— А вам сколько? — вскакиваю с дивана и подхожу к своему пакету. Достаю из него два пирога, на что у Лукьянова округляются глаза.

— Грамм триста, — отшучивается мужчина, вставая около меня. — Нет. Давай больше.

— Богдан Владимирович, можете дать тарелку и нож? — поворачиваюсь к Лукьянову.

— Могу. Но не дам. Вам, Ярослав Викторович, не положено есть внебольничную еду. Будьте добры, пройдите в свои виповские покои, а вы, Анна Михайловна, уберите свою еду обратно в пакет и чеши заполнять приемки. У нас с тобой еще индивидуальный опрос, если ты забыла.

— Я вам попозже сама принесу, — извиняющимся тоном произношу я, отложив пирог обратно.

— Буду ждать, — с улыбкой произносит мужчина, направляясь к двери.

Глава 20

Отправив тысячу раз исправленное смс Яне, я, донельзя довольная и удовлетворенная, принялась за приемки. Ощущение такое, как будто мне приделали крылья. Как оказывается мало надо человеку для счастья. Кажется, еще никогда я не работала так быстро. Воспользовавшись тем, что Лукьянов так и не возвращался, я благополучно отрезала пирог, отнесла его моему неожиданному спасителю и принялась без спроса осматривать больных, оставленных под наблюдением. В кабинет вернулась уже тогда, когда Лукьянов оказался не только на месте, но и за компьютером.

— Ты где шлялась? — грубо бросает он, нахмурив брови.

— Я не шлялась, а была у больного.

— Носить пирог почти здоровому Измайлову — это значит шляться, а не быть у больного.

— Я была не у него, а у больных, оставленных под наблюдением. Я спросила у них, вас там не было.

— Я не давал тебе такой задачи. Садись.

— Куда?

— Мне на колени, — все так же грубо бросает он. — Давай сюда живо, — указывает взглядом на стул рядом с собой. — Рисуй мочеполовую систему. На другой стороне строение уха. И названия сразу на латыни.

Черт возьми, я уже и забыла про дебильный опрос. И тем не менее, собравшись с духом, я по памяти нарисовала картинки и все названия. Сама залюбовалась собственным художеством. Каким-то чудом и знаниями успела блеснуть. Правда, на ухе слегка облажалась. А вот с болезнью Лайма Егор был прав. Мне досталась задача и здесь я показала знания не только в самой болезни, но и в дифференциальной диагностике. Чувство гордости за саму себя распирает, а вот Лукьянов бесит. Судя по всему, хвалить он меня не собирается. И застыл. Надолго застыл. Стало как-то неловко. Хуже всего, что я кожей чувствую, что он смотрит на меня. Медленно поворачиваюсь к нему и застываю. Он совершенно точно смотрит на мой нос.

— Что?

— Что? — интересуется он в ответ.

— Я спрашиваю что?

— И я спрашиваю что?

— Что вы на меня так смотрите?

— Я не на тебя смотрю.

— Да что вы? А куда? — на мой вопрос Лукьянов лишь шумно выдыхает.

— Тебе хорошо живется с таким носом, Аня? — вопрос века, не иначе. Офигеть.

— До встречи с вами мне с моим носом жилось хорошо. А вам?

— Мне? Мне хорошо жилось до встречи с тобой.

— Вообще-то я спрашивала про ваш нос. Вам с ним хорошо живется?

— Ааа, — протяжно произносит он. — Да, неплохо. Странно, — обводит меня взглядом. — Худая, но совершенно непластичная.

— Что, простите?

— Вспомнил, как ты на видео снимала с себя чулки. Первый раз такое вижу.

— Может вы еще и пластикой моей займетесь?! — зло бросаю я.

— Займусь, конечно… если решусь, — с запинкой добавляет он. — Кстати, ты на черта принесла пироги? — резко переводит тему. — Только не говори, что для себя, не поверю.

— Для вас. Мама дала. Она считает, что путь к мужчине лежит через желудок.

— О, дай угадаю. Для того, чтобы задобрить Козла Лукьяновича, — краска моментально приливает к лицу стоило только услышать то, как он записан у меня в телефонной книге. — Нажаловалась мамуле на козла?

— Нет. Не жаловалась. И вообще это… все не так.

— Ладно, чего-то мы засиделись. Давай уже к интересному переходить, — встает из-за стола и подходит к двери. Закрывает ее на ключ и как ни в чем не бывало снимает с себя халат. А вслед за ним он начинает расстегивать рубашку.

— Что вы делаете?!

— А на что это похоже? — откидывает рубашку на спинку дивана.

— Вы тупой?! Я, кажется, уже говорила, что ничего такого делать не буду!

— Еще как будешь. Причем со временем будешь делать хорошо, иначе вылетишь из университета за профнепригодность.

— Не думала, что вы такой козел. Только вы сделаете что-то хорошее и очередной подвох.

— Да ладно? — насмешливо приподнимает брови и как ни в чем не бывало ложится на диван, подложив под голову руки.

— Я не буду ничего делать. Отдайте ключ.

— Иди перкутируй и пальпируй меня, тормоз озабоченный.

— Что?!

— Тебе снова нужно промыть уши? Живее, Аня. Я хочу уйти отсюда вовремя.

Да как так, Господи?! Ну почему при нем я выгляжу такой тупой?!

— Я долго буду ждать?

Ничего не отвечаю. Подхожу к дивану и усаживаясь рядом с Лукьяновым. Растираю руки, дабы сделать их немного теплее и перевожу на него взгляд.

— Перкуссия сердца.

— Давай сердце. Мне не нужны границы сердечной тупости, равно как и знания, где они находятся в норме. Мне нужно, чтобы ты научилась правильно перкутировать, — берет в свою ладонь мою руку и обхватывает мой палец. — Не забывай, что наносятся удары мякотью концевой фаланги, а не ногтем, по средней фаланге или сочленению между концевой и средней фалангой пальца-плессиметра. Запомнила? — чуть ли не шепотом интересуется Лукьянов, по-прежнему не отпуская моего пальца.

— Запомнила, — произнесла так же тихо, не узнавая собственный голос, и одернула руку.

Прикасаться к его обнаженному телу по меньшей мере — странно. И дико, просто до невозможности, раздражает то, что он имеет красивое тело. Это не дряблый старичок, над перкуссией которого не задумываешься.

— Палец-плессиметр должен плотно прилегать к перкутируемой поверхности. Я не кусаюсь, Аня, — с нажимом добавляет он, прижимая сильнее мой палец. Блин, делать на нем это реально трудно. Да соберись ты, тряпка! Глубокий вдох и размеренный выдох. Ощущения, что у меня от усердия выступил на лице пот! — Да расслабься ты. И не скручивай так пальцы.

Не знаю с какой попытки я удовлетворила Лукьянова. Кажется, это длилось вечность. Расслабилась я только тогда, когда «котик» произнес — засчитано. А вот дальше, когда я приступила к пальпации печени что-то определенно пошло не так. Слишком. Слишком много я трогаю Лукьянова в разных местах. Почему? Ну почему у него хотя бы не дряхлое тело? Ну или хотя бы пахло от него чем-нибудь неприятным. А еще лучше бы воняло. Так ведь нет же, на ощупь приятный. На запах — тоже. Хотя я совершенно не понимаю, чем он пахнет. Не сказать, что на нем чувствуется яркий парфюм. Но что-то определенно есть. Свежесть океана, блин. О чем я на фиг думаю?! Видать я действительно профнепригодна, иначе не могу объяснить почему я дышу как загнанная лошадь и сглатываю слюну так громко, что становится стыдно.

— Слюноотделение началось?

— Что? — перевожу взгляд на лицо Лукьянова. Черт возьми, он насмехается надо мной!

— Слюни еще не подтекают?

— Не понимаю, о чем вы, — краска в очередной раз моментально приливает к лицу. Куда уж еще, блин. Я сейчас лопну нафиг. Какой позор. Ну, красивое у него тело, ну и что? Давай же, соберись, Анька! — Да и если уж следовать вашим правилам, тогда выражайтесь правильно. Сиалорея. И нет, я ей не страдаю, — уверенным тоном отвечаю я, мысленно гордясь собой, а именно тем, как непринужденно это произнесла.

— О, как. Ты меня однозначно сейчас уделала. Значит слюньки не текут?

— Вы мне мешаете и не даете сконцентрироваться.

— Ну, конечно, ты не можешь сконцентрироваться, так как вся во мне, а не в пальпации и перкуссии.

— Я вся в вашем соске, — о Господи! Это я сейчас произнесла?!

— Боже мой. Такого мне еще не говорили. А что он какой-то особенный?

— Нет. На нем просто большой волос. А меня всегда раздражают волосы в ненужных местах, — мда… все-таки башкой я тогда однозначно стукнулась с последствиями.

— Брехушка, — усмехаясь, произносит Лукьянов и обхватывает мою ладонь. — Контролируй ею мой вдох и выдох и не бойся делать вот такие движения, — Господи, пожалуйста, отправь меня чудесным образом домой. Скорее! — Давай, смелее. И левую руку зафиксируй сильнее, я не сломаюсь, не бойся.

— Что вы делаете? — наконец спрашиваю я, когда он не отпускает мою правую руку, по-прежнему ее сжимая.

— А что я делаю?

— Вы трогаете меня и задерживаетесь больше положенного. Зачем вы так сжимаете мою руку?

— Я показываю, как надо.

— Я поняла, как надо, — вырываю правую ладонь. — И вообще, у вас должны быть руки на груди.

— Уже там, — как ни в чем не бывало спокойно произносит Лукьянов, убирая свои руки. У меня же не только лицо горит, но и сердце пляшет так, как будто у меня мерцалка.

Сколько продолжались индивидуальные уроки от Лукьянова я не знаю. По моим ощущениям — нескончаемо долго. Я вскочила как ошпаренная, когда он тихо произнес «достаточно» и чуть ли не выбежала из его кабинета как последняя невротичка.

Я даже не помню толком, как прошел оставшийся рабочий день. На Лукьянова я вообще не смотрела. Уткнулась в истории болезни и заполняла какую-то ерунду по его поручениям.

Из больницы я фактически сбегала, пусть и с полного разрешения «котика». Вот он жирный минус отсутствия своего авто. Правда, ковылять на своих двух не так уж и страшно. Есть вещи и пострашнее. И это я вовсе не о видео.

— Садись, подвезу, раз без машины, — резко оборачиваюсь на уже хорошо знакомый голос. Изыди!