Единственное, чего я не могла знать, не могла даже представить себе в самом кошмарном сне, это то, чем обернется мой выбор для меня самой. Сейчас я уже знала, что оставляла не мать с отцом, а саму себя. Что отказалась не от них, а от себя самой. И это мое имя полоскали на каждом углу, это мое имя стало проклятьем, им наши знакомые называли гулящих дочерей и пугали родителей.

Неблагодарная дочь, избалованная выскочка, невоспитанная дрянь, русская подстилка… Так и даже хуже они называли меня. Все они — родственники Гранта и мои, деловые партнеры отца, знакомые и просто соседи. Люди, которые когда-то мило улыбались мне и принимали с распростертыми объятиями, отвернулись, как только от меня отказался отец, словно получив отмашку.

И только мама поддерживала меня. Сняла для меня квартиру тайком от отца и, пока он улаживал проблемы на работе, приезжала ко мне. Именно она не позволила мне шагнуть в пропасть, вытаскивая из агонии, которая поедала живьем. Агонии, которая вгрызалась в саму плоть и удерживала ее железными челюстями, не позволяя ни двинуться, ни вздохнуть. Сутки напролет на полу съемной квартиры, скорчившись от боли, которая въелась, казалось, в каждую клетку.

Я закрывала глаза и видела взгляд Артема на суде, наполненный ненавистью ко мне. Презрением, сквозившим в уголках сжатых губ. А мне тогда хотелось впиться в его самоуверенное лицо ногтями и стереть эту ухмылку с него. Хотелось, чтобы ответил, хотя бы раз ответил, за что он так со мной. С нами. Впрочем, все это поэтапно выяснилось на суде. И то, что он состоял в организации "скинхедов", и то, что был родственником Тараса — основного конкурента отца, и то, что сливал информацию о сделках отца. Тогда многое открылось. И папе пришлось распродать практически все свое имущество, чтобы оплатить услуги адвокатов, подозреваю, что и дать взятки судьям. Все его нелегальные сделки, поставки с оружием… То, на что не смогли бы закрыть глаза спецслужбы, если бы информация дошла до них.

Слишком дорогой ценой обошлась моей семье моя любовь. Неоправданно дорогой. Мой отец ни разу не взглянул на меня во время процесса, только молча слушал, склонив голову и периодически сжимая кулаки, а я… я все еще смотрела только на Артема, до последнего не веря, что все это происходит на самом деле. Что я оказалась лишь разменной монетой в его игре против империи моего отца. Говорила что-то вслух, а молча молилась о том, чтобы проснуться в том самом нашем с ним домике в его объятиях. Проснуться и понять, что все это — лишь кошмарный сон. А потом приходила домой и презирала себя за то, что жалкая такая. За то, что должна испытывать ненависть… жгучую ненависть, а не унизительное желание быть с ним.

Хотя эта ненависть все же проснулась. Воспарила к мрачному, испещренному кровавыми молниями небу и камнем свалилась в самую душу. Когда услышала его признание в день вынесения приговора. Такая глупая… Мне оказалось мало увидеть его на видео в телефоне. Мне оказалось мало тех доказательств, что предоставлял прокурор.

Я ждала его признания. Даже не словами. Просто увидеть его в темно-синем взгляде… и я его получила. Специально для меня он произнес его губами. Смотрел мне в глаза и сам зачитывал приговор нам. Приговор, который не позволит больше надеяться и воскреснуть.

Помню, поехала тогда на кладбище и молила Артура простить. Целовала холодный камень, проводя пальцами по его улыбающемуся лицу и выпрашивала прощение. Но разве можно простить собственного убийцу? Ведь это я привела Артема в наш дом. Это я убила родного брата его руками. Растерзала нашу семью на части. И во имя чего? Во имя иллюзии, которая на самом деле оказалась самым страшным кошмаром, на который только способно человеческое подсознание.

А потом я узнала, что беременна. Узнала на следующий день после оглашения приговора Артему. Когда посетила почти все судебные заседания, заставляя себя по утрам утирать слезы после очередной бессонной ночи и собираться на процесс на каком-то автомате, ощущая себя живым трупом, упорно идущим к своей цели. Когда больше не имело смысла цепляться за жизнь. За такую жизнь. Когда то единственное, что еще удерживало меня от последнего шага в никуда, то, ради чего я держалась из последних сил, наконец, произошло.

Я знала, что мама в этот день не приедет. Отец не работал, и она должна была остаться дома. Я не стала оставлять ей длинных записок. Просто написала, что люблю ее и отца. Одной фразой. Чтобы читать было не так больно. А, возможно, просто не имело смысла писать что-то еще.

Но моя мать… Потом она будет бить меня по щекам со слезами на глазах и кричать, что больше не отдаст своего ребенка никому. Потом она будет ходить и вымаливать у родственников и знакомых средства для того, чтобы привести меня в чувство. Поставить на ноги. А тогда она меня просто вытащила с того света. Она рассказывала, что у нее в этот день начало болеть сердце. В день, когда убийцу ее сына, наконец, посадили, она начала задыхаться от сердечной боли. Каких сил ей стоило приехать ко мне в таком состоянии, знает один Бог. Но это именно она вызвала "скорую" и перебинтовала запястья, остановив кровотечение.

Я не могла простить ей этого. Придя в себя, кричала о том, что это эгоистично — заставлять меня жить, когда я хочу лишь одного. Хочу навсегда прекратить эту нескончаемую боль. Я слабая. Я слишком слабая, чтобы терпеть ее, умирая изо дня в день. Я хочу закончить эти страдания одним махом. Чтобы не просыпаться утром с желанием собственной смерти.

Но кому-то свыше показалось, видимо, недостаточно глубоким то болото страданий, в которое он меня окунал…

Я не знаю, что должна чувствовать женщина, узнавшая о том, что внутри нее жизнь. Я не представляю, какую эйфорию она должна ощущать. Потому что для меня это известие оказалось сродни апокалипсису. Знать, что во мне его ребенок… ребенок, который навсегда свяжет меня с Артемом… Нет, я запрещала себе даже мысленно называть его так. С убийцей. С подонком, так легко разрушившим мой мир, утянувшим за собой в Ад всех, кого я любила. Я ненавидела этого ребенка больше, чем его самого. Ненавидела, потому что он не позволял мне прекратить мои мучения. Потому что заставил жить дальше. Почему я не сделала аборт? Я не смогла. Не смогла прервать жизнь еще не рожденного ребенка. Ребенка, который не имел возможности выбрать себе других родителей. Так какое право имела я выбирать, жить ему или умереть?

И я решила отдать его. Решила, что смогу родить и оставить его в приюте или найду тех, кто мечтает о малыше, но не может иметь.

Наверное, самая большая загадка Господа и все же самая большая несправедливость в этом мире: давать ребенка тому, кто не просит и отказывается от него при первой возможности, и лишить радости материнства тех, кто фанатично желает малыша.


Я не знаю, что было бы с нами, если бы не мама. Мама, которая практически жила на две семьи ради нас. Ссорилась с отцом, не разговаривала со свекровью, проклявшей нерадивую внучку, выцарапывала откуда-то копейки, которые приносила мне.

Я даже не представляю, чего ей это стоило. Каких моральных сил. Потеряв единственного сына, потеряв положение в обществе, жилье и мир с мужем, она все же не оставила меня. Я смотрела на нее и дико завидовала той материнской силе, которая в ней была. Потому что она простила и приняла такую дочь, как я… А я все еще продолжала ненавидеть своего ребенка, принимая его только как наказание, испытание, посланное свыше. Своеобразную кару, от которой мечтала избавиться через несколько месяцев.


А потом умер мой отец. Его сердце не выдержало всего произошедшего, и после очередного инсульта его не стало. Его сестра потом будет рассказывать, что несчастье случилось как раз после того, как он узнал о моей беременности. Я не знаю. Мама упорно не отвечала на такие вопросы. А я… да разве имело теперь значение, от какого удара, нанесенного моей рукой, он все же умер? Какое именно лезвие в его сердце и душу стало смертельным: первое или последнее?

Его не стало, и не стало какой-то части меня самой. Той, что до последнего принадлежала ему. И будет принадлежать и после его смерти. Несмотря ни на что. Той части, которая все еще надеялась на прощение.

Никто не верил в мои слезы на его похоронах. Они смотрели с осуждением на мой заметно округлившийся живот и перешептывались. Стоя у могилы моего отца, которого я же туда и столкнула. "Непутевая", "бессердечная", "распущенная", "шалава", "дешевка". Самые мягкие эпитеты, которые шептали мне вслед, даже не скрывая своего презрения. Но мне было наплевать, как они называют меня. Я смотрела на гроб отца, который опускали в могилу под душераздирающий плач дудука, и мысленно умоляла перестать ненавидеть хотя бы после смерти. Не оставить сейчас и навсегда и приходить хотя бы во сне. Приходить тем папой, который смеялся, откинув голову назад и прижимая меня к себе. Папой, который клялся моим именем, а не проклинал им.

Именно там я впервые почувствовала первый толчок малыша. Поздно. Довольно поздно, как говорили врачи и моя мама. Это потом мы с ней поймем, что с Артуром все всегда было вовремя. Своеобразная мистика, казавшаяся тогда зловещей. Но я ощутила его движение, только кинув первую горсть земли в могилу. Событие, которого с нетерпением ждет каждая мать, у меня навсегда теперь ассоциировалось с самым страшным днем в жизни.

А потом мы с мамой поняли, что отец при всей его строгости и непримиримом решении забыть меня все же был своеобразным гарантом относительно терпимого отношения окружающих к его дочери-блуднице. Как только его не стало, все те, кто боялись осуждения Карена Сафаряна, облегченно вздохнули и могли теперь уже открыто поливать грязью армянку, предавшую своего брата, своего отца и свой народ ради русского "скина", с удовольствием втоптавшего ее в самое настоящее дерьмо.

Дом отец продал еще до своей смерти, и последние месяцы они с мамой жили у его двоюродного брата, жена которого не захотела принимать в своем доме "шлюху русской свиньи". Она растила двух дочерей и запретила моим сестрам даже общаться со мной, чтобы всячески нивелировать мое дурное влияние на них. Впрочем, она не была одинока в своем решении. Практически все наши родственники и близкие друзья в России отвернулись от нас, справедливо обвиняя в произошедшем и меня, и мою мать, которая все это время, как они думали, покрывала перед отцом мои встречи с русским ублюдком.