— Машенька, как ты разговариваешь с братом? — Мама отложила ложку, которой солила суп, и устало посмотрела на меня.

— Да, Машенька, — не упустил случая съязвить Суриков, — последи-ка за своим языком.

— Ты бы помалкивал уже, — процедила я сквозь зубы и добавила с особой издевкой, — Пашенька!

Подошла к маме, обняла за талию и чмокнула в щеку.

— Все хорошо? — Она подняла на меня глаза.

— Ага, — натянуто улыбаясь, ответила я и села за стол.

Пашка устроился напротив и сверлил меня напряженным взглядом. В детстве он так же таращился, ожидая, когда я отвернусь за куском хлеба. Потом кидал мне в суп свои козявки и противненько хихикал. Как же хорошо, что хоть что-то в этой жизни меняется к лучшему!

— Будешь борщ? — Спросила мама, орудуя половником, как дирижерской палочкой.

— Да, спасибо. — Отозвалась я, выстукивая пальцами по столешнице барабанную дробь.

Посмотрела на брата.

Раньше у нас с Пашкой была одна душа на двоих. Мы часто даже спали вместе, крепко-крепко обнявшись. И я не брезговала целовать его в губы, перепачканные песком после песочницы. Вытирала своим рукавом сопли братца, если он бегал по двору с игрушечным Камазом, забывая о забитом напрочь носе и сильном кашле. Всякий раз брала на себя вину за его проделки, зная, что мне не так сильно попадёт от отца, как ему. Делилась охотно всем, что у меня было, даже той крутой коллекцией наклеек с Барби, которую подлец в итоге выменял на трансформеров.

И сейчас, глядя в его хитрые, но такие добрые глаза, безумно хотелось вывалить все, как на духу. Поделиться. Рассказать в мельчайших подробностях. А потом прыгнуть на шею с разбегу. Но что-то опять останавливало. Да, когда мы были детьми или даже подростками, все было гораздо проще.

— Хлеб нарежьте сами, — мама поставила перед нами тарелки.

Пашка щедро бухнул сметаны сначала себе, потом мне. Но вот отрезанную корочку добровольно и благородно пожертвовал сестре. Как приятно. Целая жертва для него, уж я-то знаю. Его будущей жене точно корочек не видать. У нас в детстве были целые битвы за них. То, что он так легко уступил ее, говорило о том, что братец раскаивается, что болтнул лишнего.

Он только варварски занес ложку над тарелкой, когда увидел, что мама накладывает горячий суп в литровую банку и закрывает крышкой. Ой, нет. Только не это. Снова…

Руки Паши со сжатыми добела кулаками медленно опустились на стол.

— Милостыню опять понесла, да? — Ледяным тоном бросил он в сторону матери.

Я пнула его под столом по ноге, но Суриков не отреагировал. Его взгляд был прикован к растерянной родительнице, с трудом подбирающей слова. Она старалась держать спину прямо, собираясь, видимо, ответить ему строго и безапелляционно. Но зная, что Пашка в чем-то прав, трусила.

— Н-не надо так, сынок. — Срывающимся голосом, наконец, произнесла она. — Ты же знаешь мое мнение на этот счет. Ты можешь быть против, но…

— Где он был, когда тебя сократили на работе, а? — Брат едва сдерживался, чтобы не шибануть кулаком по столу. — Когда ты побиралась по родственникам, торговала вязаными носками, выстаивая за прилавком на морозе по несколько часов? Он нам с Машкой даже рубля не давал на школьные обеды! Не говоря уже о подарках надень рождения и Новый год! Никакой помощи, никогда! Кто мы ему? Бывшие дети? А ты? Да чтоб он подавился к чертям этим борщом, чтоб он у него в глотке застрял после этого!

Пашка вскочил, отодвигая с шумом стул, и бросился прочь.

— Паш… — Печально вздохнула мама, устало опускаясь на стул.

— Никуда, на хрен, ты не выйдешь с этой банкой, поняла?! — Красный от злости, брат снова появился в дверях кухни. Уже в ветровке. У него разве что только пар из ноздрей не шел. — Пусть сдохнет там, скотина! Еще раз узнаю, что ты пошла к нему, или что деньжат подкидываешь… сам ему башку откручу! Поняла?!

Развернулся и, громко топая, устремился в коридор. С чудовищным треском хлопнул входной дверью. Дела…

Я сидела и смотрела на маму в полной тишине. Мне нечего было сказать, Пашка был прав. Даже несмотря на то, как грубо он сейчас обошелся с ней. И мы обе это знали. В этом молодом мужчине сейчас говорил обиженный десятилетний мальчишка, который не понимал, почему папа не приходит и не звонит. Почему папа забыл нас и больше не хочет видеть. Почему чужая тетя вдруг стала ему милее нашей самой лучшей на свете мамы.

Я положила свою ладонь на ее руку. Мне было безумно жалко эту маленькую женщину, ссутулившуюся и слишком рано поседевшую. Еще вчера казалось, что она расцветает: похудевшая, с новой прической, упругими светлыми локонами до плеч, свежим румянцем и сияющими глазами. И вот сейчас она сидит передо мной, похожая на забитого зверька из бродячего зоопарка, измотанного, несчастного. С потухшим взором глядя на нетронутый борщ, оставленный взбунтовавшимся повзрослевшим сыном.

— Мам… — Облизнув пересохшие губы, начала я.

— Ешь, дочь, — хрипло произнесла она, и, грустно улыбнувшись, поджала губы. Видимо, чтобы не зареветь. — Ешь, а то остынет…

* * *

Может ли женщина торчать перед зеркалом часами? Ха! И вы еще спрашиваете… Мне казалось, что я уже протерла мозоль в отражении напротив. Именно сегодня и именно сейчас вся одежда, которая прежде сидела на мне идеально, украшала и придавала уверенность, решила просто предательски уродовать мое тело.

— Не годится! Не годится! Не годится! — Один за другим наряды летели на кровать. Через час на ней высилась приличная такая горочка, под которой легко можно было спрятать труп человека. И его не сразу бы нашли.

— Маа-аш, — тихо спросила мама, заглядывая в дверь.

— А? — отозвалась я, критически оглядывая себя в отражении.

Все-таки в тонкой белой майке мои руки определенно выглядели чересчур жирными. Едва не застонала от обиды. А ноги? В обтягивающих джинсах они смотрелись просто гигантскими окорочками. И когда я так успела отожраться? Зима вроде не годами длилась. Да я вешу сейчас, наверное, килограмм пятьдесят, если не меньше! Ужас какой!

— Ты куда-то собираешься?

Я обернулась. Мамины глаза, такие же светло-карие, как у меня, уже излучали спокойствие. Скользили по моей фигуре с интересом и даже умилением. Хорошо, что она быстро отошла от ссоры с Пашкой. Чудная женщина, всем все прощает!

— Да, мам. — Я убрала волосы за уши. — Мы с Аней прогуляемся по городу.

— Хорошо, — вздохнула она, — не задерживайся и… будь на связи.

— Не переживай!

— Всегда буду переживать. — Усмехнулась мама. Подошла к шкафу, достала вешалку с легким синим платьем, купленным мной в порыве шоппинг-азарта перед свиданием с Костылем прошлым летом, и простенькую голубую джинсовку. — Вот в этом будет очень мило. Даже с кедами.

— Ох, мама… — Я повертела наряд в руках. — Я и юбка? Издеваешься? Посмотри на мои кривые ноги!

— Они вовсе не кривые. — Мама посмотрела в мои глаза, отраженные напротив в зеркале. — Тощенькие, но не кривые. Очень симпатичные ножки, между прочим.

— Вот у тебя, да, ровные, длинные. — Нахмурилась я. — Жалко было со мной поделиться? Я какая-то карлица получилась, честное слово! Такое ощущение, что опоздала на выдачу всего самого лучшего, и мне досталось только то, что не приглянулось Пашке.

— Вот дурында, — она взяла массажную расческу и принялась ею гладить мои волосы.

Я послушно плюхнулась на стул. Сгорбилась, вздохнула, недовольная своим отражением и сплела руки в замок. Конечно, маме легко улыбаться, глядя на мои мучения. Для любых родителей их ребенок самый лучший, а дети, они ведь смотрят в лицо реальности…

За что мне этот шнобель? Узкие глазенки? Подбородок Траволты и лоб Тарантино? Брови Брежнева, в конце концов? За что?

Ла-а-адно, ладно, пусть я преувеличиваю. Хорошо. Но всегда хочется стремиться к идеалу. Пожалуй, если бы меня кто-то полюбил такой, то я бы тоже смогла. Полюбить себя такой. Страшной! Но кому я нужна? А?

— Молодость — сама красота. — Мечтательно произнесла мама, будто читая мои мысли. В ее руках мои несносные волосы на удивление всегда становились послушными. Струились и блестели длинной гладкой волной. — Машенька, даже не переживай, ты такая хорошенькая, что ни надень.

— Мама, не ври мне, я вижу… это… это ужасно! — Всплеснула руками. — Ничего не исправить!

— Свидание? — вдруг разом замерев, поинтересовалась она. И лукаво улыбнулась.

Я сглотнула, пряча взволнованный взгляд в ладонях. Такого еще не было, и я не знала, стоит ли ей говорить. Как реагируют родители, если их повзрослевшие дети идут на встречу с людьми противоположного пола? Нервничают, правильно. Рвут на себе волосы. Орут или молча грызут ногти.

Наверное, не стоит говорить, сейчас начнется лекция про презервативы, ответственность и голову на плечах. Нужно поберечь родительские нервы. Совру…

— Н-нет, мама…

— Ты могла бы сказать мне. Ничего такого в этом нет. Тебе скоро двадцать лет, дочка. В это время я уже наматывала круги по двору с двойной коляской, которую смастерил ваш дед. Вы в ней так сладко спали на свежем воздухе, и мне не хотелось останавливаться. Ходила, ходила и смотрела на вас. Думала, мои дети устроили эксперимент, как сделать из матери неврастеника и не добить при этом окончательно.

— Почему? — Я подняла глаза и взглянула в отражение.

— Ну… — Вздохнула она. — Когда засыпал один, просыпался другой, начинал орать и будил напарника. Писались, ели, болели, играли вы тоже по очереди. И эта безумная карусель, казалось, никогда не закончится. Я даже не помню ваш первый год. Он прошел в моих попытках выспаться и не сойти с ума. Я не расчесывалась и не переодевалась, ходила, словно зомби. Хорошо хоть бабуля с дедом иногда помогали, иначе пришлось бы научиться спать стоя.

— А отец?