное, внук, срочное. И важное.

Этот разговор состоялся ровно пять лет назад. Аскольд Александрович Шереметьев уже не первый день наблюдал за тем, что происходит между его любимыми внуками. И он очень, очень надеялся, до последнего момента надеялся, что ему показалось. Внуки росли очень быстро, настолько, что он сам не заметил, когда из детей они превратились в прекрасную девушку и молодого мужчину. Шереметьев старался жить правильно, не нарушать законов, поступать, в согласии с миром и с самим собой. Но, его жизнь не сложилась.

Его любовь, Тамара… Тамарочка, импульсивная красавица, женщина, которая вскружила ему голову с первого же дня их знакомства…

Вскружила настолько, что он до сих пор никак не смог ее забыть. Выбросить из своей старой и уже седой головы. Ему было положено обидеться, уничтожить воспоминания о ней. После ее поступка. Беспринципной, холодной измены!

Но он не смог. И все эти годы посвящал только ей, ее разругавшимся дочерям, которые уже давно и ему самому стали родными, и своим внукам. Особенно внукам. Бог не дал им с Тамарой общих детей, а потому и внуков, но Мишель и Юджин все равно были для него больше, чем родные. Он воспитывал их с самого рождения. Каждое лето, не смотря на несогласие Тамары, Гали или Светы – эти мальчик и девочка неизменно приезжали к нему в усадьбу. И каждый год, ровно девять месяцев, он ждал их приезда и мечтал, как однажды, может быть… Нет, Аскольд уже давно забросил надежду на то, что вся семья вновь соединится, что вернется Тамара и ее дочери, и внуки, и что все они будут счастливы вместе. Здесь, в этой усадьбе, где все сделано с любовью и давно уже ждет эту несчастливую семью.

Однако, может быть, хотя бы внуки…

Он надеялся на них, но никогда даже подумать не мог, даже в страшном сне не мог представить, что его родной внук без памяти влюбится в его маленькую внучку! Аскольд не понаслышке знал, что такое настоящая любовь. Насколько сильной и разрушительной она может быть. И хотел, чтобы его внуки когда-нибудь познали такое же чувство! Но не так!!! Не друг к другу! Не настолько губительно!

Не такой страшной судьбы желал он Мишель и Юджину.

– Ей всего тринадцать!

В тот вечер, после того, как он прождал на чердаке свою внучку, и, выглянув в окно, в надежде увидеть ее, бегущую по тропинке к дому, Аскольд увидел две знакомые фигуры на холме в беседке…

Сначала он рассвирепел! И был готов расправиться со своим бестолковым внуком, даже не смотря на всю свою отеческую любовь к этому мальчишке. Но, потом он остыл и, как он тогда думал, мудро решил, поговорить с парнем. Отправить его домой и запретить приближаться к Мишель! Запретить даже думать о ней!

Он вызвал внука в свой кабинет и запер за ним дверь. Внучка ни в коем случае не должна была услышать их разговор. Она слишком мала, не поймет. Может вспылить и натворить глупостей. Потому что в силу своего возраста она, скорее всего, воспринимает все гораздо серьезнее, чем ее взрослый брат. До разговора с Юджином, Аскольд почему-то был уверен на сто процентов, что для парня это не более, чем летнее развлечение. Юджин никогда не выглядел серьезным молодым человеком. Парень рано сформировался, был очень красив, и многие деревенские девушки круглый год обивали порог усадьбы с вопросами, когда же приедет его внук.

До последнего момента Шереметьев надеялся, что парень просто пошутил. Или, забылся. Или все, что угодно, но он никак не мог предположить и предвидеть то, что увидел в результате.