Дернул назад за волосы, а я кричу безмолвно от резкой боли и прострелившего по позвоночнику возбуждения. Адская смесь, от которой слезы на глаза наворачиваются. Никчемная… Такая ничкемная и беспомощная сейчас.

Как легко было испытывать на расстоянии ненависть… как легко было упиваться ею каждый день. Но я ошиблась. Нужно было ненавидеть не его — себя. За то, что такая ничтожная рядом с ним. Задуши. Прошу, задуши. Прекрати эту агонию. Мы в ней слишком долго сгораем. Целую вечность. Прекрати ее сейчас, доведи дело до конца.


И тут же застонать, когда почувствовала его в себе. Стон вперемешку с рыданием, потому что болезненное наслаждение прокатилось судорогой по телу, а когда язык его на шее ощутила, закрыла глаза, сильнее прогибаясь и сжимая его изнутри первой волной удовольствия, накатывавшего издалека. Откуда-то из глубины, где, я думала, умерло все. Способность чувствовать, способность возбуждаться и хотеть… гореть. Да. Ощущать, как сгораешь в чертовом пламени острого желания.

Поцелуями — укусами спускается по шее к ключицам, остервенело двигаясь во мне, оставляя метки на коже, а у меня перед глазами все те же треклятые розы. Капли моей крови… Той самой агонии в его руках.

— Ненавижу, — не знаю, вслух или мысленно… кусая запястья, чтобы не застонать, чтобы не унизиться еще больше, если это вообще было возможно.

— Ненавижу, — ломая ногти о пластик подоконника, закричав, когда вышел полностью и рывком на всю длину ворвался. А внутри уже вторая, третья волна… одна за другой. И я уже не могу сопротивляться — хватаю воздух широко открытым ртом, глотая холодные капли дождя, попадающие в рот.

— Ненавижууууу, — судорожно сжимаясь от самой мощной, последней волны, пронесшейся цунами и захлестнувшей с головой, утянувшей к самому дну, заставившей закричать, выгнувшись и судорожно сжимая его изнутри.

* * *

Вот теперь она честная. Ненавидит. И правильно. Пусть ненавидит, и ни слова лжи. Мне так больше нравится. И драть ее на части так намного легче и вкуснее. Сжимает меня сокращающейся плотью, а я, не сдерживаясь, рычу ей в ухо, сминая грудь жадными ладонями, кусая ее за шею, поворачивая лицо к себе, сжимая скулы, чтобы сожрать ее "ненавижу", попробовать его на вкус. Остро-терпкое, жжет на языке огнем. Вкус крови у ее слов и дыхания. Моей крови. Жрет меня, сука, живьем уже сколько лет, а я пью ее ядовитое дыхание и двигаюсь в ней все быстрее и быстрее, пока все тело не прострелило адским оргазмом, от которого я сам зарычал ей в губы, насильно удерживая за голову, не давая увернуться, затыкая ей рот своими стонами, кончая в нее, пачкая, клеймя. Стирая всех, кто там был после и до меня. Между мной и мной. Сильнее стиснул, прижимая к себе в последнем длинном толчке. Разжал руки, видя, как падает на подоконник, а я попятился назад, натягивая штаны и застегивая ширинку.

Вышел из комнаты, не сказав ей ни слова. Опустошенный до полного онемения. И в то же время ощущая проклятое чувство триумфа от того, что она здесь, и теперь мне по хрен на ее мнение. Будет так, как я хочу. А пока что я хочу ее. Зверски хочу.

Отдал приказ следить за каждым ее шагом, выполнять просьбы, но не выпускать за периметр дома. По любому вопросу связываться со мной. Если я не на месте.

Глянул на часы и выматерился. Не думал, что наш разговор с ней затянется так надолго. Опоздал на встречу с партнерами Тараса. На ходу набирая номер своего помощника, сел за руль и повернул ключ в зажигании.

* * *

Он давно ушел, а я все сидела на полу возле подоконника, обхватив себя руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Во рту металлический привкус крови, а мне, словно маньяку все мало, мне хочется еще и еще кусать губы, впиваться зубами в нежную плоть, чтобы кровь не каплями — струями стекала по подбородку. Та самая жалкая иллюзия, что он силой взял. Что не разрывало от бешеного удовольствия на тысячи кусочков, каждый из которых корчился от наслаждения. Иллюзия того, что смогла, избавилась за эти годы ненависти от ничтожной зависимости. Зависимости от него. Я вскинула голову вверх, услышав, как подъезжают машины, и раздаются громкие крики, перекрывающие шум дождя. На шатающихся ногах встать в полный рост, держась за стену руками и опереться локтями о подоконник, глядя, как закрываются массивные кованые ворота с небольшой будкой справа, типа пропускного пункта.

Негнущимися пальцами поднять штаны и застегнуть пуговицу, продолжая изучать территорию из окна. Огромную территорию, огороженную по периметру увитым цветами забором. Моя тюрьма, из которой мне нужно сбежать в ближайшее время, чего бы мне это ни стоило.

Бросилась к своей сумке, лежавшей на тумбочке возле кровати, перерыла ее всю и радостно вскрикнула, тут же прижав ладонь ко рту и оглянувшись на дверь. Капралов настолько уверен в том, что я не выберусь отсюда, что даже не забрал мою кредитку, вытащив только телефон. Спрятала карточку под матрац и снова подошла к окну, продолжая наблюдать за воротами.

ГЛАВА 22. Нарине

Это была война. Самая настоящая война, состоявшая из бесконечного числа битв, из тысячи смертей, сотен тысяч смертей, из ненависти и жестокости. Каждый раз, когда он заходил в эту комнату, ставшую моей тюрьмой, мы оба знали, что начинался очередной раунд нашей персональной войны, в которой он должен был сломать меня, раскрошить на куски, а я не могла позволить ему это. Смеялась окровавленными губами, сопротивляясь каждый раз и этим доводя его до исступленной ярости… хотя иногда мне казалось, что злился он не на меня, а на себя. За то, что продолжает приходить ко мне. Не понимая, зачем делает это. Почему не решит все и сразу.

И я тоже не понимала. Иногда спрашивала его, а в ответ — злой взгляд исподлобья и верхняя губа подрагивает, будто, если бы мог — разорвал бы на месте, но что-то ему не давало. А я… мне уже было все равно, почему он до сих пор не убил меня, почему продолжает мучить, почему никак не решится закончить наши обоюдные страдания. А, впрочем, может, он получал удовольствие именно в этом — в моем ожидании собственной боли и унижения. Что решила бы моя быстрая смерть? Видимо, для него этого было мало, и он решил растянуть ее в бесконечность.


Захлопывал за собой дверь, и я сползала на пол по стенке и молча плакала, сжимая себя руками. Яростно начинала растирать себя ладонями, чтобы стряхнуть с кожи его прикосновения, но они там — синими метками по всеми телу, не давая забыть, не давая отключиться.

После первого раза он пришел не сразу… подарил призрачную иллюзию на свободу. Это потом он с особым садистским удовольствием будет отнимать ее, выдирать из моих пальцев и выкидывать в окно второго этажа. А тогда… тогда его не было несколько дней, и я поверила, что могу сбежать. Понимая, что ненадолго… далеко он не отпустил бы свою добычу. Но мне нужно было до ближайшего банка, сделать всего один перевод, жизненно необходимо сделать именно это, а потом… а плевать, что потом будет. Потому что он не отпустит… но и я больше не та наивная дурочка, за которую принимали решение другие люди… он. Я дала себе слово, что выберусь из этой тюрьмы, даже если это будет стоить мне жизни.

Через два дня после моего заточения ко мне вошла высокая полноватая женщина средних лет с холодным, пронизывающим насквозь взглядом и, внимательно осмотрев комнату, сказала, что я могу выходить во двор по утрам и до обеда. Не поздоровавшись и не представившись, будто я была лишь мебелью в этой комнате, она подошла к кровати и бросила на нее какую-то куртку, аккуратно положила на пол ботильоны на платформе.

— Это не моя одежда, — я демонстративно отстранила от себя куртку, глядя, как она поджала тонкие, накрашенные розовой помадой губы.

— Теперь у вас только эта одежда, — она развернулась к двери, пригладив рукой короткие вьющиеся волосы.

— Скажите, а каково это?

Женщина остановилась и, повернув ко мне только голову, молча ждала, когда я продолжу.

— Ну каково это: выполнять приказы самого обыкновенного бандита с таким важным видом, будто делаешь что-то действительно важное, а не просто прислуживаешь?

После того, как она ушла, я распахнула окно и собиралась выкинуть одежду, пока взгляд не зацепился за сменявшихся у "пропускного пункта" охранников. Молча вернулась к кровати и, накинув куртку и натянув обувь, спустилась вниз. Не возникло никакого желания ходить по особняку и рассматривать его. Зачем? Тюрьма она и есть тюрьма, какая разница, как выглядят другие ее клетки? Когда вышла во двор, с наслаждением втянула в себя прохладный воздух с запахом осенней травы и тонким ароматом роз, тянувшимся с другой стороны дома.

Когда — то я безумно любила именно эти цветы. Розы. Неважно, какого оттенка, но Артем в свое время научил меня ждать именно красные розы.

"Цвета моей любви к тебе, мышка". Сейчас он научил меня ненавидеть их. Так же, как и себя, впрочем.

Я встряхнула головой, сбрасывая ненужные воспоминания, и двинулась по узенькой вымощенной крупными камнями дорожке к пункту охраны, возле которого, громко смеясь, разговаривали двое мужчин в униформе. Иногда я останавливалась, якобы разглядывая невероятно красивые, аккуратно стриженые кусты и маленькие деревья. Нет, я не собиралась бежать, конечно. Это было бы чистым безумием сегодня. Но мне нужно было втереться в доверие хотя бы к одному из них. Я понятия не имела, как сделать это. Все эти люди здесь… Эта женщина, которая приходила ко мне… Они все знали, что Капралов удерживает силой человека, но им было плевать. Обычное человеческое в них затмили деньги, которые он им платит. Люди, которые и не люди вовсе, а так, роботы, готовые за энную сумму денег закрывать глаза на что угодно.

Я настолько ушла в своим мысли, что вздрогнула, услышав сзади женский голос, что-то тихо говоривший. Резко развернулась и увидела женщину, толкавшую перед собой инвалидную коляску, в которой сидела мать Артема. Конечно, узнала ее сразу, несмотря на то, что она сильно постарела. Когда-то длинные светлые волосы теперь были коротко острижены и покрыты сединой. Она сидела, сложив худые руки на груди и глядя куда-то мимо меня так пристально, что я невольно оглянулась.