— В третий раз ты либо женишься на мне, наконец, либо я тебя лично пристрелю, Капралов.

Мы расписались по-скромному, без гостей. Вдвоем. Только она и я. Кольца надели на цепочки и повесили на шею. Она так захотела, потому что я не мог носить обручалку. Смотрел на нее в белом платье, скорее, похожем на элегантный вечерний наряд, и понимал, что сам себе, мать вашу, завидую. Что не заслужил этого. Что не положено мне. И в ту же секунду думал о том, что нет… мы заслужили. Мы с ней столько всего прошли вместе, что сейчас обязаны быть счастливы. Жизнь нам задолжала. Люди задолжали. Обстоятельства проклятые. Всем назло мы должны… И мы были счастливы. Безмерно. Как только могут быть счастливы люди, которые слишком долго довольствовались жалкими крошками и несбыточными надеждами.

Нари упорно продолжала заставлять меня работать с личным тренером и физиотерапевтом. Я многого добился, очень многого. По крайней мере, ко мне вернулась чувствительность в правой руке, я накачал мышцы и набрал вес. Я больше не походил на скелет, обтянутый кожей. Еще бы. Она кормила меня как на убой. Но… я так и не мог ходить.

Я с этим смирился, а она нет. В очередной раз, когда я, обессилев, рухнул на коляску и отшвырнул от себя гребаные костыли, послав к дьяволу и тренера, и ее, она сказала, что я чертов эгоист, который думает только о себе. Который себя жалеет. Наверное, Нари была права, а я просто устал. Я задолбался пытаться изо дня в день и беспомощно падать на пол и ждать, когда мне помогут встать. Не иметь возможности играть с нашим сыном, ползать по квартире в этой коляске, цепляя углы. Зависеть от всех и от каждого.

— Не выйдет, понимаешь, Нари? Не выйдет. Все. Хватит. Смирись что я такой. Либо не знаю… либо оставь меня в покое. Достаточно. Не будет. Как раньше. Не нравится так — уходи.

Сказал и чуть не завыл от боли, пронизавшей все тело. Потому что сам себе был противен, и, если бы ушла, пустил бы себе пулю в висок. Да, жалкий идиот. И это не было жестокостью по отношению к ней… это было вселенской усталостью и разочарованием. Я не хотел ей вот этого всего. Я хотел, чтобы она смеялась. Пусть живет полной жизнью, а не продумывает маршрут по городу или в магазин так, чтоб я мог сопровождать ее в своем особом извечном транспорте. Она ничего не ответила, только побледнела и пошатнулась, придерживаясь за стену, и начала медленно сползать на пол.

Я понял, что подхватил ее на руки только тогда, когда прижал к себе, пошатываясь и глядя на белое, как полотно, лицо.

— Что? Что такое, Мышка?

А у нее по бледным губам улыбка расползается, и в глазах слезы дрожат, и она за шею меня обнимает, осыпая мое лицо короткими поцелуями, а потом так внимательно в глаза смотрит, обхватывая мое лицо ладонями:

— Ничего, Капралов, ничего особенного. Слабость. При беременности такое случается.

Сильнее к себе прижимаю, до хруста, и в груди все разрывается от дикого желания громко заорать, но я будто онемел и в глаза ей смотрю.

— А ты вообще-то встал с коляски и стоишь без костылей. И еще — я никуда не уйду, Артем.

— Ты думала, я тебя отпущу? — очень хрипло, едва узнавая свой голос.

— Только попробуй.

Тогда я впервые просил у нее прощения. Целовал всю от кончиков пальцев до кончиков волос и умолял меня простить. Мне это было нужно услышать. Что она прощает. Обязательно, очень нужно, чтобы простить себя самому. Вот эти слова, от которых сердце бешено колотится о ребра и кажется, что рождаешься заново.

"Я давно тебя простила, Артем. Это ты… ты себя прости и отпусти нас. Не держи нас во вчера. Я "завтра" хочу. С тобой. Понимаешь? Завтра, послезавтра и навсегда. "Никогда" у нас уже было… я "навсегда" хочу. Обещаешь мне "навсегда"?

— Обещаю. Только навсегда и никак иначе".


С того дня я понемногу начал ходить. Артур вытаскивал меня на улицу, и мы играли с ним в футбол. Правда, играл он один. Я стоял на воротах и часто пропускал мяч, за что мне приходилось везти его в Макдональдс. Хитрый малый мало того, что выигрывал у меня, так еще и получал то, что хочет. Впрочем, кого-то мне это напоминало. Кто-то тоже не любил проигрывать никогда и ни за что.

Мать Нари переехала к нам, когда ее дочь была уже на седьмом месяце. Пожалуй, для нас для всех этот момент стал самым сложным. Но мы с Мышкой упорно старались преодолеть все препятствия. Через какое-то время я начал разговаривать с тещей, а точнее, она со мной. Это походило на мое выздоровление. Так же медленно, неуверенно с одним шагом вперед и тремя назад, но все же у нас получалось. Нас очень сильно сближал Артур и сама Нари.

Мы с Мышкой о прошлом старались не говорить и не думать. Мы похоронили его вместе с нашими мертвецами и носили им цветы. Мы больше не разделяли эту боль на две части. Она стала общей. Нашей болью. Каждый знал свою вину и ту цену, которую мы все заплатили за нее. За ненависть иногда платят жизнью, не своей… а жизнью близких и любимых людей.

В начале лета Нари родила мне второго сына… Мы назвали его Антоном. Моя Мышка так захотела.