— Не надо зачитывать им вводную часть, перечислите только требования и наказания. И скажите, что мы будем применять самые строгие меры.

— Хорошо, сеньора.

Рамон наблюдал, как его жена и Северо перебрасываются фразами и принимают решения, словно его здесь нет. В какой-то момент черты лица Аны смягчились, когда она встретилась глазами с управляющим, но длилось это долю секунды, поэтому Рамон так и не понял, что произошло.

Колокол пробил четыре раза, после паузы еще четыре, а затем три. Работники и надсмотрщики, бросив все занятия, собрались перед бараками. Рамон унес Мигеля в свою спальню на другой стороне дома. Ана закрыла окна и двери, выходившие во двор, оставив небольшую щель. Так она могла все видеть, но в то же время никто не мог заметить ее.

Хотя не было команды строиться, рабы Северо собрались вместе, а невольники, принадлежавшие гасиенде, встали поодаль. Тетушка Дамита подошла к порогу хижины, которая служила лазаретом, хмурясь и кусая губы. Все собравшиеся, невольники и свободные, выглядели встревоженными. Ане показалось, они ждали этих новостей.

— Я знаю, что вы слышали о беспорядках в других местах, — начал Северо таким тоном, словно говорил о погоде. — Но это Пуэрто-Рико, и мы все являемся подданными ее величества королевы Изабеллы Второй, да хранит ее Бог. Вы должны подчиняться здешним законам, независимо от того, что делается в других странах.

Северо неторопливо прочитал девятнадцать параграфов «Бандо негро», делая паузу после каждого, чтобы дать возможность слушателям обдумать его.

— «Всякого черного или цветного, угрожавшего белому словом или делом, ждет наказание: раб будет казнен, а свободный человек потеряет правую руку».

В щель между ставнями Ана видела только спины мужчин и женщин, которые стояли неподвижно, понурив голову. Положение надсмотрщиков теперь изменилось. Раньше Своды законов о рабовладении не касались свободных работников, но кожа надсмотрщиков не была белой, поэтому положения «Бандо негро» распространялись и на них тоже.

Закончив чтение, Северо велел работникам приниматься за дела. Ана смотрела, как тетушка Дамита идет через двор к своему мулу, привязанному к столбу у ворот. Эта статная, гордая женщина шла ссутулившись, низко опустив голову.

В последующие несколько дней Ана чувствовала себя так же, как после смерти Иносенте. Все были возбуждены и избегали ситуаций, которые могли быть истолкованы как проявление агрессии, угрозы или неуважения. Даже дети присмирели, а взрослые постоянно одергивали их. Взаимная подозрительность была осязаемой, как легкий туман, появлявшийся после ливня жарким июльским днем. Флора стала серьезной и тихой. Во время вечернего обмывания она была по-прежнему внимательна, но не пела, хотя однажды сказала хозяйке, что ее народ поет даже в горе. Ана понимала, что просьба спеть будет воспринята как очередной приказ, и не осмеливалась требовать от служанки еще и этого.

Пропуска, разрешавшие покидать гасиенду, временно отменили, поэтому родные Дамиты не могли проводить у нее воскресенья. Вместо этого Северо позволил ей приходить к родным днем. Она приносила продукты, чтобы невестки приготовили еду, и всегда с запасом, чтобы угостить остальных.

По воскресеньям работники чувствовали себя свободнее, поскольку Северо не было на гасиенде. Утром, после хозяйственных хлопот, все собирались под навесом слушать Библию. Если накануне кто-нибудь умирал, в службу включали специальную молитву, но новены по рабам, как по белым, никогда не читали. Затем невольники возвращались в хижины или бараки, а вооруженные охранники объезжали территорию и проверяли, не собираются ли рабы группами.

Дни напролет донья Ана проводила за бумагами, анализируя и делая пометки, а дон Рамон слонялся без дела по двору. Иногда он брал на прогулку Мигеля, но чаще бродил в одиночестве. Никогда тетушка Дамита не видела человека, который до такой степени запутался бы в собственной жизни. Он одевался теперь исключительно в белое, добавляя забот прачке. Нена вот-вот должна была родить от него, и ее малыш, по подсчетам Дамиты, стал бы девятым ребенком, зачатым от близнецов. Она гадала, что донья Ана думает по поводу младенцев-мулатов, появлявшихся на гасиенде. Может, она считала их отцом Северо? Однако, по наблюдениям Дамиты, Северо не вступал в отношения со здешними женщинами. Ему хватало кампесинас и Консуэлы. Иногда донья Ана пристально разглядывала какого-нибудь малыша вроде трехлетней Пепиты, но Дамита была уверена, что хозяйка гасиенды никогда не стала бы выяснять правду. Белые имели странную, по мнению Дамиты, привычку лгать самим себе.

Дороги и проезды в Гуарес и вокруг города постоянно патрулировались, поэтому Дамита отправлялась туда только в крайних случаях. Однажды вечером она уже собиралась задуть свечу и улечься в гамак, когда в дверь постучали.

— Кто там?

— Это я, мама, Артемио…

Сердце у нее чуть не выпрыгнуло из груди. На гасиенде уже давно прозвонил колокол, приказывавший гасить свет, и ее сын должен был сейчас находиться в бараке. Она впустила его и заперла дверь. Артемио бросился к ней, словно за ним гналось привидение.

— Что случилось? Что ты тут делаешь?

— Прости меня, мамасита… — Закрыв лицо, он всхлипывал, как ребенок, а Дамита обнимала и гладила по голове своего младшего сына.

Новости, которые он принес, были хуже некуда: Артемио вместе с тремя рабами убежал из Сан-Бернабе.

Он ходил в Сан-Бернабе по поручениям дона Северо и влюбился в тамошнюю девчонку-мулатку, с кожей цвета какао и большими круглыми глазами над высокими скулами узкого лица. У нее часто поднималась температура — оттого, как считала Дамита, что кровь у девушки была чересчур горячей и то и дело закипала. Дамита лечила юную мулатку и ее брата, который страдал от того же недуга.

— Дон Луис не дает проходу ни одной женщине на плантации, и она не смогла больше терпеть. Она убедила нас в том, что надо бежать. Но когда мы встретились в лесу, она передумала и попыталась нас отговорить. Мы растерялись. Нужно мне было сразу вернуться, мама, но она сказала, что во всем признается… Тогда в награду ее освободят… Я так испугался! Я ударил ее, и она упала…

— Ты ее…

— Нет, кажется… Она стонала и… Я не собирался убивать ее, — сказал Артемио. — Я не знал, как быть. Все разбежались, и я прятался в поле до тех пор, пока колокол не зазвонил. А потом пришел сюда.

Объясняя, какой дорогой следует идти, она искала деньги, чтобы Артемио смог подкупить кого-либо, кто способен был оказать помощь. Но не успела она обнять и поцеловать сына в последний раз, как у дверей раздался собачий рык.

— Открывай дверь, Дамита. Выходи немедленно!

Дамита с Артемио вышли, держась друг за друга. Дон Северо направил на них ружье. Он свистнул, и собаки уселись у его ног.

— Простите, сеньор! — снова и снова умолял Артемио, молитвенно сложив руки. — Мама совсем ни при чем. Это все я, сеньор, пожалуйста, не наказывайте мою мамиту, прошу вас, достопочтенный сеньор! Прошу вас!

Дон Северо не успел ответить — четверо военных ворвались во двор.

— Именем королевы! — закричали они.

Любой, услышав эти слова, должен был замереть на месте и ждать, пока солдаты не дадут команду «вольно».

— Мы еще не нашли остальных, — сказал лейтенант дону Северо. — Этих двоих мы забираем…

— Мальчишка принадлежит мне и работает на меня, — возразил дон Северо. — Я сам с ним разберусь.

— Простите, дон Северо, вы вольны распоряжаться в случаях мелких правонарушений, но здесь другое дело. Дон Луис сказал, они убили девушку. Кто знает, что они затеяли? Прежде всего нам нужно их допросить. Эта женщина, скорее всего, соучастница.

— Она ни при чем!

— Будь мужчиной! — рявкнул дон Северо, и Артемио умолк. — Я встречусь с вами в бараках в Гуаресе.

Руки им стянули за спиной, а на шеи накинули петли. Концы веревок привязали к лошадям, так что если бы Дамита или Артемио споткнулись или упали, то петля затянулась бы и удушила их. Луна освещала дорогу как днем, но, когда она пряталась в облаках, все исчезало и в мире становилось так же темно, как на сердце у Дамиты. Она не могла понять, почему Артемио с товарищами решили бежать в полнолуние. Но она знала, что значит отчаяние: оно заставило ее вырваться на свободу в такую же ночь, когда ей было примерно столько же лет. Шрамы на ее спине сейчас саднили, словно до сих пор не зажили.

Они дошли до поворота дороги на Сан-Бернабе, и Дамита услышала собачий лай, крики и топот ног. Лошадь заволновалась, веревка с силой дернулась, потом снова и снова, и Дамите пришлось выписывать замысловатые па, как в какой-то дикарской пляске.

— Именем королевы! — раздался крик солдат. — Мы нашли их.

Военный, который вел Артемио, передал вожжи тому, кто вел Дамиту, оголил саблю и вместе с остальными ринулся в лес. Оттуда доносились вопли беглецов, моливших, чтобы убрали собак:

— Ради бога!

Дамита взглянула на Артемио. Он был самым младшим и самым послушным до сегодняшней ночи. Самым нежным и самым милым. Их глаза встретились, и она почувствовала его страх и свой, свою любовь и его и раскаяние мальчика. Луна спряталась, и Артемио, волоча ноги, приблизился к матери.

— Прости, мама, — снова повторил он.

Луна опять показалась из-за туч, Артемио вскрикнул и ударил ногой лошадь. Лошадь, к которой была привязана Дамита, рванула в сторону. Дамита упала, и лошадь протащила ее по земле несколько метров, пока военный не остановил животное. Другой солдат подхватил женщину, ослабил петлю и помог встать. Перед тем как луна исчезла, Дамита увидела вторую лошадь, которая мчалась в темноту, волоча за собой безжизненное тело Артемио.

КНИГА ВТОРАЯ

1849–1863