— Клаудия сказала, Роджеру предстоит операция, — со вздохом сообщила она. — Чтобы снизить внутричерепное давление.

— О Господи.

— Он может даже умереть.

— Правда? — искренне удивился Джек.

Для конца сентября ночь выдалась на редкость теплая. Они даже простынями не укрывались. Вокруг еще вились комары — сказывалась близость прудов. Пятнышко на потолке прямо напротив головы Джека вдруг исчезло и появилось в нескольких дюймах от прежнего места. Чтобы Роджера Гроув-Кэри не было в живых? Такое в голове не укладывается.

— Для нее это был бы самый лучший исход, — сказала Милли. — Она живет, как арестантка, ее лишь изредка, под честное слово, отпускают в супермаркет «Уэйтроуз». Ей впору облачиться в чадру. Ужас, что я мелю! Ушам не верю. Откуда, говоришь, твой новый ученик?

— А?

— Юный гений, как утверждает Говард. Тот, с красоткой-мамой, откуда они?

— Кажется, из Латвии.

— А я думала, из Эстонии, — не поворачивая головы, проронила Милли.

— Возможно. Зачем тогда спрашивать?

— Я только сейчас вспомнила.

— Верно. Из Эстонии.

— Чудно. Ты же там был, а вспомнить не мог.

— Чудно, — по-американски прогнусавил Джек: спазм сдавил ему горло. Он чувствовал исходящий от Милли ток подозрения.

— Хочешь немножко почитать? — как можно более непринужденно предложил он; голос, к счастью, уже не подвел. Он посмотрел на небольшую стопку книг на ночном столике. Милли подарила ему критическую биографию Моцарта — толстенный том в твердом переплете, — но читать его на ночь скучно. — Наконец-то я взялся за Моцарта, — соврал он. — Блестящая работа. Захвачу ее с собой в больницу. Папа теперь покупает продукты в «Лидл» — дрянь жуткая. «Уэйтроуз» снесли, на его месте теперь «Лидл». Товар продают за бесценок, но качество — хуже некуда. Мороженая лазанья — просто гадость. Ладно, почитаю Моцарта.

— Это она звонила, когда ты был в Хейсе?

— Когда я был в Хейсе… — повторил он так, будто собрался рассказать анекдот. — Да, наверно.

Вот беда — он позабыл, что именно сказала тогда Кайя его жене.

— Стало быть, это и есть Кайя из Эстонии, — проговорила Милли. — Она так представилась на автоответчике.

— Хотела договориться насчет уроков, — сказал Джек.

— Кайя из Эстонии, — повторила Милли. — Конечно же, ты знал, откуда она приехала. Та самая, которая занимается творчеством Арво Пярта.

— Пярта?

Только тут Джек вспомнил: он ляпнул про ее увлечение Пяртом для маскировки. Господи, он пытается заметать следы, но забывает, каким способом! Милли повернулась на бок и выключила ночник. Джек начал было гладить ей спину, но она вздрогнула и выскользнула из-под его руки. Ему почудились тихие всхлипы; а может, просто показалось.

Он выключил ночник.

— Наверно, я перепутал потому, что она наполовину латышка, — сказал он. — Или русская. Эти балтийские страны так похожи, не разберешь. Многие даже путают их с Балканами.

Он понятия не имел, каким образом можно противостоять женской интуиции, которая логике, как известно, не поддается, но стараний не оставлял. Раз Милли ничего не ответила, даже не поцеловала его по традиции на ночь, он повернулся на бок в надежде заснуть, не замечая, что у него разинут рот — как у охваченного паникой человека. И вдруг услышал шепот Милли:

— Делай со мной, что хочешь.

— А?..

— Представь, что я проститутка. Делай все, что хочешь. Изнасилуй меня.

— Милл…

— Я серьезно. Затрахай до потери пульса. Давай сзади.

— Правда?

Он повернулся и всем телом приник к ней. Она подняла руку и спрятала в ней лицо.

— Возьми меня, — куда-то в локоть, едва сдерживая слезы, проговорила она. — Не церемонься, бери по-грубому. Как девку из Восточной Европы. Твою персональную эстонскую подстилку. Я буду просто лежать, и ты можешь вытворять все, что вздумаешь. Давай, ну пожалуйста!

Надеюсь, это не ловушка, пронеслось в голове. Нет, догадался Джек, это очередной маневр, подсказанный ее эксцентричным консультантом по проблемам фертильности, тем типом с псевдоиспанской фамилией. Но чем черт не шутит, может, стоит попробовать? Он уже изрядно возбужден. Откинув с ягодиц Милли шелковую рубашку, он стянул с нее трусы и бросил на пол. Она лежала на боку поверх простыней, будто в тропиках. Тело тяжелое, сонное. Кожа теплая, чуть влажная. Он погладил стройное бедро — к колену кожа более прохладная. Потом рука двинулась вверх, к груди; там, где действует закон тяготения, кожа натянута, и грудь напоминает носок с апельсином внутри. Джек поерзал, стараясь теснее прильнуть к заду Милли, задрал повыше ее ночную рубашку и дал волю пальцам, которые стали легонько, как она любит, поигрывать с ее сосками. Сейчас оба соска рядом, он может охватить их ладонью, словно два маленьких мандаринчика.

Милли по-прежнему не шевелилась. Склонив к груди голову, лежала на боку в позе эмбриона, и он, словно близнец, принял ту же позу, вжимаясь коленями в ее согнутые ноги. Под тяжестью ее грудной клетки у него заныл локоть. Джек попытался его высвободить, но удобного положения не нашел. После изнурительного дня в Лондоне из ее подмышки пахло не дорогущим натуральным дезодорантом, а обычным потом, но Джек вдыхал этот запах с наслаждением, как вдыхают горный воздух.

— Делай, что хочешь, — требовательно процедила она, будто сквозь стиснутые зубы. — Я — твоя рабыня. В полной твоей власти. Давай, орангутанг гребаный, дрючь меня в задницу!

Он не однажды радостно изумлялся тем вольностям, которым они законно предаются в постели, услаждая себя и друг друга, раз от разу поддавая жару, потакая своим прихотям и фантазиям. Видя ее нескрываемое удовольствие, трепет восторга и непроизвольные содрогания, слыша ее томные стоны, он возбуждается еще сильнее. Глядя, как, благодаря его маленьким ухищрениям (когда главной целью стало зачатие ребенка, его штукарство стало напоминать аниматронику), она постепенно достигает экстаза, он сам распаляется страстью. Есть в этом какая-то щедрость, почти самоотверженность. Но, может быть, он тешит себя иллюзией, а на самом деле это лишь одно из проявлений эволюции?

Однако сейчас, когда Милли лежит оцепенело, словно неживая, стараний потребуется куда больше. Ему в ляжку впился комар, Джек прихлопнул его и, протянув руку поверх ее бедра, продолжил ласки. Его пальцы нежно теребили грудь, игриво касались лба, потом живота; вот новость — над пупком нависла складочка жира. Он не без усилия отвел согнутую ногу жены и принялся гладить лонную шерстку, чувствуя исходящий от нее первобытный жар; наконец, его ладонь скользнула, как в лисью нору, меж ее сомкнутых бедер. От неудобной позы руку заломило до самого плеча. Вторая рука онемела под его собственной тяжестью. Ему показалось, что Милли издала какой-то звук. За окном промчалась «скорая помощь», вой сирены еще долго разносился по округе. В окно подуло ночной свежестью, его голое бедро стало зябнуть. Может, стоит накрыться простынями, но пока не до них.

Он уже вполне готов к бою. Тот чокнутый советник по технике оплодотворения называет соитие «моментом слияния». В этот решающий миг он из-за инертности жены больше обычного занят собой: воображает совокупление животных, жизнь свинофермы, вспоминает, что Милли говорила за ужином про всемирный продовольственный бизнес, про магазины «Асда», входящие теперь в сеть «Уолмарт». По ее словам, иммигранты, моющие салаты в «Асде», получают сущие гроши, живут в переполненных грязных халупах. Милли собирается, рискуя жизнью, сфотографировать лачуги на поле близ Кингз-Линн или где-то еще. Асда, Асда, Асда. Асдану тебя. Уол-трах-март-трах-уооол… Двигаясь в ней взад-вперед, как поршень, он целовал ее хребет, бугорки позвонков, но вместо знакомого блаженного неистовства откуда-то издалека пробивалось нечто вроде слабого шипения пузырьков газированной воды. Это близко не походило на ту неодолимую силу, что сметает с пути все остальное, включая шальные мысли про «Уолмарт», покалывание в начавшей отходить руке и ночной холодок, бегущий по голой коже.

К его облегчению, Милли повернула голову, начала чуть хрипло вздыхать и охать; от его толчков ее неповторимый, прелестный дюкрейновский профиль то поднимается, то опускается, рубашка сползла с худеньких плеч, соблазнительно открыв крошечную черную родинку возле шрамика от прививки и ключичную ямку — когда Милли принимает душ, в эту ямку непременно набегает вода. Он любит свою жену. Любит и за то, что ей сорок один год. Любит спать с ней. Любит ее родовитую кровь. Ему нравится, что ее аристократизм невозможно скрыть, что она очень богата, и тем не менее он может вытворять с ней в постели все, что захочет; нравится крепчающий запах пота из ее подмышки и лимонный аромат гомеопатической зубной пасты у нее изо рта.

— Ну же, давай, давай, — подгоняет она, не открывая глаз и царапая свою обнаженную шею. — Только ничего не говори.

Вообще-то, он не сказал ни слова. Но в последние дни они так сблизились… Может, она научилась читать его мысли?


Увы, он так и не кончил. Сколько ни старался — тщетно, ничего не получалось. Милли, однако, дольше обычного визжала и кричала, будто ее режут. Джеку послышался глухой удар в ту стену, за которой забор Эдварда, но возможно, он случайно ткнул большим пальцем себе в ухо.

— Прости, — виновато сказал он.

— Ничего, это устойчивое производство, — чуть улыбаясь, пробормотала она. — Быстро возобновляемые ресурсы. Входят в стоимость жизненного цикла.

— Очень обидно. Может, у меня не получается тебя насиловать.

— А вот у Гроув-Кэри всяко получается.

— Не думаю, что это насилие, — заметил Джек, неприятно пораженный ее легкомысленной ремаркой. Он был изнурен, выжат досуха.