— Да.

— В покое? Или во время коитуса?

— Эм… в покое.

— Анатолий Викторович не в курсе, что такое коитус, надо бы изъяснять более доступным языком, это вам на будущее, Анна Михайловна.

— Да, извините, — начинаю пальпировать его детородный орган на наличие бляшки. И вот надо было мне взглянуть в этот момент на Лукьянова.

— А сейчас, что вы делаете, Анна Михайловна? — кажется, я впервые вижу на лице Лукьянова удивление и даже…растерянность.

— Ищу бляшку.

— Бляшку?

— Да. Вот она, кстати, примерно три-четыре сантиметра. Можете сами нащупать. Угол искривления приблизительно шестьдесят градусов. Это уже тяжелая степень болезни Пейрона. Ну или граница средней и тяжелой. Дополнительные методы исследования покажут более детально. Скажите, Анатолий Викторович, у вас есть какие-нибудь хронические заболевания? — перевожу взгляд на пациента. — Сахарный диабет, аутоиммунные патологии? Патологии сердца.

— Знать не знаю. У меня только она болит, — переводит взгляд на пах. — И все.

— Она?

— Анна Михайловна, у Анатолия Викторовича болит и отекло то, что вы могли повредить в церкви одному очень хорошему человеку, — резко поворачиваю голову к Лукьянову. — А тот орган, с которого вы не отводите взгляда и рук, не замечая ничего вокруг, его не беспокоит. Оглянитесь, дорогая, вокруг и услышьте то, о чем вам говорит Анатолий Викторович.

— Scrotum?

— Она самая.

Шумно сглатываю, переводя взгляд на пациента. Блеснула называется знаниями. Хуже всего, что взглянув на многострадальную Scrotum, я не увидела никакого отека. И все, запал прошел. Ощущение надвигающейся пятой точки — добивает…

* * *

— Как ты понимаешь, я не засчитываю тебе мочеполовую систему, — остановившись у сестринской, произнес Лукьнов.

— Не ответить на пару вопросов — это незачет? Серьезно?

— Серьезнее не бывает. Продолжай ее учить. И удели внимание всем органам, а не только тем, которые тебе приглянулись.

— Я правильно поставила диагноз! У него есть болезнь Пейрони, а вы выставили меня дурой.

— Если мне не изменяет память, это болезнь не приводит к смерти. Ну кривой себе и кривой, нет женщины — нет проблем. А у мужика, живущего в деревне, вдовца на протяжении пяти лет, ее нет. Он пашет, Аня. И беспокоит его то, что болит. А ты это самое не заметила. И зацепилась взглядом только за то, что ты по воле случая увидела в учебнике. Похвально, дорогая, что ты вчера занималась, но знаешь, что отличает хорошего врача от фигового врача-теоретика?

— Даже не буду отвечать. Любой ответ обернется против меня. Даже если он будет правильный.

— Его отличает умение видеть и применять все свои знания в комплекте, а не вычленять то, что ты хорошо запомнила или зазубрила. Когда что-то начинаешь изучать, думай о том, что это тебе пригодится в жизни, вне зависимости от того какую специальность ты выберешь. Ты это делаешь не ради зачета или оценки. Такой пациент может появиться на нашем отделении. Ты будешь его лечить от диабета или еще чего-нибудь, а в одно утро он пожалуется тебе на боль в ноге или мошонке. Ты не будешь сразу вызывать специалиста по левой или правой ноге, равно как и уролога. Он не прибежит сюда по мановению палочки. Больничные реалии несколько другие. Пока ты посредственная студентка, Аня, но все можно исправить, было бы желание. Главное, что в тебе есть потенциал.

— Чтобы я ни сделала, и как бы себя ни повела, вы все равно втопчете меня в грязь. Просто признайте, что я вас раздражаю. Вы меня терпеть не можете. Это же и так очевидно, даже такой посредственной как я! — выкрикиваю громче чем надо, наблюдая за тем, как на меня смотрится постовая медсестра.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Очевидно только то, что если бы ты меня раздражала, я бы выставил тебе счет за мою машину и отправил тебя к Цебер.

— Вам просто нравится надо мной издеваться.

— Не совсем так. Мне очень нравятся твои реакции. Не могу пока предугадать, что ты сделаешь и скажешь в следующий момент. Это вызывает во мне интерес. И немаленький. А любой интерес — это жизнь. Ты мне очень даже симпатична. Даже больше скажу — ты меня поразила в самое сердце сегодняшним транспортиром и обследованием детородного органа Анатолия Викторовича. И ты бы действительно утерла мне нос, если бы сказала о всех проблемах нашего больного, а не только про болезнь Пейрони. Ладно, на этом закончим. В субботу на дежурстве будет общий опрос по всем темам, там я тебя протестирую по мочеполовой системе снова. Ну и по другим, стало быть, тоже. Выберу тебе больного, на котором ты продемонстрируешь свои знания и умения. На пятиминутку ты сейчас не идешь. Дуй в душевую и смывай с себя духи. Не забудь стереть лак и постричь ногти. Ацетон или как называется, то чем вы смываете лак, есть у девочек в сестринской. Достаточно попросить. Они все дадут. И туфли не забудь сменить. У меня в шкафу есть новые одноразовые тапочки. Можешь их надеть. В полдевятого я жду тебя у ВИП палаты.

* * *

— И все-таки смертница, — тихо произносит Лукьянов, обводя меня взглядом. — Ты меня сейчас разочаровала.

— Мне никто не дал жидкость для снятия гель-лака. А обычная не смоет этот лак. Только если держать ее очень долго. Да и нет у меня таких приспособлений. Послезавтра после посещения салона, я приду без лака. Туфли я снимать не буду, равно как и смывать духи, — уверенно произношу я, сложив руки на груди.

— Ну что ж, сама напросилась, — все также спокойным голосом произносит Лукьянов. Правда, через пару секунд, когда он схватил меня за руку и, несмотря на мое сопротивление куда-то потащил, я поняла, что его спокойствие лишь ширма.

Не могу объяснить почему, но сейчас я наслаждаюсь его тихим бешенством. Смотреть на то, как Лукьянов стучит в сестринскую, а та оказывается закрыта, ну прям очень приятно. Как он дергает за ручку и на его лбу появляется морщина от того, что он хмурится — вообще в кайф. Наверное, именно в этот момент, я потеряла бдительность. И совершенно не придала значения тому, что он повел меня за собой в свой кабинет. А потом и вовсе затащил в туалет. Открыл дверцу душевой кабины и с силой подтолкнул внутрь, включая воду. Вот сейчас, когда на меня полилась холодная вода, ко мне вернулась способность мыслить. Отпрянула в сторону от струи, испепеляя взглядом Лукьянова.

— Держи мочалку, Анна Михайловна. Мойся, как можно тщательнее, чтобы не осталось запаха духов. Ногти свои грызи, раз не удосужилась смыть. Тапки и сухой, но не совсем красивый медицинский халат тебя будут ждать на выходе.

— Вы вообще понимаете, что сейчас сделали?! Осознаете, что я вам устрою?

— Дай угадаю. За мной приедет твой папа с дробовиком? Считай, что я испугался. Еще раз меня не послушаешься — останешься без водительских прав. Видео с места преступления я сохранил себе на память. А тебя, дорогая, за твой побег с места ДТП даже папа не отмажет, уж я-то постараюсь. Я повторяю в последний раз, я говорю — ты делаешь.

— Я вам не собака!

— А я ведь могу задавить, Аня.

— Задавить?

— Задавить. Морально, — наклонившись близко к моему лицу, прошептал Лукьянов.

— Что вам от меня надо? Я уже извинилась. Или вы из тех низкопробных мужиков, перед которыми нужно встать на колени и вымаливать прощение? Вот, видали? — показывает ему фигу. — Не дождетесь.

— Пока я от тебя хочу исключительно повышение успеваемости, — накрывает мою руку, разжимая пальцы. — Прежде, чем идти шлифовать мордочки богатым девицам, надо стать настоящим врачом. А для этого твоего смазливого личика, дорогая, недостаточно. За работу, Озерова. И про ногти свои драгоценные не забудь. Перкутировать больного я тебе с ними не дам.

С грохотом закрывает дверь, оставляя меня одну. Не припомню, когда в последний раз мне было так обидно. Когда через минуту полной прострации дверь открылась снова и мне кинули на душевую кабину полотенце, я реально поняла, что это не шутка. Я более чем уверена, что он лично начнет меня мыть с мочалкой, если я это не сделаю сама. И ногти отрежет так, что кровь выступит. Черт возьми, если бы знала, что так получится, лучше бы с помощью фольги удалила лак дома. А что теперь? Отдирать от ногтевой пластины?!

Меня не расстроили ни тапки, ни халат, который на мне висит, ни отсутствие макияжа и духов. А вот похеренные ногти, откровенно добили. Чувствую себя какой-то униженной. Знаю ведь, что ногти были не длинные, и лак почти не заметен. А теперь они выглядят так, как будто я неухоженное, с больными, поврежденными ногтями нечто. Ну вот за что он так со мной?

Кое-как успокоившись после потока слез и ополоснув лицо холодной водой, я вышла из кабинета Лукьянова и поковыляла к ВИП палате.

— Улыбнись, Аня, тебе не идет похоронное выражение лица, — на полпути меня ловит под руку этот козел.

— Идите знаете куда?

— Ну-ка удиви меня. Куда?

— На «п» начинается.

— На «опа» заканчивается?

— Не угадали. Вы собирались в палату, вот и идите туда.

— Мы собирались. Тебе очень идут эти тапочки, — усмехаясь, произносит Лукьянов. — Халат, правда, нет. Но к твоему у меня нет претензий, поэтому как высохнет — переоденешься. Кстати, ты стала выглядеть значительно моложе.

— Да что вы говорите? На все пятнадцать?

— На двадцать. Кстати, сегодня тебе придется уйти попозже. Поможешь мне навести порядок в кабинете перед проверкой. И еще, пациент в ВИП-палате очень специфический, сложный, но интересный. Забудь о наших с тобой недопониманиях. Ты сейчас врач, а не обиженная студентка. Проходи, — приоткрывает дверь в палату, пропуская меня вперед.

Глава 12

Стоило только войти в палату, как на меня очень недружелюбно взглянул мужчина лет тридцати пяти. Я бы сказала, даже брезгливо. А затем просто хмуро. От его взгляда я невольно поежилась и мне стало не по себе. А когда он цыкнул, сверкнув зубами, кажется, от страха мои сфинктеры прилично напряглись. Черт! А глаза! Какие у него глаза. Мать моя женщина, это такие линзы?! Сама от себя не ожидала, но как-то машинально повернулась в сторону Лукьянова, то ли за защитой, то ли просто с просьбой свинтить из палаты. Инстинктивно дернулась к двери, на что мой козлиный мучитель перехватил меня за руку, при этом открыто улыбнулся, издав что-то на подобие смешка.