— Нет. Но мы простоим тут вечно, и ты даже не узнаешь, где мы.

Прижал меня к себе сильнее и сам поцеловал, грубо, жадно, отбирая инициативу. А когда оторвался от меня, я протестующе застонала, и он усмехнулся:

— Но мне нравится и такой вариант.

Я провела ладонью по его щеке, выравнивая дыхание после сумасшедшего поцелуя, от которого подкашивались ноги.

— Хочу вечность с тобой, Артем. Как же я хочу ее.


Отвернулась от него, различая звуки автострады невдалеке. Я уже понимала, куда он мог привести меня, но мне нравилась его игра. Мне нравилось все, что предполагало его горячее дыхание, обдававшее жаром мой затылок, и сильные руки, стискивавшие так, будто я была для него самым важным на целом свете.


— Так где твоя первая подсказка?

— А я тебе ее дал. Если бы ты ступила вперед, ты бы упала вниз. Ведь у тебя нет крыльев, мышка.

Он снова поднял меня за талию и поставил на бордюр, с которого открывался потрясающий вид на город. Я не видела, но помнила это место.

Артем забрался позади меня и, прижимая спиной к себе, поднял мои руки вверх.

— А когда-то мы мечтали о том, чтобы улететь отсюда… помнишь, маленькая?


Помнила. Конечно, я помнила. Я не забыла ни мгновения, проведенного с тобой. Сколько ни старалась. Как ни ненавидела себя за эту слабость, за слезы по ночам и сны… сны, в которых нам все же это удалось. Улететь вдвоем. И за горькие пробуждения по утрам, когда приходило осознание, что счастье приснилось. Что ты приснился.

Порыв ветра ударил в лицо, и я вскрикнула от неожиданности, засмеявшись, когда Артем поднял мои руки вверх.

— А о чем сейчас ты мечтаешь?

— Я думаю о том, что шагнуть с тобой вместе вперед было бы самым умным решением для нас обоих тогда. И я уже давно разучился мечтать.

Артем содрал с моих глаз повязку и, спрыгнув вниз, развернул меня к себе, снимая с высоты.

— Я хочу, чтобы ты была моей. Мечты оставим слабакам и идиотам.


Боже, сколько раз после его исчезновения я представляла, как он говорит мне именно ЭТИ слова. Сколько раз во сне я отвечала ему согласием и уже через секунду просыпалась с горькими слезами понимания, что этим снам не сбыться никогда. А сейчас… Сейчас я боялась, что уже слишком поздно.

— Прошлое нельзя ни вернуть, ни поменять. Ты же знаешь это. — исступленно смаковать его запах, поднимаясь на носочки и касаясь одними губами скул, подбородка, его губ.


Он отстраняется и сжимает мои скулы, заставляя смотреть в глаза, и я вижу, как темнеют зрачки, как безмятежное голубое небо его взгляда сменяется темно-синей штормовой завесой.

— Ну почему нельзя? Его можно исправить в любой момент. Ты бы шагнула со мной с закрытыми глазами?

Сердце замирает, оно отказывается верить. Снова. Уже второй раз он заводит этот разговор. Но сейчас… сейчас я не хочу сбежать. Сейчас… здесь я не могу не верить ему.

— А ты… ты не оставишь меня одну продолжать этот путь? Снова.

— Я и не оставлял тебя никогда. Ты же видишь, я вернулся.

Глаза застилают слезы, потому что я не только вижу. Я чувствую это, ощущаю кончиками пальцев. Этого нельзя понять, не лишившись человека. Когда теряешь возможность увидеть его, прикоснуться, услышать голос. Когда теряешь веру в то, что он вернется, и вдруг твой мир переворачивается с ног на голову, потому что он возвращается. А вместе с ним возвращаешься и ты сама. Настоящая.


— Иногда мне кажется, — стиснула его пальцы своими, — что я могла бы куда угодно… но только с тобой.

Обхватила его ладонь своей и сжала.

— Понимаешь? Только рядом.

Отвернулась от Артема, все еще удерживая его руку, глядя вниз, туда, где город жил своей жизнью.

— Ты ведь не обещаешь. Ты всегда только задаешь вопросы.

Я вскрикнула от неожиданности и схватилась за его запястья, когда он резко отвернул меня от себя и толкнул вперед к пропасти, нагнув над высотой и удерживая под ребра.

— Я только разожму руку, и ты разобьешься, Нари. Насмерть. Я задаю вопросы, чтобы понять, готова ли ты верить мне настолько, чтобы, закрыв глаза, висеть над пропастью и знать, что все зависит только от моей руки?


Я отпустила руки и раскинула их в стороны, закрыла глаза, чувствуя, как покатились из глаз слезы.

— Все зависит от твоей руки… Видишь?

Если бы он знал, что все всегда зависело только от него… Если бы мог заглянуть в мою душу, то ужаснулся бы тому, сколько раз его имя нацарапано на ней. Если бы мог видеть, как я выводила каждую букву его имени теми ржавыми гвоздями обиды и непонимания, почему оставил меня.

Он так же резко притянул меня обратно и развернул к себе лицом.

— А ты тоже спроси, Нари. Спроси, где я был, что делал, почему уехал. Ты же хочешь спросить. Спрашивай.


Я так часто задавала все эти вопросы себе, так скрупулезно подыскивала им ответы… И каждый ответ бил больнее предыдущего, заставлял тихо выть в подушку по ночам, выворачивал наизнанку всю боль, которая пряталась внутри.

— А разве ты ответишь?

Невольно сжалась от его взгляда, в нем снова начинала появляться ярость, как тогда, в машине. Иногда мне казалось, что она в нем полыхала всегда, только он умело ее прятал. Потом я отбрасывала эти мысли, потому что он снова был моим Артемом. Возмужавшим, повзрослевшим, но все же МОИМ. А еще… еще я боялась, что он все же заговорит. И мне не понравятся его ответы.

Закрыла глаза, собираясь с духом, и спросила:

— Почему ты уехал, Артем? Почему даже не попрощался?


*6 — В данном контексе — моя малышка (армянский)

*7 — Мое солнце (армянский)

ГЛАВА 10. Артем

Мне вдруг захотелось, чтобы она сбежала от меня. Чтобы сказала мне "нет". Окончательное бесповоротное "нет". Чтобы мчалась вот там, через улицу к такси, размазывая эти слезы, но не потому что так доверилась мне, а потому что считает подонком… Но нет… мышка все та же невинная девочка. И мне хочется тряхнуть ее за плечи и проорать в лицо, чтобы очнулась. Что вокруг гребаный блядский мир моральных уродов, и я самый главный из них. Потому что где-то во мне проснулся тот самый мальчик, который дрался за нее в школе, ломал ребра своим одноклассникам, сидел взаперти дома, избитый отцом до полусмерти. Мальчик, который ее любил… и он не хотел, чтобы моральный урод смешал с грязью его мышку.

Но вместо этого я просто сказал:

— Потому что меня вынудили уехать. Потому что ты не пришла на вокзал, Нари. Я хотел забрать тебя с собой, а ты не пришла. Ты сделала тогда свой выбор сама.

* * *

Отшатнулась от него к самому краю, отпустив его руки. В висках зашумело от сигналящих неподалеку машин, от порывов ветра, завывавшего в стенах недостроенных на холме коттеджей. И от его слов. От того обвинения, которое звучало в них.

— На какой вокзал?

Обхватила себя руками и посмотрела в его глаза. Если он солжет, я увижу. Я же знаю его. Я ведь раньше знала его, как саму себя.

— На какой вокзал я должна была прийти?

* * *

"На вокзале было очень холодно. Так холодно, что меня всего пронизывало от ветра, от ледяных капель дождя и от того, что принял решение. Осознанное и скоропалительное. Оно стоило мне выбитых пальцев и искусанных изнутри щек. Понимал, что это гребаное предательство, но я так решил и не намеревался отступаться. Родители и без меня продержатся у Антона. Меньше народа — больше кислорода. Я не сказал им ни слова, когда уходил налегке, без вещей. Просто руки матери поцеловал, на отца угрюмый взгляд бросил и вышел за дверь, чтобы не вернуться. Они должны были уехать в тот же день в пять утра. Все было уже собрано и упаковано в баулы, в большие клетчатые сумки.

Двоюродная сестра матери, видать, минуты считала до нашего отъезда. После того, как наша квартира сгорела дотла, мы переехали к ней в ее несчастную двушку на окраине города. Свалились, как снег на голову. Правда, ненадолго. Уже тогда было принято решение ехать в Москву. Тарас, родной брат матери, обещал нас пристроить и отцу работу дать у себя на предприятии.

Я видел, как в глазах родителей появился иной блеск — надежды. С того момента, как все сгорело, я думал, что мать с ума сойдет, а отец уйдет в очередной запой. Но что-то изменилось именно тогда. Они вдруг увидели для себя призрачный шанс начать все сначала. Знали б они, что это всего лишь точка отсчета до того момента, когда от нашей семьи останутся только воспоминания и те — пропитанные болью. Не будет ничего с чистого листа — они едут в самое пекло.

Когда Артур пересчитывал мне ребра квадратными носками ботинок, пока четверо его дружков держали меня сзади, я смотрел на эту мразь и думал о том, что он плохо меня знает, если решил, что я отступлюсь от Нари, только потому что ему это не по нраву. Он и она. Одна семья. А для меня, как две разные вселенные. Он черная, а она ослепительно оранжевая, как солнце. Мое персональное солнце.

Насколько я ненавидел его, настолько же яростно я любил ее. Трепетно, нежно, трогательно. Сейчас я уже так не умею и вряд ли научусь снова. Мертвыми сердцами любить невозможно. Он плевал мне в лицо, что такие конченые козлы, как я, не нужны его сестре, что она сама не понимает этого, но очень быстро прозреет, и, что стоит ему вмешаться, моя мышка перестанет смотреть в мою сторону и будет брезгливо кривиться от звука моего имени. Ее семья была, есть и будет для нее на первом месте. А я просто ее игрушка. Она играется, пока ей позволяют родители, а могут отобрать, сломать и найти ей другую. КУПИТЬ любую другую — это резануло по нервам. Подходящую, на их взгляд, больше, чем я. Я ему не верил, харкал кровью, дергаясь в руках его головорезов, и смеялся ему в лицо. Трусливый червяк. Самому слабо было. Сыкотно. Конечно, я ведь ему челюсть на затылок выверну одним ударом. Зато впятером в самый раз. Меня это веселило. Я ржал, как ненормальный, пока он меня избивал, смотрел на него заплывшими глазами и хохотал. Он просто не понимал, насколько я чокнутый, насколько сильно я люблю его сестру и готов вытерпеть, даже если этот мудак танком по мне проедется. Мне есть ради кого… я б за нее сдох тысячу раз. Только он этого не поймет никогда. Не дано ему… Там, где своих женщин, как породистое животное, продают еще в детском возрасте для взаимовыгодной вязки с последующей прибылью, не знают, что такое слово "любовь".